Поначалу возникло типичное дежавю всех прежних кампаний против Наполеона: наше неуверенно начатое наступление застопорилось, а французы перешли в решительное контрнаступление, стали наседать, и под этим натиском наши — когда медленно, а когда быстро — отступали, избегая излюбленного противником охвата с флангов. Опять Багратион командовал авангардом, который почему-то чаще бывал арьергардом. И задача его, как и в прежние кампании, состояла в том, чтобы, Удерживая французов, дать основной армии уйти от преследования и занять выбранные ее главнокомандующим позиции Для предполагаемого оборонительного сражения. Еще в марте, задумывая наступление против Нея, Беннигсен продумал, как он будет потом отступать, и для этого присмотрел позицию на берегах реки Алле у городка Гейльсберг, заранее приказав ее усилить полевыми укреплениями — редутами и другими фортификационными сооружениями, расположенными особенно на возвышенностях. Оборонительные работы шли там непрерывно до конца мая. С одной стороны, было похвально, что главнокомандующий подготовил укрепленную позицию, но с другой — в этой предусмотрительности была некая обреченность, безнадежность. Получалось, что задуманная им «майская прогулка» с целью окружить и разбить корпус Нея, рассматривалась не как начало крупномасшабной операции по вытеснению Наполеона из Восточной Пруссии, а лишь как обыкновенная диверсия. В итоге инициатива после паузы, как и раньше, перешла всецело к императору французов.

Никто не любит отступать, и русская армия, которой опять пришлось заняться этим, не составляла исключения. «Нет ничего несноснее, мучительнее, как ретирада, хотя бы самая блистательная, — вспоминал Булгарин. — И люди, и лошади утомлены и обессилены. Только что собираются варить кашу, кормить лошадей — раздается команда: “Мунштучь, садись!” Но голод еще половина беды, а целая беда — сон! Все можно вытерпеть, но сна нет сил преодолеть! Кавалеристам еще кое-как сносно дремать на лошади, хотя от этого саднится лошадь, но что делать бедному пехотинцу! Однако ж и пехотинец спит на походе, закинув ружье за плечи или положив на ранец переднего товарища. Я видел это собственными глазами, хотя и до сих пор не понимаю, как можно спать в походе, с ружьем в руках. Лишь только остановятся — все бросаются на землю, чтоб уснуть, хоть на несколько минут. Кавалеристы лежат под ногами лошадей, и никто не думает, что одно движение лошади может нанести ему вред или вечное безобразие, как это иногда и случается. Все это мы испытали в быстрой ретираде от Пассарги до Гейльсберга. Арьергард дрался беспрерывно. Французы сильно напирали»69. Страдание от бессонницы было одной из пыток в походе. Как писал Митаревский, «случалось, что солдаты, идя, забывались и падали, что особенно было заметно в пехоте. Один упадет — заденет другого, тот опять двух, трех, и так далее. Падали целыми десятками с ружьями со штыками»70.

Авангард-арьергард Багратиона (около 9 тысяч человек) с трудом сдерживал французов. Он двигался так же, как и раньше, под Прейсиш-Эйлау, сохраняя упомянутое выше золотое правило: задерживаться, но так, чтобы не дать себя отрезать от основной армии, идти быстро, но не так, чтобы принести на своих плечах неприятеля к главным силам отступающей армии. Словом, Багратион играл с французами в прежнюю рискованную игру, для которой он как будто был создан. Он двигался по дороге от Лаунау на Гейльсберг, сдерживая вшестеро превосходящий его авангард Сульта и Ланна. При переправе через ручей Спибах под ним убило лошадь, и великий князь Константин прислал ему одну из своих лошадей. Наконец сильно поредевший и измученный арьергард Багратиона влился в армию, стоящую на позициях под городом Гейльсбергом, и Багратион опять оказался полководцем в запасе.

Начавшееся следом сражение при Гейльсберге отличалось особым упорством. Французы, как писал очевидец, «шли смело, стараясь овладеть нашими батареями», наши ходили в штыковые атаки, отбивая натиск неприятеля. Если при Прейсиш-Эйлау бедой для сражающихся был снег, то здесь всех замучили пыль и дым. Ветра не было, и вскоре от пушечной стрельбы и пыли, поднятой конницей, противники не всегда могли рассмотреть друг друга. Попытки Наполеона сбить Беннигсена с позиций, несмотря на численное превосходство французов, не удались благодаря хорошей организации обороны, заранее приготовленным укреплениям, умелому управлению артиллерией и стойкости солдат. С наступлением темноты французы отошли на свои позиции. Общие потери в тот день составили с обеих сторон не менее 20 тысяч человек. Наутро Беннигсен ожидал продолжения сражения. В 6 часов утра французские войска пришли в движение, но… двинулись левее от русских позиций. Сначала Беннигсен думал, что Наполеон хочет ударить в его правый фланг, но вскоре стало ясно, что французы, оставляя русских в их крепкой позиции, уходят по дороге на Ландсберг, в сторону Кёнигсберга. В этом смысле победа в сражении под Гейльсбергом была на нашей стороне — поле сражения осталось за русской армией. Но это была странная победа: противник не бежал, а двинулся вперед, минуя русскую армию, которая думала, что она-то, сидя в своей крепкой позиции, тем самым защищает столицу Восточной Пруссии. Как писал позже Беннигсен, выражая свое полное недоумение, «узнав таким образом положительно о намерениях Наполеона, я, должно признаться, был поставлен настолько в крайнее затруднение, на что мне решиться теперь, насколько был вполне уверен и спокоен вчера во время битвы. А между тем обстоятельства вынуждали принять скорое решение, но вместе с тем и обдуманное»71. Беннигсен стал жертвой собственной стратегической ошибки, заключавшейся в том, что он покинул свою главную базу в Кенигсберге и, не начав серьезного наступления на противника, одновременно отдалился от города, засел в позиции под Гейльсбергом, находившейся несколько в стороне от дороги на Кенигсберг, и тем самым предоставил Наполеону стратегический простор для действий. «Мне предстояло выбрать одно из двух, — писал Беннигсен. — Или, покинув нашу укрепленную позицию, доставившую нам накануне славную победу, двинуться на неприятеля, хотя и более, нежели вдвое, превосходившего нас своею численностью, и атаковать его на высотах, по которым он направлял свое движение. Этим, без сомнения, наши войска обрекались, несмотря на их храбрость, почти на верное поражение… Или же можно было решиться на следующее: следовать за французской армиею, чтобы воспрепятствовать ей приближение к Кенигсбергу. Но это мероприятие было еще опаснее первого, так как мы скоро были бы принуждены вступить в сражение при неблагоприятных для нас условиях местности, и притом в сражение генеральное, исход которого мог быть только пагубен для нас и обошелся бы дорого вследствие затруднительного отступления». В общем, Беннигсен сам, собственными руками, создал себе проблемы, дав Наполеону возможность импровизировать, что великий полководец всегда с удовольствием делал. Уйдя по Кёнигсбергской дороге, он приблизился к городу раньше русских и своим неординарным действием выманил их в чистое поле.

Разведка показала, что идти следом за Наполеоном невозможно: на дороге он оставил крупные силы прикрытия. Да и сам Наполеон был уверен, что Беннигсен никогда на преследование не решится, ибо должен думать о сохранении в неприкосновенности собственного операционного направления. Прав был А. И. Михайловский-Данилевский, когда писал, что Наполеон обладал «некоей нравственной властью: он не предполагал даже возможности, чтобы противники отважились атаковать его с тыла»72.

В штабе Беннигсена было решено двигаться по правому берегу реки Алле, то есть параллельно французам. Вечером армия подошла к Шиппенбейлю. Глазастый Фаддей Булгарин видел Беннигсена как раз в тот момент, когда главнокомандующий стоял на крыльце занятого им под квартиру дома в Шиппенбейле и смотрел на идущую мимо артиллерию. Его окружали генералы, «но он, казалось, никого не замечал и даже не отвечал на салют артиллерийских офицеров. Наморщив лоб и насупив брови, он неподвижным взором смотрел вперед, опершись на саблю. На нем была шляпа с белым султаном и общекавалерийский мундир с серыми рейтузами. Я стоял насупротив, через улицу, и с четверть часа не сводил с его глаз. Тяжелая дума ясно выражалась во всех чертах лица его»".