А еще я вдыхал запахи. Их было много: ароматы мокрой кожи, машинного масла и мясной похлебки. Последний вызвал острый приступ голода. Боже, как мне хотелось есть!..

Тысячи вопросов мучили меня. Я все еще в Зоне или за ее пределами? Если в больнице, то почему не пахнет лекарствами? Если в тюрьме, то где мои надзиратели? Почему я вообще жив, ведь я сгорел вместе с танком, я же помню?.. Что со мной?! Мне показалось, или я действительно слышал ржание лошадей?..

Вопросы, вопросы, бесконечные вопросы. И ни единого ответа. Они представлялись мне черными полосами, перечеркнувшими сознание, и когда их становилось слишком много, я проваливался в бездонный мрак, безразличный к моему любопытству.

Сколько так продолжалось — не знаю, но однажды, очнувшись, я понял, что способен не только различать запахи и звуки, но и видеть. Я видел луч света, проскользнувший в брезентовую палатку. Закутанный в ватные одеяла и рваные спальники, я лежал на надувном матрасе. Похоже, обо мне заботились. «Я среди друзей?» — вот единственный вопрос, достойный сотни прочих…

А потом я увидел перед собой бородатое лицо, словно вырезанное из темного гранита.

— О лачхо дивэс! [5] — Камень треснул улыбкой, на миг обнажив безупречные зубы.

— День добрый! — на всякий случай поздоровался я, удивившись тому, что способен издавать звуки.

Меня так родители воспитали: всегда будь вежливым, сынок. И особенно — с тем, у кого в гостях. И вдвойне — с тем, кто спас тебе жизнь.

— Сыр дживэса? [6] — подмигнул мне бородач. Надо было что-то ответить насчет сыра, да так чтобы не обидеть.

Я сказал:

— Спасибо. Дякую. [7]

Отказываясь от угощения, никогда не помешает поблагодарить человека: тебе все равно, а ему приятно.

— Мишто! Шукар! [8] — обрадовался человек-камень и удалился, выдав напоследок: — Йав састо, пшало! [9]

Я остался лежать в палатке, мучительно размышляя о том, правильно ли я сделал, отклонив предложение бородача. Нельзя брать пищу у первого встречного, но жрать-то ведь хочется…

Я попробовал пошевелиться — и у меня получилось! Оцепенение прошло. Я поднял руку, едва не опрокинув подставку для капельницы — из локтевого сгиба торчала игла, от которой к банке тянулась прозрачная трубка.

Рука перебинтована. Вторая — тоже. Танк ведь горел… Все так ужасно? У меня сильные ожоги? Но главное — кто этот бородач, что ко мне заглядывал, и на каком языке он говорил? Выдернув иглу, я попробовал привстать на локтях. Есть такое дело. Не так уж я и плох, мышцы целы.

Что-то блеснуло справа. Осторожно повернув голову, я обнаружил зеркало — и увидел себя. Хорош, нечего сказать. Красавец, блин, мужчина. Морда в бинтах, одни только глаза видны, да прорезаны дырки для носа и рта. Чтобы дышал и слюни пускал. Но — жив, а там разберемся, сколько нужно пластических операций, чтобы стать «на свете всех милее».

Стараясь не шуметь, я выбрался из палатки.

Снаружи меня встретил погожий денек — большая редкость там, где я провел последние недели. Я будто вернулся в то утро, когда до Периметра оставалось всего ничего. Считанные шаги — и я стал бы… Кем, а?! Какая разница, ведь всем моим планам суждено было рухнуть в одночасье.

Мне хотелось выть на небо, хотелось упасть на траву и рыдать. Завидую детям, им можно так делать. А мне — нет. Мне нельзя.

Облака в небе сложились в причудливый орнамент из серых овалов и фиолетово-черных ромбов, сквозь который пробивались косые лучи солнца. «Я все еще в Зоне, здесь мой дом», — вдруг подумалось с теплотой.

У палатки сидела здоровенная ворона и клевала череп псевдоплоти. За лапу птицу привязали к колышку, вбитому в землю. Чуть дальше кипел на костре казан, похлебкой из которого объелась бы рота вечно голодных «духов». И везде стояли шатры и кибитки. На лугу паслись лошади. Значит, я действительно слышал ржание. Кого-кого, а лошадей в цыганском таборе было предостаточно.

Увидев местных жителей, я сразу понял, куда попал. Чернокосые женщины в пестрых юбках занимались стряпней. Бородатые мужчины в полушубках курили трубки. Ватаги ребятишек, пробегая мимо, поглядывали на меня, как на диковинную зверушку, — и неудивительно, ведь сейчас я походил на египетскую мумию, которая выбралась из пирамиды на прогулку.

Я не сразу заметил, что обитатели табора выглядят как-то странно. Вроде и нормальные люди, но не совсем. У красотки, которая схватила за ухо визжащего сорванца, кожа едва заметно отдавала зеленцой, а у самого малыша она была еще более насыщенного цвета. Пацан скорчил мне рожицу и показал раздвоенный язык.

Это не просто цыганский табор, кочующий через Зону. Я попал в лагерь темных, аборигенов здешних мест.

— Чего встал, как чужой? Иди к нам, обедать будем.

Я повернулся на голос и увидел того самого бородача, который заглядывал ко мне в палатку. Кивнув мужчинам, собравшимся у костра, я присел на табурет. Уминая горячий наваристый суп, выслушал рассказ Яноша — так звали бородача, цыганского барона. Он обстоятельно поведал о том, как меня подобрали и выходили его люди. Их предки осели в этих местах после второго взрыва на ЧАЭС, когда из карантинной зоны никого не выпускали.

Меня обнаружили в доме довольно далеко от поста № 12 — спасибо Санко, тому самому зеленокожему сорванцу. В надежде найти алюминиевую ложку, моток проволоки или кастрюлю Санко забрался в старый дом на краю заброшенного хутора. Это был единственный дом в округе, стены которого еще не обвалились. Но вместо ложки Санко нашел меня. Поначалу он хотел снять с трупа ботинки, но я оказался не таким уж и мертвым.

Дом? Хутор? Что все это значит?..

Жадно хлебая из миски, я спросил Яноша о двух сталкерах, которые были со мной. Цыган ничего не знал о судьбе Орфея и Турка. О винтовках Гаусса барон тоже впервые услышал от меня.

— Наша судьба — дорога, — сказал Янош, мягко прерывая мои расспросы. — Жаль только, табору не выбраться из Зоны, уж мы бы тогда разгулялись!

Он еще долго рассказывал о вольном ветре, потом взял гитару и затянул печальную песню. А я сидел и думал о том, что со мной случилось. Мог ли я в беспамятстве так далеко уйти — ведь ожоги и контузия? И как я вообще выбрался из горящего танка? Или мне помогли? Куда делись Турок и Орфей?.. Фигуры в ОЗК бежали по тропе в клубах копоти, среди разрывов бомб… Скорее всего это была галлюцинация. Может, мне вообще все приснилось? Но куда подевались винтовки?! Наверняка бродяги ушли с моими винтовками… Но как могли двое унести двадцать отнюдь не легких стволов? Да еще под обстрелом ооновцев?..

Вопросов без ответа было слишком много. Черные полосы крестами легли на глаза.

— Э, пшало, да ты еще слаб, как я погляжу! — прервался на полуслове Янош и велел двум крепким парням помочь мне добраться до палатки.

С того момента, как я очнулся, прошла неделя.

Когда мать Санко снимала с меня бинты, я волновался, как прыщавый подросток. У нее были длинные кошачьи когти. И это уродство лишь придавало ей особого, неповторимого шарма. Она была очень женственной. Она будила во мне звериную страсть. Я с трудом сдерживался: так и тянулась рука, чтобы прикоснуться к округлой груди цыганки.

Заметив, что я не в себе, она улыбнулась и сказала:

— Ты уже здоров. Ты — сильный. Оставайся с нами, я рожу тебе сына.

Я отдернул руку и подмигнул цыганке: мол, приворожила, красавица, умеешь, да.

Улыбнувшись в ответ, темная острым ножом срезала с меня пласты материи, пропитанные целебной мазью и переложенные листьями неизвестных мне растений-мутантов.

Закончив с бинтами, она поднесла мне зеркало.

Хозяева знают, как я боялся увидеть обугленное нечто вместо лица. И потому сказать, что я сильно удивился, — ничего не сказать. Я подмигнул своей растерянной роже, на которой не добавилось шрамов, зато исчезла пара-тройка старых рубцов. Кожа приобрела розовый оттенок, будто содрали струп с заживающей ранки. В ближайшее время о бритве придется забыть — ни намека на щетину.