Весь мир – спина Мудрой Морской Черепахи[21]…

Так говорят старики, но Стас не знает, что такое «море», он никогда не видел полярных гагар. Он мечется по кровати, видит запредельное и танцует с духами. Он уже почти не здесь. А рядом стоит Уголь Медведя. Шаман сделал все, что мог. Не помогли ни мухоморы, ни медитации, ни окуривания целебными травами под бубен.

– Не жилец, – роняет Уголь Медведя, не глядя в лица родителей Стаса.

Шаман уходит. Не прощается. Это значит, что он скоро вернется. Шаман всегда приходит, если кто-то умирает.

Редкие проблески сознания…

Редкие…

– Как он?

– Плохо, Лизонька, плохо. Опять Угме приходил. Посмотрел на Соколенка нашего, языком цокнул и…

– Ничего не сказал?

– Если бы, Лизонька, если бы…

– Я боюсь, тетя Светлая Ночь!

– Не бойся, Лизонька. На все воля Махэо.

Было это давным-давно.

Молодой, но опытный охотник отправился в междутропье за дикими яблоками – и повстречал оленя. А в те времена олени разговаривали не хуже людей. И вот охотник остановил оленя и поинтересовался, куда тот направляется.

Олень ответил, что он просто вышел поохотиться на людей, и спросил, не видел ли юноша где-нибудь поблизости человека, лучше бы упитанного. У оленя было плохое зрение, он не признал в охотнике человека.

«Видел, – ответил юноша. – Вон там пасется очень даже пухленький человечишка».

Обрадовался олень и поскакал искать толстяка. Охотник же насобирал целый мешок диких яблок и весь измазался глиной, вывалялся в листьях и в хвое, чтобы олень не узнал его. Взвалил охотник свой мешок на спину и отправился к дому така. И тут на него напал олень и вцепился зубами в мешок, спутав с сочным мясом вдоль хребта.

Изрядно глотнув кислющих яблок, олень долго плевался. С тех пор олени не охотятся на людей. Им не нравится человечина. Невкусная она[22]…

Стас все не может понять: кто он в этой истории – глупый, но сильный олень или слабый и потому умный охотник?

Редкие проблески…

Редкие…

Очнулся Старый Сокол, моргает, светло ему и хорошо.

Просто хорошо. Потому что светло! Надоело бродить во мраке, слушать голоса родных.

Вот только слабость не отпустила еще: руки свинцовые, не поднимаются. Да повязки, пропитанные кровью, немного смущают. А так отлично все. Разве что сонная муха села на плечо, задумчивая такая, осенняя. Согнать бы, но вместо костей свинец. А запахи какие вкусные, это мама готовит!

Уже приготовила. А тут как раз и руки отпустило.

Каша из маиса и копченых угрей – любимое блюдо Стаса. Алюминиевой ложкой он выбрал последние кусочки рыбы.

– Наелся, сынок?

– Нет. – Быстрее задвигались челюсти. – Добавки бы…

Мама поставила перед Соколом миску супа на бизоньих ребрах.

– Наелся? – улыбнулась Светлая Ночь, когда миска опустела.

– Нет.

Корочка жареной куропатки захрустела на зубах. Запил Стас чаем из мяты и чабреца.

– Ну ты и обжора! – Смеясь, мама трясла седыми косами, на шее ее позвякивали новые бусы, раньше таких вроде не было.

Хорошо. Просто хорошо.

– Мама, а где Лиза? Я слышал ее. Она приходила, да, мама? Навещала? Что со мной случилось, мама?

Светлая Ночь помрачнела:

– Сынок, ты под чемодан попал. Ты и Снулый Карп. Его насмерть, а ты… Тебя почти, сынок, почти насмерть.

– Почти не считается! – Стас рассмеялся. – А Лиза, мама? Как она? Где?

– Сынок… – Светлая Ночь сделала вид, что не услышала вопроса, засуетилась у буржуйки. – Сынок, ты хочешь еще чая? Хорошая мята и чабрец душистый, чаек сладкий, с медком. Папа наш сказал: «Для выздоравливающего». Для тебя, сынок.

У нее плохо получалось делать вид.

– Мать! – У Старого Сокола возникло предчувствие чего-то страшного, непоправимого. – Где Лиза? Что случилось?!

Упала кружка, брызнул кипяток на лодыжки сплошь в узлах вен. Светлая Ночь спрятала лицо в пятнистый от жира фартук. Плечи ее подрагивали, она плакала.

– Больно, мама? Обожглась, да? Смазать надо, перевязать, пока на коже волдыри не вспухли.

– Погоди, сынок, послушай…

И она рассказала ему всё – обстоятельно, с подробностями.

Так, мол, и так, сын, Уголь Медведя решил: не жить тебе, духи крепко за душу взялись – не оторвать мухоморами когти, не выбить бубном клыки смерти. Ничего не поделаешь, надо смириться…

Светлая Ночь говорила и говорила. Лицо ее стало словно кусок стены – камень неподвижный, щеки ее – побелка потолка.

Стас слушал молча, не перебивая. Но сердце его стонало, ударяя о ребра: пустите! тесно! пустите! Сокол жалел, что не сдох, когда бредил в горячке, когда никто уже не верил, что он очнется.

Уголь Медведя не верил, мама тоже, и главное – не верила Лиза!

Лиза, как же ты могла?!

– Сынок, ты без сознания был. И шаман сказал…

– Ненавижу! Отомщу!

– Не говори так! Угме твои раны зашил, кровь заговорил. Ты ему жизнью обязан! Что ты, сынок?!

И тишина, и лицо в фартуке. Грязные миски, приятного аппетита. И сонная муха. И пузырится вода в чайнике, и шипит в буржуйке заговоренный от детонации пластит.

Стас отвернулся.

Вот висят томагавки: стальные лезвия заточены, топорища украшены резьбой, лисьими хвостами и орлиными перьями. Рядом на стене – щит из бизоньей кожи и щит деревянный. Под ними копья с алыми ленточками, лук из рогов оленя. А там духовая трубка, и дубинка, ощетинившаяся гвоздями, и арматурный прут с рукоятью из вишневого дерева.

– Дальше, – процедил сквозь зубы Старый Сокол. – Не молчи. Рассказывай.

Мать оторвала от фартука заплаканное лицо:

– Праздник Урожая, будь он неладен. Три девочки на выданье. И всего два жениха. Тебя в расчет уже не брали. Ты и раньше на девок не шибко заглядывался, а уж при смерти… – И опять замолчала. И плечами вверх-вниз, вверх-вниз.

Шипел пластит, чесалась нога под коростой повязки.

– Не молчи, мама. Не молчи.

Взглянула быстро на Стаса и тут же уронила на пол виноватый взгляд:

– В самый разгар торжества гости пожаловали. Из другого племени, не Обожженные Бедра, не Проколотые Носы. Странные. Издалека пришли: двоих, сказали, по пути воронам скормили. Но думаю, соврали, слишком странные. Они свататься пришли. Сказали: у така есть красавица, а у них – воин великий, разведчик и охотник. Приглянулась она тому воину.

– Кто? Кто приглянулся?! – выкрикнул Стас, уже зная ответ, но все еще надеясь, что ошибся.

– Липкая Земля. Чужак видел, как она заговаривала бизонов на охоте, и полюбил ее без памяти. Он попросил старейшин отдать ему Лизу в жены.

– Отдали? – Дернулись губы, Стас скривился. В горло словно напихали колючей проволоки. – Отдали?!

– Уголь Медведя сказал… Уголь… – Светлая Ночь разрыдалась. – Шаман! Это шаман! Прости, сынок, прости! – И опять в слезы.

Томагавки. Снять бы один со стены и…

Мать вдруг взяла себя в руки – только что рыдала, а теперь спокойно говорит:

– Я так думаю, сынок, чужаки давно за така следят. Зачем? А чтобы воевать с нами. И потому не могли старейшины им отказать. Что за племя, откуда? Сказали, что издалека, два месяца по междутропью иди – не дойдешь… Ты не волнуйся, сынок, тебе нельзя волноваться. Вот завтра – можно. А сегодня хочешь чайку мятного? Сладенького, с медком? Отец сказал…

– Какой он? – недобро прищурившись, Старый Сокол перебил мать.

– Ну, парень как парень. – Светлая Ночь испугалась. Ей показалось, что сын сейчас схватит томагавк и начнет ее пытать: пальцы будет рубить, а то и скальп снимет. – Как ты. И высокий, и… – прошептала едва слышно. – Подарков много принес, всем достались. Бусы, зеркала, пластмассовые тарелки, легкие, прочные. И нитки разные, иголки тонкие…

– Иголки, значит. А Лиза?

– А что Лиза? Разве ее спрашивали? Опоили маковым отваром да чужакам вручили. Три бизоньи туши на свадьбе съели. Отгуляли с выпивкой и волчьими боями… Сынок, я против была, я говорила… Да кто меня слушал, сынок?