Известно, что русские командующие старались щадить своих солдат: был издан особый приказ, разрешавший солдатам идти в расстегнутом кителе, не в ногу, колонны выходили рано утром, останавливались на дневку и снова шли вечером, когда спадала жара, а также часто двигались по ночам, хотя это и не всегда было возможно. Как обстояло на самом деле, видно по дневнику капитана Семеновского полка П. С. Пущина: 23 июня: «Наш корпус выступил в 2 часа ночи, сделал 40 верст в продолжение 15 часов. Жара еще сильнее вчерашней, и, несмотря на три привала, люди изнемогают от усталости»; 24 июня: «Наш корпус выступил в 7 часов вечера»; 8 июля: «Мы выступили в 1 час ночи и, пройдя 35 верст в 19 часов, остановились» и т. д. Впрочем, ночные переходы, спасавшие от жары, не спасали от дождей, которые как раз в это лето часто шли по ночам. 18 июня: «Выступили в 4 часа утра. Шел дождь, пронизывая. Путь тяжелый, мы шли беспрерывно в продолжение 11 часов. В полку 40 человек заболело и один умер»; 6 июля: «Шли всю ночь… Дождь шел всю ночь, переход был утомительный»3. «Дожди были частые, — вспоминал Митаревский, — после их погода разгуливалась, и тогда была сильная жара, так что из мокрого платья солдат на походе выходил пар»4.

Как раз из-за дождей, а также кромешной тьмы, царившей на лесных дорогах во время гроз, не всегда удавалось идти ночью. Генерал князь В. В. Вяземский в своем дневнике 1 августа сделал такую запись: «Совершенно испортившаяся дорога, едва проходимые болота, топкие плотины, дождь, самая темная ночь, множество обозов, и никакого порядку в марше благодаря темноте. В сию ночь мы потеряли до 500 отставших и разбредшихся… Как я измучился. 46 часов не ел, не пил и с лошади не сходил»5.

Что чувствует на марше человек, когда «идет дождь, пронизывая», довольно реалистично описала Надежда Дурова — знаменитая кавалерист-девица, принявшая под видом дворянского юноши участие еще в войне 1807 года: «С самого утра идет сильный дождь, я дрожу, на мне ничего уже нет сухого. Беспрепятственно льется дождевая вода на каску, сквозь каску на голову, по лицу за шею, по всему телу, в сапоги, переполняет их и течет на землю несколькими ручьями! Я трепещу всеми членами как осиновый лист… Мы стоим здесь почти с утра, промокли до костей, окоченели, на нас нет лица человеческого, и сверх этого потеряли много людей»6.

Впрочем, не лучше приходилось и противнику, шедшему под тем же самым дождем. «Расположившись на биваке, мы… легли на чепраки, — вспоминал участник войны, поляк Хлаповский, — накрылись плащами и заснули. Ночью пошел сильный дождь, а так как мы лежали у пригорка, то вскоре нас разбудила струя воды, которая нашла себе дорогу между нами и замочила мне весь левый бок. Пришлось встать, и вплоть до утра мы не спали и только грелись, сидя у костра, где наши люди варили себе пищу»7.

Уже в первые дни войны холодный ночной дождь, внезапно обрушившийся на истомленных дневным переходом лошадей Великой армии, привел к падежу сразу десяти тысяч животных, о чем сообщают многие участники похода. Кроме того, марши по песчаным и топким дорогам были очень непривычны французской армии. Как писал А. Коленкур, транспорты были приспособлены только к «шоссированным дорогам», и первые же пески привели их в негодность, начался падеж не привыкших к таким дорогам и нагрузкам лошадей8. Да уж, «шоссированных дорог» у нас не было!

Первой обычно выступала пехота, а конница выдвигалась часа через три после ее ухода, предварительно напоив и накормив лошадей1. Хорошим тоном на марше считалось, чтобы командиры подразделений шли вместе со своими солдатами. Известно, что так, пешком, шел впереди своего полка командир семеновцев полковник К. А. Криднер. Такая же традиция была и в армии противника. Знаменитый маршал Jleфевр — командующий Старой гвардией, прошел впереди своих усатых ветеранов весь путь от Вильно до Москвы и обратно от Москвы до Березины. Бывало, что офицеры уступали своих лошадей, которых нагружали солдатскими ранцами. Можно было даже видеть, как офицеры несли по два-три ружья, взятых у наиболее ослабевших солдат. Тут опять нельзя не вспомнить рассказ Дуровой, чей командир укорял молодых офицеров, пытавшихся уехать далеко вперед и где-нибудь поспать под кустиком, пока полк их нагонит: «Мы обязаны подавать им (солдатам. — Е. А.) пример, им легче будет переносить всякий труд, если они увидят, что офицеры их переносят наравне с ними; никогда солдат не осмелится роптать ни на какую невыгоду, если офицер его разделяет ее с ним»10.

И опять-таки то же самое было и в армии противника. «Офицеры наши, — вспоминал Хлаповский, — постоянно спали у костров среди солдат. Приготовлением пиши обыкновенно занимался мой поваренок Гаролинский, который жарил на огне мясо, а из муки делал большие лепешки, выпекая их на огне. Недостаток соли сильно давал себя чувствовать. Перед выступлением в поход каждый получал такую теплую лепешку и кусок мяса, чем должен был питаться в течение целого дня. Поваренка моего Гаролинского солдаты берегли как зеницу ока, боясь, чтобы он не попал в руки казакам»11. Вообще, записки поляков Колачковского и Хлаповского о первых неделях похода в Россию рисуют характерную картину повседневной походной жизни армии того времени, примерно одинаковой, идет ли речь о поляках, французах или русских.

Колачковский вспоминал, что все войска шли по одной дороге непрерывной колонной, которая на походе растягивалась вместе с повозками и парками почти на две мили (около 14 километров). «Когда головные части колонны начинали разводить костры, хвост ее тащился по дороге еще часа три, пока подходил к биваку». Он считал, что войскам надо было двигаться дивизиями с интервалом в два часа пути или же по трем параллельным дорогам, предоставляя самую большую из них для артиллерии и обозов. «В течение всей кампании, — продолжает он, — маршировали следующим образом. Рано утром начиналась побудка, затем, после раздачи хлеба и водки, войска становились в ружье, первая дивизия вытягивалась на дорогу, а за ней следовали и другие. Это длилось по крайней мере часа два. Голова колонны двигалась быстро, остальные эшелоны второпях догоняли. Во время марша делали привал, на котором солдаты бросались к ближайшей воде, как некогда войска Гедеона, чтобы утолить жажду. Потом снова маршировали, вплоть до ночлега, где располагались как на позиции перед неприятелем, выставляя сторожевые посты, караулы и т. д. После разбивки палаток, разведения костров, посылки за водой, провизией и топливом даже в июне, когда день был так долог, голодный солдат мог дождаться пищи лишь к 10 часам вечера, а чаше всего, совершенно измученный, бросался на землю и спал до утра, стараясь остатком пищи в котелках подкрепить свои силы для дальнейшего похода. Результатом этого явились в войсках болезни, отсталые, беглые (мародеры), затем начались притеснения жителей, а в конце концов стал ощущаться значительный недочет в людях»12.

О том же пишет русский артиллерист Радожицкий: «Для наших солдат несносен был только летний зной. В продолжение больших переходов, под тяжестию ранцев и киверов, в суконной толстой одежде, молодые солдаты скоро уставали; при всякой лужице они с манерками бросались черпать теплую, грязную воду, которую пили с жадностию, никогда не утоляя жажды, наконец, изнеможденные, отставали от полков своих, заходили в сторону и, где-нибудь завалившись для отдыха, попадали в руки неприятелю. Хотя арьергард обязан был всегда подбирать усталых, но в разных обстоятельствах по невозможности исполнять это в продолжение ретирады таковая потеря должна быть не малозначуща в нашей армии»

Но все же главная проблема состояла не в трудностях пути, проделанного 2-й армией. Как мы видим, и воины Великой армии шли в жару и под дождем и тоже месили сапогами такую же «глубокую песчаную дорогу». Проблема заключалась в другом. В упреках императора Александра, высказанных Багратиону, был свой, скрытый подтекст. У Багратиона и Александра 1 с Барклаем было разное представление о том, что называли тогда «соединением армий». Багратион понимал это с самого начала как слияние армий в единый кулак, подобно тому, как это произошло позже в Смоленске. Император же и Барклай долгое время представляли «соединение армий» как довольно тесные, но раздельные действия двух армий на одном театре военных действий, причем Багратиону и его 2-й армии не придавалось самостоятельного значения. Пивная квартира — во многом это эвфемизм для обозначения реального главнокомандующего, императора Александра I, — рассматривала 2-ю армию как вспомогательную, «диверсионную» силу, действующую при 1-й армии и исключительно в ее интересах. Ее цель — помочь 1-й армии с того момента, как она вступит в сражение с основными силами Наполеона. Александр 1 последовательно придерживался этого взгляда и в первые дни вторжения Наполеона, и позже, когда он собрался дать французам генеральное сражение под Свенцянами. Именно тогда от Багратиона срочно потребовали идти на Вилейки — туда, откуда 2-я армия могла действовать во фланг и тылы армии Наполеона. В рескрипте от 25 июня, переданном Багратиону флигель-адъютантом А. X. Бенкендорфом, в подтверждение прежних приказов было прямо сказано: «Первая армия отступает к Двине для опоры в своих действиях на Дрисский укрепленный лагерь. Вторая армия лишь выполняет задачу отвлечения на себя значительных сил противника. Она не должна атаковать превосходящие силы. Она может с пользой исполнять этот маневр, пока неприятель не повернет свои основные силы против Первой армии. Вторая армия старается удержаться на позиции, которая позволяет ей действовать на линии, проходящей из Вилейки через Минск в Бобруйск. Армия Багратиона должна действовать оборонительно, когда Первая армия будет действовать наступательно… Армия Багратиона не перестает держать отряд между Минском и Слонимом»1". Из письма Барклая Багратиону, внесенного в журнал штаба Барклая 15 июня, следовало, что в Главной квартире даже предположить не могли о возможном движении корпуса Жерома Бонапарта левее армии Багратиона: «Оберегайте правый свой фланг от нечаянного неприятельского нападения. Левого же фланга вам опасаться нечего, ибо все силы почти против 1-й армии»15. И только с отступлением 1-й армии из Дрисского лагеря и прибытием ее в Витебск у Барклая и Багратиона появляется нечто общее в понимании «соединения армий», мыслимого ими одинаково, как слияние.