В-третьих, французы в корне изменили стратегию и тактику ведения войны и сражения. Все современники отмечали одно из важнейших свойств французской армии — быстроту развертывания и передвижения, стремительность маневрирования в районе военных действий и на поле боя. Наполеон исповедовал девиз Морица Саксонского: «Тайна победы — в ногах». Эпоха осад крепостей прошла, «армии — эти живые стены — взяли верх над мертвыми стенами крепостей. Марши заменили осады. У кого больше людей, тот может быть более свободен в маневрах и комбинировать их на большом пространстве»80.
Быстроте движения и маневрирования благоприятствовала принятая как постулат система обеспечения войск, отметавшая традиционные для всех армий обозы. Как писал автор записки 1808 года «Замечания о французской армии», «эти нескончаемые нити повозок и тяжестей, наиболее стеснявшие марши в войнах нового времени, эти вторые армии, более растягивающиеся и труднее подвижные, чем первые, сократились до чрезвычайности вследствие преобразования трудного уменья перевозить необходимое по дороге; то, что прежде перевозилось на лошадях, теперь пехотинец должен был переносить на себе или обходиться без этого». Французы открыто делали ставку на мародерство: «Случалось, что за войсками следовали роты молотильщиков для вымолота хлеба, необходимого солдатам, — вот каким способом обходились без продовольственного транспорта. Реквизиция лавок вместо складов обмундирования. Пехотинец был нечто вроде пешего казака». Такой способ обеспечения войск зиждился на философии кондотьера, искателя счастья: «Продовольствие, одежда, жалование — он ничего не получал регулярно и всего ожидал от счастья, надеясь, что следующее мгновение доставит то, чего ему недоставало в предыдущее. Солдат привыкал к лишениям и считал, что исполняет одну из главнейших обязанностей своего ремесла, перенося их. При том же то, что обстоятельства ставили в необходимость переносить, было провозглашено как добродетель, которая должна быть свойственна республиканцу, а террор зажимал рты недовольных»81.
Но маневрирование во французской армии не было самоцелью. Вообще, маневрирование армии — великое искусство. Известно, что прусский король Фридрих Великий в ходе Семилетней войны (особенно во второй ее половине) имел порой армию в два раза меньшую, чем противники, но, ловко маневрируя, уходил от столкновения с неприятелем, изматывал его своими маневрами так, что одна кампания сменяла другую, а прусская армия оставалась неуязвимой для врагов. Но все же маневрирование Наполеона было особым: в основе тактики французской армии лежало стремительное передвижение корпусов с целью настигнуть противника, окружить его или принудить к сражению. В сражении же французы действовали так же стремительно, как в преследовании. Они, не упуская инициативы, обычно не переходя в оборону, организовывали одну атаку за другой до тех пор, пока противник не будет смят или отброшен с занятых им позиции. При этом корпуса — эти армии в миниатюре — получали самостоятельные задания по охвату, окружению противника, рассечению его сил. Для этого у них было все необходимое, и обычно во главе корпуса стояли выдающиеся военачальники — маршалы Франции. Автор «Замечания» писал, что именно военачальники давали армии энергию воли: «Революция, сместившая множество людей, поставила вместо них таких, какие были ей нужны, и на такие посты, на каких этим людям никогда бы не быть без нее… Напрягая все усилия, они беспрестанно рисковали всем и всегда открывали себе вероятность не выиграть, ибо не отступали перед решимостью все потерять. Они давали каждое сражение так, как бы оно было решительное, они делали каждое усилие так, будто бы оно было последнее. Все в цвете лет, когда человек обнимает и преследует предмет, за который берется, с живостью, гибкостью и энергиею, они наэлектризовывали эту многочисленную, легкую летучую армию той твердою волею, которая… никогда не задумывается перед препятствиями».
В-четвертых, революционные войны покончили с линейной тактикой, когда батальоны вставали в трехшеренговую линию и начинали перестрелку. Французы первыми стали строить батальоны в колонну, то есть в сплоченную группу — прямоугольник с размерами: 50 человек в ширину и 20 в глубину, и закрепили это нововведение в уставе. Колонна — это, в сущности, свернутый фронт, который в любой момент мог развернуться и произвести мощный залп, подобно тому, как линейный корабль, подойдя к противнику, разворачивался бортом и обрушивал на него залп десятков орудий. Но чаще всего колонна не разворачивалась, а сплоченной массой атаковала противника, ударяла в него «сжатым кулаком», ибо «тонкая линия всегда будет прорвана густой и глубокой колонной, ударяющей в нее с силою»82. Как писал около 1810 года Л. Л. Беннигсен, «император Наполеон, этот великий полководец, очень хорошо рассчитывал выгоду глубоких колонн для атаки пред системой тонких линий в три шеренги, от которых не хотели до сих пор отказаться; он весьма легко опрокидывал и совершенно разбивал все армии, с которыми до настоящего времени вступал в сражение. При первом столкновении эти густые колонны, конечно, должны терять много людей от выстрелов неприятельской артиллерии, но коль скоро боевая линия прорвана этими массами, то ей нет более спасения. Эти колонны подвигаются вперед, не давая разорванным и рассеянным линиям время собраться и сомкнуться вновь. Ничто не может остановить наступление подобных колонн…»83.
Один из постулатов Наполеона заключался в достижении превосходства в численности над неприятелем, идет ли речь о войне, кампании, направлении, битве или ее отдельном участке. Достижение численного преимущества, в сочетании с подвижностью войск, делало несущественными крепкие и удобные позиции, которые занимал противник. Каждую позицию можно было либо прорвать мощным ударом, либо обойти с флангов и тыла.
В-пятых, роль сокрушающего бортового корабельного залпа на суше возлагалась на артиллерию, которой Наполеон, сам по основной воинской профессии артиллерист, распоряжался виртуозно; в его армии были хорошо обученные расчеты модернизированных, легких, мобильных пушек и гаубиц. Их стремительно перебрасывали в любую точку поля битвы, создавая на отдельном участке многократное превосходство в огне, которое было направлено на уничтожение артиллерии противника и его живой силы. Наполеон был истинным гением применения десятков и даже сотен орудий одновременно, он знал, как устроить фланговый обстрел, особенно эффективный для наступающих войск и чрезвычайно болезненный для противника.
После сокрушительной артподготовки колонны начинали боевое движение, и обычно впереди летела легкая кавалерия, которая вела рекогносцировку, сообщая командованию данные о расположении и силах изготовившегося к обороне противника, а также поддерживала атаки колонн. Ближе к наступающей колонне в рассыпном строю двигались стрелки, обученные меткой стрельбе, они «зачищали» пространство перед колонной от стрелков противника, потом подходили ближе к неприятельской линии и старались выбить прежде всего офицеров, хорошо заметных на своих конях и с султанами на больших шляпах. В Аустерлицком сражении «французские офицеры кричали своим застрельщикам: "Tirez aux chaреаих", то есть ”Стреляй в шляпы!", и отличные французские стрелки прицеливались, как в мишень, в заметные издали офицерские шляпы с плюмажем. Не все офицеры были перебиты, но почти все шляпы были по нескольку раз прострелены»84. Мишенями служили и артиллерийские расчеты противника. При этом если в других армиях (в том числе русской) стрелками были специально обученные рядовые особых егерских полков, то во французской армии стрелком становился любой солдат — так хорошо была поставлена стрелковая и тактическая подготовка рядовых.
Если противник попадался неустрашимый, стойкий, если он выдерживал артиллерийскую подготовку, отбивался в каре от кавалерийской атаки, то наступающая французская колонна, подойдя на необходимое для залпа расстояние, открывала ружейный огонь. Несмотря на общепринятые утверждения о неэффективности ружейного огня того времени, французы и здесь добились как будто невозможного, как за счет качества своего оружия, так и за счет точности, скорострельности стрельбы. Как вспоминал участник войны с Наполеоном унтер-офицер И. Бутовский, «его ружья были превосходнее наших тульских того времени, да и самый порох у него был отличный, тогда как у нас мало рознился от пушечного. Стрельба французов одинаково трещала в сухую и мокрую погоду, у нас, напротив, при малейшей сырости, порох делался влажен, были вспышки и курки худо отбивали. Пока наш солдат выстрелит раз, француз делал два и три выстрела: беглый огонь его был необычайно силен. Шомпол у француза при батальном огне был почти без действия, выпалив, он тотчас взводил курок и закрывал полку, потом, скусив патрон, опускал его в дуло и, не прибивая заряда шомполом (так делали в русской армии. — Е. А.), ударял прикладом в землю и немедленно стрелял, ударение наполняло полку порохом сквозь затравку. Хорошей работы порох, отличная отделка ружейных замков и затравок, ровно и форма самих патронов и пуль без оклейки (в русской армии патроны представляли собой бумажную гильзу, которую делали из толстой клееной бумаги и после выстрела остатки бумаги с внутренней поверхности ствола приходилось счищать шомполом. — Е. А.) много способствовали проворству французов. Наши солдаты охотно бы меняли свои ружья на французские, которые во множестве валялись на ратном поле, но, к сожалению, русские пули не вобьешь в их дуло». И еще одно наблюдение опытного солдата: «Французы на стоянке упражнялись в стрельбе, у нас, напротив, (занимались) мильд-ефрейторством, ружейными приемами и вытяжкой солдата, стрельба в цель была в редкость, и то как бы для прогулки, и, несмотря на то, что в меткой стрельбе заключается главное достоинство пехотного солдата, занятие это считалось тогда последним делом»85. Меткость стрельбы французов из ружей была общепризнанной. Это, кстати, позволило отечественному историку Д. Г. Целорунго, изучавшему материалы учета ранений по формулярным спискам, прийти к выводу, что не артиллерийский, а ружейный огонь стал причиной большей части потерь в нашей армии на Бородинском поле. Он подсчитал, что подавляющая часть ранений (до 70–80 процентов) была нанесена с помощью стрелкового оружия86. Любопытно, что Бутовский отмечает превосходство и неприятельского холодного (белого) оружия, при этом подчеркивая отличное качество французских палашей и сабель, «кроме тульского штыка, который как будто создан единственно для русского солдата». Но и это обстоятельство учитывалось Наполеоном. Перед Аустерлицем, столкнувшись с непривычным для европейских армий частым применением русскими штыковой атаки, он 24 октября приказал всем солдатам вооружиться штыками, которые обычно валялись в обозе, с тем чтобы сочетать прицельную стрельбу с рукопашным боем, раз уж его любит главный противник87. Тут уместно привести еще одну цитату из «Замечания о французской армии» 1808 года, дающую представление о соотношении во французской армии плаца, строевой подготовки и боевых действий: «Знание эволюций и вообще строевого устава есть не более как орудие знания высшего порядка, оно получает значение только в зависимости от того, насколько может быть полезно этому последнему, то есть что во Франции занимаются эволюциями и строевыми учениями не как целью, но только как средством. И потому-то занимаются ими не с особенной требовательностью. Французский солдат наименее выдрессирован из всех современных солдат… редкий церемонный марш проходит без ошибок против шага или против дистанций. Учения французов идут живо — если случаются ошибки, исправляют быстро и без шума — хлопочут больше об общем согласии, чем о мелочной точности, — да, наконец, есть ли необходимость обременять солдата слишком большим количеством командных слов»88
