Из письма Александра сестре Екатерине Павловне, написанного 18 сентября 1812 года, то есть сразу же после смерти Багратиона, видно, что император невысоко ценил талант погибшего, считал, что тот допустил немало ошибок при отступлении от западной границы. Он писал, что поставил Барклая руководить 1-й (основной) армией «ввиду репутации, которую он заслужил во время войны с французами и шведами. Наконец, то же убеждение заставило меня думать, что по познаниям своим он стоит выше Багратиона. Крупные ошибки, сделанные последним в эту кампанию, послужившие отчасти причиной наших неудач, поддерживали во мне это убеждение, и я больше, чем когда-либо, считал его неспособным командовать соединенными армиями под Смоленском. Хотя я не был особенно доволен действиями Барклая, но я все-таки считаю его лучшим стратегом, чем Багратион, который о стратегии понятия не имеет. Наконец, в то время в силу того же убеждения я не имел в виду ничего лучшего».
Хрупкость человеческой репутации. Когда пишешь биографическое сочинение, нужно быть настороже, не позволять себе ни воспылать безоглядной любовью, ни пропитаться ненавистью к своему герою — объекту почти непрерывных размышлений в течение месяцев и даже лет. Лишь так можно надеяться сохранить хладнокровие и, соответственно, объективность, без стремления к которой пишутся уже не биографические исследования, а жития либо памфлеты. Но в истории с неназначением Багратиона командующим соединенными армиями возникает большой соблазн вступиться за генерала и «упрекнуть» императора Александра, да и многих людей того времени, в слепоте, в непонимании истинной сути личности Багратиона, в неспособности разглядеть за пылкими, порой несдержанными проявлениями его темперамента более глубокий ум, чем кажется на первый взгляд, увидеть в нем выдающегося полководца (так и думали многие в армии!), осторожного и прозорливого стратега. Так уж бывает, что важнейшим оказывается первое впечатление, когда люди дают человеку изначально поверхностные оценки, которые не соответствуют реальности, но которые к ним навсегда «прилипают». В самом деле, из предшествующих глав хорошо видно, что ни действия Багратиона при отстутении, ни его некие «крупные ошибки» не послужили причиной «наших неудач» (по словам Александра). Эти неудачи были порождением всей противоречивой и половинчатой стратегии, предполагавшей то ли нападение, то ли оборону, когда армии были поставлены на западной границе в заведомо невыгодное положение. Предложения же Багратиона о конструктивном выходе из этого неустойчивого положения, данные им в проектах и письмах к Барклаю и императору в 1811–1812 годах, упорно игнорировались. В итоге, война пошла по тому драматическому и невыгодному России сценарию, который Багратион предсказал в письме
Александру от 6 июня 1812 года. Войска были вынуждены искать спасения в отступлении, маршрут и логика которого предписывались уже не следом карандаша государя на карте, а реальной обстановкой в поле. Ведь в положении Багратиона разом оказались и Платов, и Дорохов, и Дохтуров, и Витгенштейн, да и сам Барклай. Но в глазах царя именно действия Багратиона стали одной из причин неудачного начала войны. Как и во время войны с турками, Багратион не подчинился воле государя и спас тем самым армию. Если бы он, выполняя указ императора, переправился через Неман у Николаева, он попал бы в окружение и наверняка погубил бы 2-ю армию, пытаясь с боями прорваться к 1-й армии. Тогда бы его ждала Салтановка более грандиозного масштаба и с более печальным результатом. Но зато, как и в конце 1809 года в Молдавии, воля государя была бы исполнена и репутация Багратиона в глазах царя была бы иной.
О «бурной простоте»
Теперь о том, что Багратион «понятия не имеет о стратегии»: этот стереотип восприятия Багратиона как «авангардного», «тактического» генерала, ничего не смыслящего в стратегии и вообще «неуча», необразованного практика, прочно утвердился в тогдашнем обществе. Справедливости ради отметим, что отчасти в этом виноват сам Багратион. Не в состоянии сдержать свой буйный нрав, обиженный и оскорбленный недоверием, раздраженный интригами против него, он сам давал повод думать о себе так, как думали о нем при дворе. Вспомним историю с провокационной бандеролью, посланной Багратиону канцлером Румянцевым, и его резким ответным демаршем и необдуманными словами, приведшими к отставке, или не менее опрометчивые письма Багратиона после Смоленска, когда он, вопреки собственному осторожному поведению на поле боя, провозглашал нелепые, продиктованные исключительно ущемленным самолюбием призывы «закидать шапками» «дрянь-противника».
О «необразованности», «бурной простоте» Багратиона не говорил и не писал только ленивый. Даже обожавший своего главнокомандующего Денис Давыдов начинает биографию Багратиона трюизмом: «Князь Петр Иванович Багратион, столь знаменитый по своему изумительному мужеству, высокому бескорыстию, решительности и деятельности, не получил, к несчастью, образования»90. Конечно, нет смысла кивать на то, что, по подсчетам Д. Г. Целорунго, половина офицеров 1812 года владела лишь элементарной грамотностью и что вообще с образованностью офицеров и генералов русской армии дело обстояло неблестяще91. Несомненно, Багратион не получил по тем временам «правильного» военного образования, попав с юных лет в действующую армию и оказавшись на опасной кавказской границе. Судьба Багратиона сложилась так, что ббльшую часть жизни он почти непрерывно воевал. Писать его биографию — значит писать военную историю России с конца 1780-х по 1812 год. Ему не довелось в молодости учиться в Сухопутном шляхетском корпусе или в каком-либо ином военно-учебном заведении. Не стажировался он в армиях других государств — он, по большей части, с ними воевал. Не состоял он и при штабе под крылом собственного отца-фельдмаршала, как граф Н. М. Каменский 2-й.
По всему видно, что Багратион не особенно занимался самообразованием, не дружил, по незнанию языка, с немецкой военной книгой — главным источником тогдашней военной науки. Не обладал он и тем глубоким знанием античности, истории военного дела, чем отличался Суворов, тоже, кстати, нигде не учившийся. Но тут уместна цитата: «Он не обладал большими научными познаниями… но его природные дарования восполняли недостаток знания. Он стал администратором и законодателем, как и великим полководцем, в силу одного лишь инстинкта»92. Так писал Меттерних о Наполеоне. То же можно сказать и о Багратионе, наделенном колоссальным инстинктом, прирожденным чутьем полководца. Собственно, и сам Наполеон говорил о Багратионе (его слова известны в передаче генерал-адъютанта А. Д. Балашова): «Лучше всех Багратион, он небольшого ума человек, но отличный генерал». А. И. Михайловский-Данилевский сравнивал Багратиона со знаменитым казачьим атаманом Платовым и писал, что Платов «не понимал карты, если она не была обращена к нему севером, то есть если он не глядел на нее со стороны Петербурга. Это не мешало ему быть замечательным военным человеком и начальником казаков. Багратион был также человеком малообразованным, но гениальная верность его взгляда и врожденные военные способности делали недостаток образования нечувствительным»93. Известно, что другой русский военный гений, стоящий сразу за Суворовым, — фельдмаршал П. А. Румянцев — также образования не получил, так как был изгнан за безнравственное поведение из Сухопутного кадетского корпуса почти сразу же после приема, а из Берлина, куда его послали на учебу, был вскоре отозван за кутежи и дебоши — единственный результат «стажировки» в Пруссии.
Выше уже шла речь о выдающихся способностях военачальника, которые проявил Багратион, командуя арьергардом, а потом и целыми армиями. Без инстинкта, без особого чутья полководца успешно руководить такими крупными силами невозможно. С теми способностями, какие были у Багратиона, он непременно стал бы во Франции маршалом, наряду с Мюратом, Даву, Неем и другими, также не блиставшими образованностью, знавшими только свой родной французский язык. Кстати, сам Наполеон говорил по-французски с сильнейшим корсиканским акцентом и, наверное, оказавшись при дворе Людовика XVI, вызвал бы усмешку. Но во Франции произошла революция, которая кардинально изменила критерии отношения к людям, их способностям. В России обстояло иначе, и в этом-то, кажется, и состояла в конечном счете причина невезения русского полководца и подданного князя Багратиона. Известно, что при дворе человеку достаточно было под завистливыми и недоброжелательными взглядами придворных споткнуться в танце, чтобы репутация его погибла навсегда. Поэтому нечего удивляться, что Багратион, плохо говоривший по-французски, не вспоминавший на каждом шагу Монтекукколи и Тюренна, не цитировавший наизусть Фридриха Великого, считался при дворе «неучем», а поэтому — неспособным командовать армией. Так что, судя по всему, кандидатура Багратиона на пост единого главнокомандующего была «непроходимой» — царь никогда бы его не назначил.
