Считается, что мальчики должны отправляться в первое морское путешествие, когда им исполняется десять лет, но уж наверняка это не их матери придумали. Если бы из-за каждой женщины, потерявшей в море возлюбленного или сына, температура воды в бухте поднялась на один градус, то вода закипела бы даже в середине зимы и сварились бы плавающие в ней сайды и селедки.

Каждый раз в мае женщины городка собирались на пристани. И пусть даже день этот был прекрасен и благоухал ароматами свежей травки и зеленого лука — они мечтали о снеге и льде, о сером ноябре, о декабрьских штормах и закрытых гаванях, о том, чтобы флотилии благополучно вернулись, все руки-ноги были целы, а все мальчики выросли и стали мужчинами. Для женщин, никогда не покидавших Массачусетс, отмели Мидл-Бэнкс и Грейт-Бэнкс были все равно что преисподняя для некоторых мужчин — место, где можно получить все, что нужно, и все, чего хочется. Но и место, которое может все отнять.

В этом году им грозило бедствие пострашнее, чем обычные ураганы и шторма, голод и несчастные случаи, ром и распри и даже пустые сети. В этом году британцы наложили эмбарго на корабли с Кейпа, [1]никто не мог войти в гавань или выйти из нее, разве только супротив закона. Именно это местные рыбаки и планировали проделать в мае — отправиться в море безлунной ночью, по несколько шлюпов за ночь, с полным осознанием того, что каждый пойманный за этим делом мужчина будет приговорен к смерти, а каждого мальчишку сошлют в Дартмутскую тюрьму в Англии. А это все равно что смертный приговор, говорили люди в городе, только там холоднее и, как утверждали некоторые, еще хуже, чем помереть сразу.

Намерения большинства были понятны. Мужчины разделились на тех, кто пойдет в море, и на тех, кто останется на берегу, чтобы защищать форт у Лонг-Понда, если понадобится. Боевой пост, больше смахивающий на простую лачугу. Но по крайней мере, хоть что-то прочное и устойчивое, к чему можно прислониться, если придется прицеливаться и стрелять.

Джон Хадли был среди тех, кто хотел остаться. Он ясно дал это понять, и все знали, что у него на это есть свои причины. Он только что достроил маленький домик в низине, над которым вместе со своим старшим сыном Винсентом трудился почти три года. Все эти годы Джон Хадли и Винсент каждое лето отправлялись на рыбалку в поисках луфаря и палтуса, рыб достаточно больших для того, чтобы заполнить лодку за очень короткое время.

Шлюп у Джона был маленьким, желаний у него было тоже не много: он хотел дать жене дом, без излишеств, но тем не менее добротный, с участком вокруг — поляной, заросшей диким виноградом и остролистом. Раздобыть древесину для постройки было нелегко, поэтому Джон использовал для стропил старые развалившиеся лодки и дерево, выброшенное морем на берег у верфи. А когда и этого не было, он пускал на постройку древесину фруктовых деревьев, хотя ему настойчиво твердили, что стволы яблонь и персиков долго не продержатся. В окнах не было стекол, только промасленная бумага, но желтый свет, проходивший через нее, ослеплял. Маленькие мушки толклись в луче света, и все, казалось, замедляло движение, будто утопая в патоке или в любовном томлении.

Джон Хадли любил свою жену, Корал, гораздо сильнее, чем кто-нибудь мог представить. В ее присутствии он все еще лишался дара речи, и в душе у него жила безрассудная уверенность, что он может дать ей что-то такое, чего ни один другой мужчина дать не сможет. Нечто драгоценное и долговечное, что будет принадлежать только ей одной. И всякий раз, глядя на Корал, он воображал себе дом. Такая уж у него была любовь: когда он уходил в море, то спать не мог, не чувствуя ее рядом. Она была его якорем, она была его домом; дорогой, ведущей Джона Хадли ко всему, что было для него действительно важным.

Отис Вест и его кузен Харрис Магуайр помогли Джону с чертежами для дома — гостиная, мансарда для мальчиков, отдельная спальня для Джона и Корал. Соседи были добрыми ребятами и вновь помогли ему, когда стропила были готовы. Хотя оба при этом думали, что Джон глупец, раз бросил море. Мужчина не бросает дело всей своей жизни только ради того, чтобы обзавестись семьей и зажить оседлой жизнью. Он не меняет свободу на репу.

И все же день за днем соседи работали рядом с Джоном и Винсентом, приводили своих быков, чтобы помочь поднять поперечные балки. Орали от радости, когда основная часть работы была сделана, и опрокинули по сему поводу по стаканчику доброго старого рома. Город мог быть за тебя или против, но люди делали все, чтобы помочь соседу в трудную минуту. Даже старую дуру Маргарет Свифт, поднявшую британский флаг на шесте у своего дома, обслуживали вежливо, когда она заходила в одежную лавку. Хотя кое-кто в городе считал, что ей больше подошло бы пить деготь и плеваться перьями.

Сын Джона Винсент был настоящим помощником и в море, и в строительстве дома. Поэтому они уже вскоре должны были выехать из комнат, которые снимали в доме Ханны Кросби. Но от младшего, Айзека, — ему совсем недавно стукнуло десять — пользы было далеко не так много. Он и хотел бы помочь, но все-таки был еще ребенком, и к тому же он недавно нашел птенца черного дрозда, что занимало его целиком и полностью. Казалось, он был даже слишком занят и времени у него ни на что другое не оставалось. Прежде всего, ему нужно было каждый час кормить осиротевшего птенца измельченными червяками и крошками маисовой лепешки, а потом с кончика пальца капать воду прямо в птичий клювик. Айзек даже начал напевать что-то птенцу, будто тот был настоящим младенчиком. Он разговаривал с ним, когда думал, что никто не слышит.

— Дикое существо должно жить в дикой природе, — сказала Корал Хадли сыну.

Но все же ей было трудно отказать Айзеку хоть в чем-то. Она даже позволила ему тайком пронести любимца в комнаты, что семья снимала в пансионе у Кросби. И там он держал птенца в деревянной коробке рядом со своей кроватью.

Настоящей отрадой для Джона и его семьи было то, что на самом деле дом, который они строили, должен был стать фермой. Они подумывали о коровах и лошадях, а не о палтусе и луфаре; о скотине предсказуемой, а еще о большом, восхитительном и тоже предсказуемом пастбище вместо жестокого океана. И там у них будут изгороди, и амбар, и глубокий резервуар с холодной колодезной водой, и это будет единственная вода, с которой придется иметь дело сыновьям Джона. Ну разве что еще будет пруд в самом конце участка, там, где стрекозы по весне скользят над мальвами.

Джон Хадли начал вести разговоры о дойных коровах и об урожае. Его заворожила кормовая репа, и он все повторял, какая она морозостойкая, как легко ее выращивать даже на песчаных почвах. Люди в городе посмеивались над ним. Джон Хадли знал это и не обижался. За свою жизнь он напутешествовался вволю. Как-то раз он отправился вместе с Кросби на их шлюпе к острову Невис и провел там целое лето. Оттуда он привез изумруд для Корал — он думал, что этого ей хотелось больше всего на свете. Но она велела ему продать камень и купить землю. Она знала, что он хотел именно этого.

Корал была хорошей женщиной, а Джон был красивым мужчиной. Высокий, с темными волосами и глазами темнее волос, уроженец Корнуолла, такой же упертый, как и все мужчины оттуда. И все же гордыня не мешала ему пасти овец, чистить стойло или сажать кукурузу и репу, хоть это и означало постоянную и упорную битву с ежевикой и крапивой.

Тем не менее город, в котором он жил, был городом рыбаков. Так же как солдаты никогда не покидают свою страну после того, как похоронили там родных и близких, так и рыбаков звала к себе Северная Атлантика, служившая одновременно и домом, и кладбищем. Джон все еще был одним из них, по крайней мере пока. Если в этих краях человеку нужно заработать достаточно для того, чтобы купить изгороди, коров и репу, он знает, куда ему придется отправиться. Джон подсчитал, что это только с мая по июль, а потом все. Особенно если ему будут помогать двое сильных сыновей.