Летом 1812 года Александр I назначил Сен-При начальником Главного штаба 2-й Западной армии. Он становился вторым человеком в армии и в случае выбытия главнокомандующего занимал его место. Багратион был недоволен таким «дублером», назначенным без его согласия. Генерал-квартирмейстер 2-й армии М. С. Вистицкий писал: «Сочинитель (то есть сам Вистицкий. — Е. А.) и дежурный генерал 2-й армии Марин, равно и князь Багратион, сомневались в начальнике штаба, графе Сен-Приесте. Вот слова Багратиона: “Я сам бы не хотел графа иметь при себе, но воля государя дать мне его в дядьки. Он назначен начальником штаба против моего желания, и ты видишь, что над ним надобно иметь надзор. Он, за всем тем, переписывается с государем, когда я пишу, то и он пишет, только на французском языке”»12 (а французский язык Багратион, по-видимому, знал плохо).

Смысл назначения Сен-При ясен из той инструкции, которую он получил в июне 1812 года. Несомненно, император и Барклай видели в Сен-При генерала, который был бы «не токмо способным к исполнению всех обязанностей сего звания по всей их обширности, но который, удостоясь высочайшего доверия, и по собственным своим знаниям и заслугам, умел бы в то же время приобресть и сохранить полную доверенность главнокомандующего армиею и был бы в состоянии все операционные действия привести к предназначенной цели»13. В этой цитате нельзя не усмотреть отчетливый подтекст: Сен-При должен был найти общий язык со своим имевшим непростой характер главнокомандующим, который не обладал такой военной ученостью, как Сен-При. Делалось это ради того, чтобы в конечном счете привести «все операционные действия… к предназначенной цели», то есть выполнить все приказы Главной квартиры. Действительно, в штабной среде, среди представителей немецкой военной науки, особенно уважаемой императором Александром, закрепилось мнение о том, что Багратион неспособен самостоятельно руководить армией, что он «неучен», пренебрегает принципами военной науки в том виде, как ее подавали модные теоретики из Пруссии и Австрии. С одной стороны, Багратион действительно не получил «правильного» военного образования, не был теоретиком военного дела, не углублялся в чтение немецких теоретических сочинений, не знал немецкого языка. Да ему, генералу-практику, наверное, и некогда было читать эти книги. С другой же стороны, он, верный ученик победоносного Суворова, вслед за великим полководцем не мог не учитывать опыт не слишком плодотворного сотрудничества русских командующих со штабными работниками из венского гофкригсрата: те, строго следуя военной теории, пытались предусмотреть и до мелочей спланировать все действия подчиненных им армий, а это ни к чему хорошему не приводило. Как и Суворов, Багратион был убежден в существовании неких особых свойств русского солдата, которые не могут предусмотреть никакие немецкие диспозиции и инструкции. Он потешался над этой германской военной ученостью, часто неприложимой к реальной войне (идея Дрисского лагеря Фуля — самый яркий пример этого подхода, о чем замечательно написал Клаузевиц). При этом Багратион не был одинок в пренебрежительном отношении к немецким военным доктринам, видя в них (отчасти несправедливо) только догматизм, схоластику, слепое следование письменной инструкции по раз и навсегда затверженным принципам. Будем помнить, что столь же пренебрежительно к немецко-австрийским методам ведения войны относился и сам Наполеон, многократно показывавший на поле боя превосходство своего «неученого» по немецким шаблонам гения над прусскими и австрийскими армиями.

Если же говорить о содержательной стороне инструкции Сен-При (выше уже приводились цитаты из нее), то она и была образцом оторванных от реальности стратегических расчетов. А как раз эта самая реальность во всей своей роковой сложности и предстала перед глазами Сен-При, прибывшего в армию Багратиона. Тогда же изменилось отношение Сен-При к Багратиону. Как только началась война, «образованный, умный, в то же время честный и добросовестный француз, войдя в близкие отношения со своим начальником, которого должен был руководить, понял превосходство его военных дарований, развитых боевою опытностию, сделался его почитателем и с уверенностью писал уже в это время государю, что он не опасался за судьбу Второй армии, вверенной такому военачальнику, как Багратион»14. Конечно, в процитированных словах А. Н. Попова — крупного исследователя истории войны 1812 года, можно усмотреть оттенок некоторой идеализации отношений Багратиона и Сен-При, но и документы свидетельствуют о большом уважении и даже заботливости, которые питал Сен-При к своему главнокомандующему. В письме брату Луи во время отступления в июле 1812 года он писал о Багратионе с сочувствием: «Князь сам очень огорчен всем этим, и я его поддерживаю, как могу»15. Позже, в августе, Сен-При сообщал А. П. Ермолову: «Князь Петр Иванович немного нездоров, и я не велел его будить. Не дай Бог, чтобы он у нас заболел»16. По другим материалам видно, что Багратион поручал Сен-При высказывать Барклаю и Ермолову свою точку зрения, посылал его к Барклаю, чтобы, как он писал главнокомандующему 1-й армией, «узнать точное ваше намерение»17. Для этого нужно было безусловно доверять Сен-При. Недаром он был тем человеком, который закрыл глаза умершему Багратиону. Тем более важно, что взгляды Сен-При на общую ситуацию в начале войны, да и потом, совпадали со взглядами Багратиона.

Впрочем, был еще один человек, который видел всю эту картину с самого начала почти так же, как видели ее Багратион и граф Сен-При. Этим человеком был Наполеон, который не только предвидел развитие будущих событий, но — в отличие от Багратиона и Сен-При — диктовал их. По-видимому, уже до начала войны, разрабатывая операцию вторжения, он предполагал, что захватит Вильно, разобьет или отгонит 1-ю Западную армию от города, затем сосредоточится на ликвидации армии Багратиона, а уже после этого, высвободив силы, «разберется» и с Барклаем, отступавшим к Дрисскому лагерю. Именно этим можно объяснить, с одной стороны, медлительность французов в преследовании 1 — й армии сразу же после ее ухода из Вильно, а с другой — поразительную быстроту, сноровистость французских войск при попытке окружить армию Багратиона. Кажется, что эта операция носила явные черты охоты — занятия азартного. Вообще, начатое дело казалось Наполеону беспроигрышным: «Мне достанется ножка или крылышко», — говорил не без юмора император французов18. Кто из них, Барклай или Багратион, был для него крылышком, а кто ножкой, — решайте сами!

Как уже сказано, 14 июня Багратион получил приказ № 316. Но, находясь в своей Главной квартире в Волковыске, он, судя по письму Барклаю, не спешил выполнять его. Вначале Багратион предложил императору план диверсионного удара по Варшаве и Герцогству Варшавскому — акцию, как писал он, «по сердечным чувствам и по духу известного мне воинства российского выгоднейшую, которая будет иметь особенное влияние на всю Польшу и на движение союзных армий неприятельских». В принципе, даже сделав скидку на известную «лихость» и «русскую бесшабашность» этого предложения, воскрешающего в памяти Италийский поход армии Суворова, в предложении Багратиона нельзя увидеть чего-либо особенно неожиданного или авантюрного — напомню, что подобное превентивное наступление предусматривалось одним из вариантов плана. Получив известие о переходе французов через границу, Багратион счел, что время для такого неожиданного удара как раз приспело. Он исходил из того, что вторжение Наполеона и начавшееся отступление 1-й армии от Вильно делает маловероятным быстрое соединение ее со 2-й армией. Такого же мнения придерживался и Сен-При, который тогда же писал царю: «В то время как неприятель занял уже Вильну, это отступление на протяжении 250 верст от границы чрезвычайно трудно с успехом привести в исполнение потому, что неприятель может ранее нас быть в Минске, имея пройти только 160 верст. Если Наполеон будет совершать свои движения с обычною быстротою, то не может быть сомнения в том, что он пошлет сильную колонну, чтобы совершенно перерезать сообщения между двумя армиями. С какою бы ни совершали мы быстротою наши движения, мы всегда будем предупреждены неприятелем, если Первая (армия) не сделает какой-нибудь диверсии в нашу пользу… Князь Багратион предлагал вместе с Тормасовым совокупными силами идти на Варшаву, чтобы разрезать силы неприятеля и без особенных затруднений разрушить все приготовленные им средства»19.