К вечеру Беннигсен полностью выпустил нити управления из своих рук — по воспоминаниям участников непонятно даже, где он находился на последней стадии сражения. Ясно, что главнокомандующий не рвался вперед и не искал смерти в бою. По некоторым данным, у Беннигсена начались страшные боли в животе — говорили, что как раз в это время у него началась почечная колика, что нередко бывает от сотрясений во время верховой езды. Как известно, боли эти, обусловленные движением в почках камня, бывают невыносимыми, хотя резкие почечные боли могут и внезапно прекратиться. Известно, что под Гейльсбергом приступ боли был так силен, что Беннигсен на глазах великого князя Константина катался по земле. Однако передавать командование кому-нибудь другому он не согласился… Была ли польза от такого командования, решайте сами!

Как бы то ни было, А. И. Горчаков ничего не знал о происходящем в центре и на фланге у Багратиона. Когда он понял, что отрезан, то решил прорываться через город к мостам. Колонны ударили в штыки, пробились через город к берегу и увидели, что понтонных мостов уже не существовало — они горели. И тогда, как вспоминал участник трагедии, «пехота правого нашего фланга бросилась в реку… но многие не попали на мелкое место и утонули, другие бегали по берегу, ища брода, иные поплыли — никто не хотел сдаваться в плен… Наконец, пришла и наша очередь — мы пошли вплавь через реку… Легко сказать, переплыть на лошади через реку, но каково плыть ночью, не зная местности, и когда с тыла жарят ядрами и брандскугелями! На берегу реки был сущий ад! Крик и шум Ужасный. Тут тонут, тут умоляют о помощи, здесь стонут раненые и умирающие… Нельзя пробраться к берегу, а между тем ядра и брандскугели валят в толпы и в реку…»79. Отступавшая одновременно со своим Коннопольским уланским полком Надежда Дурова собственными глазами видела весь этот ужас: «Жители бегут! Полки отступают! Множество негодяев — солдат, убежавших с поля сражения, не быв ранеными, рассеивают ужас между удаляющимися толпами, крича: “Все погибло! Нас разбили наголову, неприятель на плечах у нас! Бегите! Спасайтесь!”»80.

Зато воспоминания Беннигсена рисуют иную, почти эпическую картину: «Наши войска начали совершать отступление в порядке, тихо, с твердой решимостью отразить неприятеля, если бы он стал наседать на них… Войска нашего центра совершали свое отступление в столь внушительном порядке, что не могли подвергнуться какому-либо решительному нападению со стороны неприятеля, он ограничился только артиллерийским огнем и то на довольно значительном расстоянии. Попытки против нашего правого крыла, сделанные преимущественно кавалериею, также не сопровождались успехом, она постоянно была отражаема и, наконец, удалена с поля сражения. Когда последние части нашего арьергарда вступили в город, то неприятельские войска также в него проникли, но некоторые наши егерские полки кинулись на них и прогнали из города с потерею, французы после этого не беспокоили наше отступление. Неприятель, полагаясь на свое значительное численное превосходство, льстил себя надеждою, что наши войска не перейдут реку Алле без большого урона. Но когда он отважился на решительный удар, долженствовавший опрокинуть наши ряды, он сам был до того сильно отражен, что возымел еще большее уважение к храбрости русского солдата…»81 Если кто хочет убедиться, что такое рапорт военачальника и как его можно использовать в качестве исторического источника, то пусть перечитает эти слова Беннигсена и сопоставит их с приведенными выше сведениями.

Потери наши во Фридландском сражении были велики — около 10 тысяч человек; французы — по их данным — потеряли 4 с половиной тысячи человек. Но главное — поражение это было нелепым, обидным, нежданным и унизительным. Аустерлиц внезапно повторился на берегу реки Алле. Как и тогда, русские солдаты с позором побежали от неприятеля. При этом потери, несмотря на их значительность, не были смертельны для армии. Более того, неприятелю достались всего 13 русских пушек, тогда как больше сотни орудий удалось сохранить, и они. расставленные на правом берегу Алле, сдержали натиск французов, которые, впрочем, и не собирались переходить реку. Опять началось отступление, на этот раз уже разбитой армии.

«Не забуду никогда, — вспоминал Денис Давыдов, — тяжелой ночи, сменившей этот кровавый день. Арьергард наш, измученный десятисуточными битвами и ошеломленный последним ударом, разразившимся более на нем, чем на других войсках, прикрывал беспорядочное отступление армии, несколько часов пред тем столь грозной, стройной и красивой. Физические силы наши гнулись под гнетом трудов, нераздельных со службой передовой стражи. Всегда бодрый, всегда неусыпный, всегда выше всяких опасностей и бедствий, Багратион командовал этой частью войск, но и он, подобно подчиненным его, изнемогал от усталости и изнурения. Сподвижники его, тогда только начинавшие знаменитость свою, — граф Пален, Раевский, Ермолов, Кульнев — исполняли обязанности свои также чрез силу; пехота едва тащила ноги, всадники же дремали, шатаясь на конях»82. Словом, отступление после Фридланда не выглядело таким четким и организованным, как описывает его Беннигсен. Армия находилась в беспорядке, началось дезертирство: «…ее крайне ослабили отлучившиеся от полков люди при отступлении от Фридланда и по пути до Немана. Собираясь большими толпами, они проходили разными дорогами, снискивая грабежом себе пропитание и в числе нескольких тысяч перешли Неман в Юрбурге, Олите, Мерече и некоторые даже в Гродне»83.

Да, вновь Багратион был начальником арьергарда. Что он думал о понесенном его войсками поражении, мы не знаем. Наверное, это были грустные мысли. Успокаивало лишь то, что армия не была разбита в пух и прах, что из России идет подмога. «Не только ни один полк — ни один русский взвод не положил оружия и не сдался — все дрались, пока могли! Дрались чудно, а почему же не одержали победы? Не наша вина»84.

А что же Беннигсен? Будем великодушны и присоединимся к словам Булгарина о нем: «Впрочем, хотя Беннигсен был хороший генерал — но такие генералы были и будут, а Наполеоны, Александры Македонские, Цесари, Фридрихи Великие и Суворовы рождаются веками. У Наполеона при одном взгляде на поле битвы рождались соображения, которых достаточно было бы для десяти отличных генералов. Наполеон был гений!»85 Что мог ему противопоставить Беннигсен? Свою осторожность и расчетливость? Но этого оказалось мало.

На этот раз служба Багратиона в арьергарде оказалась легче, чем раньше, до Фридланда. Долгое время французы не преследовали армию, и только несколько раз конница Мюрата сближалась с войсками Багратиона. Он привычно строил своих солдат в боевой порядок и ждал наступления французов. Но Мюрат каждый раз не решался атаковать. 6 июня основная масса русской армии пришла в Тильзит, лежащий на Немане. За день до этого к армии присоединились благополучно бежавшие со своими войсками из Кенигсберга генералы Лесток и Каменский. В тот же день армия Беннигсена без помех перешла Неман, вступила на территорию Российской империи, и солдаты Багратиона, последними прошедшие по мосту, зажгли его буквально под ногами лошади Мюрата, появившегося в этот момент впереди своих разъездов…

Кампания для русских окончилась поражением — прежде всего моральным. Их изгнали из Пруссии. Что делать дальше, не знал никто. Но было ясно, что численное преимущество на стороне Наполеона, что он достиг своего — завоевал все Прусское королевство, включая Кёнигсберг. Только в дальнем уголке, в захолустном Мемеле, как на последней жердочке, сидел прусский король, уже отправивший фамильные ценности династии Гогенцоллернов в Россию. Воевать с Наполеоном многим казалось невозможным…

В один миг армия расстроилась. Впрочем, Беннигсен так не думал. Он храбрился, писал императору, стоявшему в Юрбурге, что «неудача этого дня ни в чем не уменьшила храбрость, выказанную войсками в предшествующих сражениях. Если обстоятельства потребуют, войска будут драться так же храбро, как будто и не происходило Фридландского сражения. Хорошее мнение неприятеля о нашем солдате, внушенное его отвагою, нисколько не изменилось после этой битвы». Последнее верно, но ведь не ради же хорошего мнения французов о русском солдате был затеян весь этот кровопролитный поход? В конце письма Беннигсен писал, что, «тем не менее, я считаю, что было бы согласно с осмотрительностью начать какие-либо переговоры, хотя бы только для того, чтобы выиграть время». Из главнокомандующего будто вышел весь воздух, и он, после всех страшных испытаний, выпавших на его долю, утратил волю к сопротивлению. Правда, через несколько дней, устроив смотр войскам, главнокомандующий писал о высоком боевом духе армии: «Если обстоятельства востребуют, армия будет так же сражаться, как сражалась она всегда». К тому же из России подошли одна за другой две дивизии. Но Беннигсену император уже не доверял — он получал о происшедшем во Фридланде и другие рапорты и сообщения. Решающим для Александра стало письмо представителя Министерства иностранных дел при армии господина Цизмера своему министру барону Будбергу. Цизмер писал, что Беннигсен сообщил в своем рапорте императору не всю правду. Правда же заключается в том, что «в один миг армия расстроилась. Был совершенный беспорядок. Никто не распоряжался. Если подчиненный смеет откровенно говорить начальнику, то доложу, что нам остается одно средство: как можно скорее предложить перемирие или вступить в переговоры о мире, пока армия и идущие к ней подкрепления станут за Прегелем и можно будет получить выгоднейшие условия мира. Наша потеря в людях и артиллерии несметна. Беннигсен изобразил императору Фридландскую битву в несравненно меньшем мрачном виде, нежели как было на самом деле. Уверяю вас, что я ничего не преувеличил».