Почему 11 июля Барклай считал, что последствия сражения силами одной армии «могут быть и пагубны», а через три дня, 14 июля, вопреки своему прежнему убеждению и к тому же получив известие о неудаче прорыва Багратиона к Могилеву, все же решился дать Наполеону генеральное сражение? Думаю, что главнокомандующего 1-й армией прельстила «крепкая» позиция под Витебском с прикрытыми флангами и большой глубиной. По-видимому, в неожиданном решении дать битву сыграл свою роль и психологический фактор — Барклай не мог смириться с мыслью, что ему придется отходить за Днепр, на собственно русскую территорию, так и не дав сражения Наполеону. При этом, вопреки прежним своим утверждениям, он почему-то стал считать, что, достигнув Витебска, свою часть общего дела по соединению Западных армий сделал. В донесении Александру I, уже после отступления от Витебска, Барклай писал (в противоречие тому, что писал 11 июля Багратиону), что к соединению со 2-й армией «уже, с моей стороны, дал [я] средство прибытием своим в Витебск»55. Получается, что остальную работу по спасению Отечества должен был проделать Багратион со своей армией! Эта работа состояла в том, чтобы, заняв Могилев, двинуться уже не к Шклову, а дальше — к Орше, выбить оттуда французов, затем воспрепятствовать их движению на Смоленск и наконец соединиться с 1-й армией под Витебском, с тем чтобы способствовать ее успехам в запланированном Барклаем генеральном сражении. При этом Барклай из-за перемены своих намерений никаких попыток встречного движения к Багратиону предпринимать не собирался.
Однако главнокомандующий 1-й армией явно не просчитал все риски, вытекавшие из этого его намерения. Во-первых, его замысел дать Наполеону генеральное сражение под Витебском не кажется продуманным и стратегически обоснованным. Само расположение Витебска севернее и несколько в стороне от главного направления на Смоленск и Москву давало противнику стратегический простор, позволяло обойти Витебск южнее и выйти к Смоленску раньше русских армий. Об этом, собственно, и беспокоился Барклай, когда писал, что намерения неприятеля состоят в том, «чтобы по направлению из Борисова, Толочина и Орши частию сил своих ворваться в Смоленск».
Во-вторых, задача, которую поставил Барклай перед Багратионом, была сверхтяжелой и, скорее всего, невыполнимой. Но, как и раньше, в ситуации с выходом 2-й армии на Бобруйск, Барклай считал, что Багратион имеет дело с незначительными силами французов, ибо большая часть Великой армии нацелена на 1-ю армию. Для Барклая как будто не существовало грозного корпуса Даву, который уже месяц двигался южнее 1-й армии по направлению Минск — Игумен — Борисов — Орша — Могилев, постоянно отсекая 2-ю армию от 1 — й. Как мы видим из записки Барклая на имя Кутузова, корпус Даву как бы «материализовался» для главнокомандующего 1-й армией только после его появления в Могилеве и лишь тогда был оценен Барклаем как реальная опасность, нависающая на левый фланг 1-й армии. Но ведь все предыдущие недели с начала войны шел изматывающий армию Багратиона «забег» с Даву, вначале к Минску, а потом к Могилеву. Барклай знал обо всех подробностях этого «состязания» из донесений Багратиона, Сен-При и других воинских начальников. Однако, готовя битву и поначалу поджидая в Витебске 2-ю армию, он почему-то не оценил «фактор Даву» и возможности французского маршала двинуться прямо к Смоленску, отрезая тем самым Барклаю путь на восток. Между тем уже сообщения о выходе французов к Орше, полученные 11 июля, должны были насторожить его. Барклай же, решившись на генеральное сражение, собирался переложить все эти проблемы нейтрализации Даву на Багратиона.
Как бы то ни было, даже приблизительный расчет показывает, что Багратион при самом удачном обороте дел все равно не успел бы к генеральному сражению под Витебском 15 июля. Даже в случае успешного занятия Могилева 2-й армии пришлось бы сделать минимум один переход до Орши, выбить из нее французов, а затем в один-два перехода дойти до Витебска, чтобы соединиться с 1-й армией. Если бы Багратион и опередил Даву у Могилева, столкновение с ним было все равно неизбежно: при движении 2-й армии вверх по Днепру, навстречу 1 — й армии, Даву, опоздавший в Могилев, обязательно бы у Орши или Шклова оказал сопротивление Багратиону при попытке того сблизиться с Барклаем. Да и сам Наполеон наверняка воспрепятствовал бы подходу 2-й армии к месту битвы французов с 1 — й армией, если не у Орши, то уж у Бабиничей обязательно. Известно, что именно туда Наполеон еще 11 июля двинул войска. Словом, при самом благоприятном исходе «забега» защитить смоленское направление и одновременно подойти к Витебску к 15 июля Багратион никак не мог.
«Следовать как наипоспешнее к Смоленску»
Несомненно, что Барклай в эти дни оказался не на высоте своего положения — увлекшись идеей генерального сражения, он не сумел просчитать все ходы и варианты действий сторон. С большим запозданием он будто прозрел и понял, что французы, владея переправами через Днепр у Орши и Могилева, смогут легко выйти на Смоленский тракт, отрезав 1-ю армию от Смоленска и от 2-й армии. Более того, в результате этой операции окружение (со стороны Даву и Наполеона) могло угрожать самому Барклаю. Именно поэтому намерение дать генеральное сражение под Витебском было признано неоправданным, рискованным. В письме Витгенштейну 15 июля Барклай писал, что «как я сего числа получил от князя Багратиона уведомление, что неприятель превосходными силами прежде его занял Могилев, по сим причинам он для соединения со мною взял свое направление еще правее, а потому, имея по обеим сторонам неприятеля и не полагая вскоре соединиться с князем Багратионом, решился сего числа оставить Витебск и чрез Поречье отступить к Смоленску форсированными маршами для совершенного соединения со 2-ю армиею»56. Кажется странным утверждение Барклая, что он только 15 июля получил известие о неудаче Багратиона под Могилевом, хотя из его письма Багратиону от 14 июля видно, что уже в тот день он знал о последствиях сражения при Салтановке. Кажется, что своими утверждениями как в письме Витгенштейну, так и потом Кутузову, Барклай стремился оправдаться, свалить проблемы с больной головы на здоровую и показать, что только неудача Багратиона помешала ему, Барклаю, пойти на генеральную битву под Витебском.
Шестнадцатого июля Барклай был почти в отчаянии. В этот день он написал письмо генералу Дохтурову, в котором сообщал, что более не сомневается: «Неприятель большими силами взял намерение пресечь нам дорогу к Смоленску». При этом он был уверен, что «нет никакой надежды… соединиться» с Багратионом и поскольку «совершенное спасение нашего Отечества зависит теперь в ускорении занятия Смоленска прежде неприятеля, то рекомендую вашему высокопревосходительству из Лиозны завтрашнего числа взять направление на Рудню и следовать как наипоспешнее к Смоленску, так, чтобы вы прибыли туда непременно чрез три дня, а самое наипозднейшее время через 4 дня и сим предупредили бы замыслы неприятельские». Дохтурову предписывалось «вспомнить суворовские марши и оными следовать к Смоленску так, чтобы быть там непременно 19 или 20 числа»57. Ему разрешалось брать провиант «реквизиционным способом». Что это означало для местных жителей, вспоминал Радожицкий: «Устрашенные жители Поречья с семействами в слезах и отчаянии в виду нашем разбегались из города в лес, на разные стороны; дома их наполнялись войсками, которые растаскивали все на биваки… Картина разрушения и человеческих бедствий в моем положении представлялась ужасною, мы коснулись отечественной собственности»58.
Итак, Барклай решился отвести основные силы 1-й армии через Поречье и Духовщину к Смоленску. Это решение, принятое хоть и с опозданием, стало несомненным благом для России. П. X. Граббе точно предсказал то, что произошло бы в противном случае: «Мы дрались бы хорошо, но без уверенности в успехе. Мы были бы непременно побеждены и последствия неисчислимы. Хвала Барклаю, что после некоторого колебания решился он на спасительное отступление»59.
