Обобщая присланные рапорты своих подчиненных, оказавшихся в тяжелом положении в разных концах Финляндии, Букегевден заговорил иным, чем в начале кампании, языком. В донесении императору от 14 июля он признал, что «не только покорение Финляндии, но и самое удержание ее за нами и защита ее становятся час от часу затруднительнее и неодолимее», и что восторжествовать над неприятелем не удастся в ближайшее время. Выход Букегевден, как и другие воинские начальники, видел в усилении армии новыми подкреплениями. Он считал, что «при теперешних обстоятельствах только 50-тысячная армия будет достаточна удержать Финляндию»17. А когда государь потребовал подготовить высадку на шведский берег, главнокомандующий запросил еще 50 тысяч солдат сверх тех войск, которые были у него. Из опыта разных войн хорошо известно, что если командующий оккупационными силами просит подкреплений для «окончательного усмирения» оккупированной страны, то наверняка дела его обстоят плохо.

Обеспокоенный всей финляндской историей Александр I послал с инспекцией недавно принятого на русскую службу маркиза Паулуччи, человека резкого и прямого. Тот пришел к самым неутешительным выводам: в тылу отчаянно воруют, на фронте можно держать только оборону. В штабах шли бесконечные и бесплодные споры о том, как поступать в сложившейся обстановке.

Неожиданно в этом непроглядном мраке появился просвет. В июле вместо Раевского в армию приехал генерал-лейтенант Николай Михайлович Каменский 2-й, который поначалу чуть не попал в плен к финским партизанам. Он сумел собрать в кулак 10-тысячный корпус и совершил стремительный переход, пройдя с войсками за неделю почти 300 верст. 20 августа он внезапно напал на 12-тысячную армию Клингспора. В сражении при Куортали финляндцы сумели удержать свои позиции, но затем ночью оставили их. То же самое произошло чуть позже при Сальми, где у противника были очень выгодная позиция и равенство сил с русскими. Тем не менее Каменский нанес безусловное поражение Клингспору. Третья победа была одержана им в начале сентября при Орайвасе, причем Каменский показал себя не только выдающимся полководцем, блестяще командовавшим войсками, но и настоящим героем — он ходил в штыковую атаку и находился в самой гуще боя, точнее, в общей свалке и резне, в которую вскоре превратилось регулярное сражение. Хотя и предшествующие сражения отличались упорством сторон, сражение при Орайвасе превзошло их по необыкновенному драматизму и мужеству, проявленному в бою противниками. По мнению участников с русской стороны, оно стало одним из самых тяжелых для русской армии за весь период войны до Бородина. «Дрались беспрерывно с 7 часов утра до 12 вечера в стрелках, колоннами, в шанцах, на штыках и в ручной схватке. С обеих сторон все были в деле, от генерала до солдата», — писал Давыдов. И хотя потери русского корпуса в этой битве были существенными (1100 человек), в войне явно наметился перелом в пользу России. Значение побед Каменского казалось огромным, они воодушевили всю армию. Как писал Булгарин, «Клингспор имел на своей стороне все преимущества генерала, защищающего свое отечество. Все жители держали его сторону, укрепляли в тылу его позиции, доставляли подводы и продовольствие и старались, по возможности, вредить нам. Русскому генералу, действовавшему наступательно, не на что было надеяться, как только на мужество своих войск и на свой собственный гений. Шведы и финны при этом последнем усилии дрались, как герои, в неприступных своих местоположениях. Граф Каменский с равными силами победил героев и преодолел самую природу!»18. Чтобы прокормиться, солдаты выслеживали спрятанный местными крестьянами в лесу скот, отыскивали зерно, закопанное в ямах. В августе — сентябре в Финляндии стояли уже холодные, сырые и туманные ночи, а одежда и обувь у солдат сносились. Войска нуждались буквально во всем — от пороха до соли. Но оборванные, забрызганные грязью, небритые, в обгоревших у костров мундирах, голодные люди корпуса Каменского держались стойко. Их, как часто бывало на войне, сплачивало то боевое братство, которое возникает в сражениях и непрерывных походах. Служивший у Каменского Булгарин вспоминает, как к ним в корпус прибыл переформированный Пермский мушкетерский полк. Он «был в новых мундирах и в шинелях тонкого сукна. Полк этот сформирован был из солдат, бывших в плену во Франции, которых Наполеон одел, вооружил и возвратил государю… Солдаты эти изнежились во Франции и, как говорили старые служивые Других полков, развольничались. Пермский полк хуже других переносил трудности этой кампании и не так охотно и весело шел в сражение, как другие полки. Только в этом полку слышен был иногда между солдатами ропот, и за то другие солдаты прозвали их мусье»"1.

Победы Каменского позволили русским гарнизонам и постам, стоявшим вдоль Ботнического и Финского заливов, вздохнуть свободнее. Финны и шведы вроде бы приутихли, а Каменский своими решительными действиями почти заменил те самые 50 тысяч солдат, которые у царя до этого просил Буксгевден. Важно, что своими победами Каменский подорвал боевой дух Финляндской армии, которая откатилась к Лапландии, а также способствовал прекращению повсеместной партизанской войны. Неудивительно, что император Александр был особо милостив к победителю: за одну кампанию Каменский получил ордена Александра Невского и Георгия 2-го класса. Успехи корпуса Каменского привели к тому, что шведский главнокомандующий запросил перемирия. По заключенному тогда соглашению, Финляндская армия оставила «всю без изъятия Финляндию» по реку Кемь и сдала последний крупный город, находившийся во власти шведского короля, — Улеаборг. Уезжая в Петербург в ноябре 1808 года, Каменский позволил себе сказать то, что должно было вызвать зубовный скрежет у других генералов: «Мы завоевали Финляндию — сохраните ее!»

Среди этих генералов наверняка был и Багратион, вернувшийся в Або, вероятно, после середины июля. В камер-фурьерском журнале императрицы Елизаветы Алексеевны записано, что 11 июля, перед обедней, государыне «представились» перед отъездом несколько придворных, а также князь Багратион, допущенный к руке. Прибыв в Финляндию, он принял войска у отбывшего в корпус Каменского генерала Буксгевдена. Багратион контролировал весь юго-запад Финляндии. Вскоре, в начале сентября, ему нашлось дело — более чем двухтысячный десант шведов высадился в 70 верстах от Або с целью отвлечь русские войска от операций на севере и ослабить давление победоносного Каменского на Финляндскую армию. 6 сентября 1808 года Багратион стремительным ударом сбил десант, который поспешно вернулся на суда. Через неделю шведы предприняли новую высадку у Гельзинга, и опять Багратион побил их, причем в решительный момент, когда чаша победы заколебалась, повел себя, как всегда, мужественно — он шел впереди своей колонны и опрокинул неприятеля в море. Шведы потеряли тысячу человек убитыми и ранеными и 365 пленными. Отступление шведов было почти позорным — среди бежавших оказались гвардейские части, в которых служило немало шведских аристократов. Король подверг их тяжелому наказанию — отобрал знамена и лишил гвардейских офицеров служебных преимуществ перед армейскими.

Но даже завоевав и удержав Финляндию, невозможно было достичь вожделенного мира — упрямый шведский король, уверенный, что его дело правое, ни на какие уступки не шел. Он позволил себе даже пристыдить Александра, направив ему особое послание, в котором писал, что «шведский король приглашает императора Всероссийского помыслить о поступках его в отношении к королю, старинному его союзнику, царствующему над народом свободным, верность коего император хочет поколебать самым неслыханным образом. Король объявляет, что он будет до последней крайности защищать права свои и верных своих подданных. Он употребит все средства, вверенные ему Провидением, к искоренению навсегда начал, на коих император хочет упрочить силу России. Прощая своему врагу, король возлагает мщение на Всемогущего». Вероятно, Александру, считавшему, что он всегда поступает по совести и благородно, было неприятно читать это послание, и он, даже не ответив, вернул его шведам. Солдатам и офицерам было проще — куда прикажут, туда они и шли. Как писал Ж. де Местр, «офицер обязан исполнять приказы и в несправедливой войне виновен не более, чем ружье».