Другой причиной мародерства был голод. Снабжение армии тех времен организовывалось довольно просто. Согласно уставам, армия везла в обозе запас продовольствия (прежде всего сухари). Обоз состоял из провиантских (или сухарных) фур, телег с «порционным вином» в бочках, патронных ящиков и лазаретных телег и карет, а также телег с другими «тягостями» (понтонами, шанцевым и прочим имуществом). Кроме того, обоз составляли телеги, кибитки и кареты офицеров, которые везли с собой запасы провианта, личные вещи, денщиков, слуг и даже жен. Приказом 19 июня предписывалось, что патронные ящики «всегда должны находиться при полках, а провиантские фуры иметь всегда во время марша в некотором расстоянии от корпуса, а лазаретные кареты должны идти в след за полками для больных и слабых»4*. Это выражение — «некоторое расстояние от корпуса» — при форсированных маршах, тяжелых, а иногда и непроезжих дорогах становилось из канцелярской фигуры речи грубой реальностью: к моменту «приема пищи» сухарные и иные фуры оказывались в одном-двух переходах от полка, то есть в 30–50 верстах от бивака. Еще больше отставал «порционный скот».

Это понятно: стадо коров и быков могло пройти не более 5–6 верст в день, а пехотинец — до 25 верст. Поэтому солдатам, съевшим в дороге прихваченные с собой сухари (обычно брали сухарей на три-четыре дня), на биваках попросту было нечего есть, а это с неизбежностью порождало мародерство, грабежи. А когда есть очень хочется, патриотический характер войны не может быть препятствием для грабежа своих же соотечественников. Не меньше проблем возникало и с фуражом для коней. Митаревский пишет, что солдат велено было обеспечивать из сухарных фур, «а фураж брать, где найдется, под квитанцию…». Между тем квитанции были ничего не значащими бумажками и не препятствовали мародерству, тем более что если сена и овса у крестьян уже не было, то солдаты косили рожь и траву в ближайших окрестностях. Впрочем, как писал один из французских участников похода Митаревский, рожь и трава были скошены уже на расстоянии пяти верст от дороги. «Тут мы начали понемногу таскать, где случится, коров и свиней и варили уже для солдат пишу в котлах». Митаревский пишет, что грабить местных жителей «настоящего позволения не было, но этого начальство как будто не видало и не обращало внимания»44. Далее он описывает с юмором, как поднятое мародерами в одном из селений стадо свиней с визгом кинулось на дорогу, по которой двигались полки, и там тотчас началась «потеха» — ни одна свинья через дорогу не перебежала, все они попали в солдатские котлы… Постепенно солдаты научились находить спрятанный местными жителями в ямах хлеб, искусно выслеживать укрытую в лесах крестьянскую скотину. Заметим, что подчас мародерство было уже единственным способом раздобыть еду и корм для лошадей. Один из французов так описывает реалии жизни армии: «Несмотря на усталость и опасности, которым подвергаются люди, сворачивая с дороги… голод толкал множество людей на мародерство по деревням в двух-трех лье от дороги, которые еще не были разграблены, ни сожжены при наступлении к Москве. Много из этих мародеров было схвачено, но все же эти мародеры снабжали колонну продовольствием и спасли армию. Они возвращались с лошадьми, отобранными у жителей, и… ржаной мукой, перемешенной с отрубями и свининой (), что и продавали за большие деньги, а на следующий день опять шли за добычей для продолжения торговли, но, конечно, сомнительно, чтобы они остались в барышах. Как ни плоха была мука, из нее делали размазню, которую, чтобы согреться, ели горячей».

Сноровисто и согласованно действовали солдаты на биваке — одни разжигали костер, готовили еду, другие строили шалаши. Деревья для костра не рубили — «их трудно было распиливать», обычно брали дрова у местного населения или ломали сначала заборы, плетни, потом сараи и пристройки, а затем раскатывали и дома. Бывало, что в местах бивака крупного воинского соединения целые деревни исчезали без следа — дома и сараи в одно мгновение растаскивали на дрова для костров, солома с крыш тоже не пропадала — шла на подстилку и укрытие от дождя: «Делали из жердей козлы, связывали их соломой вверху, на высоте в рост человека, одну сторону переплетали поперечными жердями, прокладывали соломою, а спереди разложены огни. Таковы были наши бивуаки, но от дождя это была плохая защита — можно было спрятать одну голову». Артиллеристы покрывали лафеты кожами и под ними спали. Радожицкий, легко раненный в бою, но не оставивший товарищей, страдал от бивачной жизни: «В первый раз я почувствовал здесь беспокойство бивачной жизни: цыганские шалаши из хвороста, кой-как сплоченные и покрытые травой, составляли временные жилища наши. Дождевая мокрота и ночной холод заставляли беспрестанно перед шалашами иметь курящиеся костры, дым от сырого хвороста, мешаясь с табачным от курильщиков, щекотал горло и вынуждал слезы и кашель. Товарищи, развалившись на мокрой соломе под бурками, забавлялись кто во что горазд (в основном играли в карты. — Е. А.), но я не знал, куда деваться с ногою, везде было мне неловко, больно и, как говорится, не по нутру»51.

Французы, шедшие за русскими, испытывали те же или даже бблыпие трудности и действовали так же, как и русские. Пьер де Лош, один из офицеров Великой армии, писал: «Едва достигали бивака, как армия рассыпалась в поисках провианта. Солдаты приносили рожь, муку, но никогда им не удавалось разжиться хлебом… За неимением хлеба клали муку в суп. Бблыпая часть солдат пользовалась этой пищей во время всего похода. Благодаря отнятым у поляков быкам и коровам, которых мы вели с собой, в мясе у нас недостатка не было, несмотря на то что во всех ущельях, около каждого моста, где скот смешивался, войска друг у друга его воровали». По русским источникам видно, что воровство скота в соседнем полку было обычным делом, порой приводившим к стычкам между солдатами52. В XIX веке были нормативы по «порционному скоту»: «Здоровое животное ест достаточно. На ощупь его кожа мягка, а мясо плотно и упруго, движения бодры и легки, глаза ясны и подвижны, оболочка носа красна и влажна, язык не выпускается, дыхание ровное, и выдыхаемый воздух, а также испражнения не имеют отвратительного запаха»51. Мясо положено было осматривать через 24 часа после убоя. Естественно, в походе, о котором идет речь, нормативы не соблюдались. Если не было крупного рогатого или мелкого скота, то ели лошадиное мясо, а когда французы отступали от Москвы, один из мемуаристов описывает жуткий способ обеспечения солдат мясом: вырезали мясо прямо из идущих по дороге лошадей, и на морозе истомленные, обреченные на гибель животные этого даже не чувствовали.

Без хлеба и сухарей жить было невозможно. Солдат получал полфунта мяса в день и три фунта печеного хлеба (или столько же сухарей). В походе, при первой же возможности, как только разживались мукой, пекли хлеб и тотчас из него сушили сухари. «У меня в эскадроне, — вспоминает французский офицер, — не было хлебопека, но всесильная нужда всему научит солдата, и в походе и на биваке люди брались за работы, которые были под стать только специалистам. Если стояли на реке, стирали белье, сами чинили белье, одежду, обувь, конское снаряжение, и солдату приходилось быть прачкой, портным, белошвейкой, мясником, булочником и шорником… Интересуясь выпечкой, я торопил людей, тем более что опасался сигнала “поход”, когда пришлось бы оставить людей для окончания выпечки, а потом везти хлеб за собой»54.

И далее мемуарист рассказывает о том, что его солдаты пекли хлеб, используя для этого древнейшие способы: «Мы пекли лепешки, подобные таковым шотландским хайлендерам: мука разводится в воде, замешивается довольно крутое тесто, из которого делают круглую и плоскую лепешку, она ставится в огонь на горячие, покрытые золой уголья, и минут через 25 готова очень вкусная лепешка»55.

Взор перпендикулярный. Сохранившиеся источники обычно умалчивают о фактах насилия над женщинами из селений по пути следования войск. Разумеется, такие факты были — ведь по дорогам шли десятки тысяч молодых мужчин, уже давно разлученных со своими женами и возлюбленными. Примечательна запись 37-летнего князя В. В. Вяземского, спасшего от насилия целый женский польский пансион в местечке Антополь: он перевез женщин в какую-то деревню, «удалив его от пламени и грабительства».