Авангардом развернувшейся в обратном направлении дивизии Раевского, прошедшей Смоленск и двинувшейся по Красненской дороге, командовал генерал И. Ф. Паскевич. В шести верстах от города он встретил Неверовского. Вид его поредевшей, израненной дивизии ярче всяких слов говорил о произошедшем кровавом сражении. Другой свидетель этой встречи, Д. Давыдов, вспоминал: «Я помню, какими глазами мы увидели Неверовского и дивизию его, подходившую к нам в облаках пыли и дыма, покрытую потом трудов и кровью чести! Каждый штык ее горел лучом бессмертия! Так некогда глядели мы на Багратиона, возвращавшегося к нам из-под Голлабрюна в 1805 году»13. И до сих пор без волнения невозможно читать эти строки!

Другим очевидцам Неверовский и его люди показались воскресшими из мертвых: майор Пяткин, дежурный штаб-офицер 7-го корпуса 2-й армии, вспоминал, что от казаков, прискакавших в Смоленск, он узнал, что «отряд Неверовского, будучи окружен огромными массами неприятельской кавалерии, подвергся совершенному истреблению». Как раз получив от казаков это страшное, но оказавшееся ошибочным, известие, Раевский выступал с основными силами своей дивизии из Смоленска. Тут к нему привели взятого в плен французского офицера, адъютанта Мюрата, который сказал, что перед Раевским «стоит Наполеон с главными силами и что завтра, то есть 4 августа, атакует нас всеми силами в честь дня своего рождения»14. Через некоторое время к Раевскому прибыл и сам Неверовский. Раевский позже писал о нем: Неверовский «защищался превосходно, геройски, что неприятель умел оценить выше, нежели он сам. Отступление его было не поражение, а победа, судя по несоразмерности сил неприятеля относительно к его силам, невзирая на то, он находился в отчаянии (из-за огромных потерь, утраты пушек и имущества — а он знал, что за это тыловые крысы могут отдать и под суд. — Е. А.). Я утешат его, как мог, и соединил с моим корпусом остатки его дивизии»15.

Новобранец — в бою слабое звено. Восхищение профессиональных военных подвигом дивизии Неверовского можно понять, только зная, каково иметь под своим началом дивизию, большая часть которой состоит из новобранцев. Как известно, новобранец на войне — большая проблема. М. С. Воронцов, назначенный командиром сводной гренадерской дивизии 2-й армии, то есть начальником Неверовского, вспоминал, что большая часть его войск состояла из опытных ветеранов, «исключая, впрочем, батальонов дивизии Неверовского, только что сформированной и которые бьши гренадерами лишь по имени, росту и доброй воле»16. Впрочем, и это тоже немало: в гренадеры брали рослых, могучих рекрут, то есть заведомо людей сильных, уверенных в себе, что в бою немаловажно. И все же вчерашние рекруты Неверовского, совсем недавно ставшие его солдатами, при виде столь устрашающей атаки лучшей в тогдашнем мире французской кавалерии могли дрогнуть, запаниковать. Военачальники вообще неохотно брали под свое начало полки, сформированные из новобранцев. Неслучайно, что когда навстречу отступающей из Смоленска армии подошел заново набранный из рекрут корпус генерала М. Милорадовича (около 15 тысяч человек), то его было решено не сохранять, а раскассировать и «влить» в старые полки на места выбывших солдат.

В случае с новобранцами Неверовского, по-видимому, сыграла свою роль подготовка рекрут, проведенная им еще в Москве. К тому же не будем забывать, что его новобранцы совершили весь описанный выше длинный и опасный путь вместе со 2-й армией от Волковыска до Смоленска.

Вскоре сам Раевский мог наблюдать, как к позициям его дивизии, остановившейся на окраине Смоленска, начинают выдвигаться массы пехоты Нея и Даву, а также конницы Мюрата. Но только в сумерках, когда французы разожгли бивачные костры, по тысячам их огней, осветивших пространство до самого горизонта, Раевскому стали понятны масштабы неприятельского наступления. Вообще, несколько отвлекаясь, отметим, что изучение числа и расположения бивачных огней дает очень много для постижения сил противника. Впрочем, известно, что для дезориентации противника бивачных огней разводили больше, чем нужно, или, наоборот, старались вообще костров не разжигать (или прятать их в оврагах, за высотами).

Раевскому стало окончательно ясно, что перед ним вся Великая армия, как по волшебству оказавшаяся перед Смоленском. Он тотчас написал об этом Багратиону, к тому времени достигшему (во второй раз за несколько дней!) Надвы.

Был извещен о происшедшем и Барклай. Надо полагать, что, получив сообщение о фланговом марше Наполеона, он был потрясен. И хотя он знал (и даже писал об этом 27 июля), что, «имея противу себя неприятеля искусного, хитрого и умеющего воспользоваться всеми случаями, я нахожусь в необходимости наблюдать строжайшее правило предосторожности»17, тем не менее получалось, что, несмотря на предосторожности, Наполеон все-таки провел его: французы оказались под самым Смоленском, в то время как 1-я армия находилась в 40 верстах, а 2-я — в 30 верстах от города, то есть минимум в одном переходе! Вся надежда русского командования была только на Раевского и обескровленную дивизию Неверовского. В некотором смысле Барклай в тот момент пожинал плоды своей половинчатой стратегии. Поначалу, как уже сказано выше, он был решительно настроен на генеральное сражение под Смоленском, но чем дольше войска топтались на месте, точнее — переходили с одной дороги на другую, тем меньше решимости оставалось у него. Он стал видеть смысл сражения не в том, чтобы напасть «с превосходящими силами» на левый фланг французов и разбить их, а в том, чтобы лишь «открыть коммуникацию с высшею (верховьями. — Е. А.) Двиною и моими отрядами, обеспечить левый фланг графа Витгенштейна». В письме к адмиралу Чичагову 31 июля, то есть накануне флангового марша Наполеона, Барклай открыто признался в своем нежелании искать поединка с Наполеоном: «Достигнувши главной цели своей соединением со 2-ю армиею, обязанность 1-й армии есть содержание свободной коммуникации с корпусом графа Витгенштейна, оставаясь при том в таком положении, чтоб могла дать вспомоществование 2-й армии, которой остается прикрытие дороги, в Москву ведущей. Желание неприятеля есть кончить войну решительными сражениями, а мы, напротив того, должны стараться избегнуть генеральных и решительных сражении всею массою, потому, что у нас армии в резерве никакой нет, которая бы в случае неудачи могла нас подкрепить, но главнeйшaя наша цель ныне в том заключается, чтобы сколь можно более выиграть времени, дабы внутреннее ополчение и войска, формирующиеся внутри России, могли быть приведены в устройство и порядок». Здесь уместно отметить, что Барклай постоянно проявлял неуверенность — выше уже шла речь о его намерении дать генеральное сражение под Витебском и потом, в день рождения Наполеона, когда он готовился к битве под Гавриками. В этом же послании Барклай излагает исповедуемую им (не для всех) «стратегию бездействия»: «В нынешних обстоятельствах не дозволяется 1-й и 2-й армиям действовать так, чтобы недра государства, ими прикрытые, чрез малейшую в генеральном деле неудачу подвержены были опасности, и потому оборонительное состояние их есть почти бездейственное». И здесь Барклай, в противоречие своим прежним утверждениям, писал: «Решение же участи войны быстрыми и наступательными движениями зависит непосредственно от Молдавской и 3-й армий, и сие соответствует общему плану войны, по коему часть войск, на которую устремляются главнейшие силы неприятеля, должна его удерживать, между тем что другая часть, находя против себя неприятеля в меньшем числе, должна опрокинуть его, зайти во фланг и в тыл большой его армии. Если бы 3-я армия действовала согласно с сим, то теперь, верно, уже находилась бы в сердце Герцогства Варшавского или, лучше сказать, около Минска и угрожала противостоящего нам неприятеля тою опасностию, которой он, как видно по осторожности его, даже ныне еще, но к несчастию нашему тщетно, от оной ожидает»18. Читая этот «трактат» Барклая, можно понять гнев Багратиона — во-первых, «стратегия бездейственности», ожидание подхода новых сил с юга означали затягивание войны на целые месяцы, чего Наполеон никогда бы не допустил. Во-вторых, стратегия фланговых ударов и ударов в тыл меньшей группировкой войск уже раз (на примере 2-й армии) провалилась под Вильно — Минском. Теперь ожидать от Тормасова, чтобы он действовал так, как безуспешно требовали действовать от Багратиона во время его движения под Николаевом, было невозможно — у Наполеона на каждого Багратиона нашелся бы свой Даву. Словом, планы ведения войны, предложенные Барклаем, были заведомо обречены на провал, который вскоре и случился. Следя из Витебска за передвижениями русских, Наполеон понял, что Барклай рисковать не будет, от Смоленска далеко не уйдет, поэтому и решил устроить русским сюрприз на свой день рождения — нанести удар южнее, прямо по Смоленску. План его почти удался: он сумел быстро сосредоточить превосходящие силы своей армии в одном месте и нанес неожиданный и быстрый удар.