Старик медленно и скорбно отступил к стене, задрапированной тяжелой бархатной портьерой.

– Ты готов?

– Да, но я не понимаю…

– Тогда – смотри! – театральным жестом Мо сдернул ткань с зеркала и согнулся в новом приступе сумасшедшего смеха. – Хорош красавчик, а?

Зулин зажмурился. Нет-нет, не то чтобы страшно, но… Как-то неожиданно было видеть то, что отражалось в зеркале. На него растерянно таращился человек (конечно, если это можно было назвать человеком) с угольно-черной кожей, хотя, нет, подумал Зулин, скорее это похоже на тьму, да, на ту тьму, с которой все началось. Волосы на голове светились молочной белизной, а в мозгу почему-то крутилось слово "перевертыш". Все это было бы еще терпимо, но вот глаза… Зулин сглотнул и затравленно посмотрел на мага. Тот ехидно ухмылялся и с интересом наблюдал за реакцией.

– Ты… Ты когда-нибудь видел таких, как я?

– Ну, как тебе сказать… В принципе, ты чем-то похож на дроу, они тоже черные, как ночь, и беловолосые. Но у них острые уши, как у всех эльфов, и, конечно, более приятный взгляд.

– Взгляд… – Зулин снова посмотрел в зеркало.

– Не вижу причин для такого расстройства. – Мо наконец-то отлепился от стены и прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Подумаешь, вертикальные зрачки. Ну, радужка не выделена, ну, белков нет, сплошной синий огонь полыхает. Я бы не стал на твоем месте переживать. Вон Маркус вообще без глаз валяется… Мда… – маг заметно помрачнел.

– Я не хотел его убивать… Это произошло…

– Знаю, знаю. Это произошло само собой. Если бы ты знал, как я тебя понимаю!

– Ты можешь отправить меня назад?

– Верх непосредственности! – Мо всплеснул руками. – Конечно, не могу!

– Но почему?

– Да потому что ни я, ни ты не знаем, откуда ты взялся, дурья твоя башка!

– Но что же…

– Ничего. – Зодчий сердито нахмурился и забормотал, уставившись в пол. – Думать тут не о чем. Маркуса представим как героя, павшего на поле магических сражений. Вызвал слишком сильного демона, не совладал, мало того, что погиб сам, так еще и подверг смертельной опасности весь город, но тут явился я, весь такой мудрый и знающий, и отправил исчадие ада туда, откуда его вызвали, и предотвратил тем самым неминуемую гибель мирных жителей. Ха! Мо Корте спасает Малдлин от демона и рыдает над телом любимого ученика! Красивая и грустная история, но что поделаешь, такова жизнь. Вот с тобой, мой синеглазый друг, как быть с тобой… Подожди меня здесь! – старик неожиданно сорвался с места и почти выбежал из комнаты. – Только ради всего святого, ничего не трогай! – прокричал он уже из-за двери.

– Я не… – только и успел сказать Зулин.

– Они называют меня сумасшедшим… Ну что ж, я сумасшедший, не спорю… – Мо Корте лихорадочно рылся в куче одежды. – Это будет величайшая из всех шуток, которые я когда-либо устраивал. А величие ее будет именно в том, что о ней никто не узнает. Подумать только, под самым носом у лизоблюдов Единого полоумный Мо воспитывает мага-планара. – Зодчего одолел очередной приступ смеха. – Достойный преемник для Маркуса Тарийского, дьявол меня забери! Так, так, спокойно. Вот! Вот это, пожалуй, подойдет. Это я носил уже не помню, сколько лет назад, когда еще был молодым, стройным и красивым. Ученик-планар в фиолетовом балахоне. – Старик снова захихикал, свернул выбранную вещь и зашагал по длинному коридору к лестнице.

Дверь заскрипела, и Зулин оторвался от зеркала. Нельзя сказать, что он очень себе нравился, нет, просто… Просто привыкал. В комнату вошел Зодчий.

– Держи, друг мой Зулин, прикрой наготу, – он швырнул планару сверток и снова задрапировал зеркало тканью. – Хватит любоваться собой, а то это уже начинает смахивать на нарциссизм.

– Что это? – Зулин непонимающе рассматривал странного вида фиолетовую хламиду.

– Одежда, а ты что подумал? Не кривись, в дни моей далекой юности этот цвет был в моде. Или ты так и собираешься повсюду сверкать своим беловолосым… гм… святилищем? Лично я бы на твоем месте не стал этого делать.

Зулин покорно вздохнул и надел на себя фиолетовое нечто. Балахон полностью скрыл очертания его тела, руки утонули в широких рукавах. Мо Корте довольно хмыкнул и устроился поудобнее в просторном кресле.

– А теперь, Зулин, душа моя, слушай меня внимательно. В Малдлине старика Мо Корте знает каждая собака. Жрецы и служители храма Единого ежедневно предают меня анафеме, уличные мальчишки распевают обо мне дурацкие песенки, а пьяницы в кабаке травят похабные анекдоты…

– Зулин?

– Да, Учитель.

– Как ты думаешь, чернокожее дитя природы, я тебя за пять лет чему-то научил?

– Маловероятно. Но надежда умирает последней. А я тебе что, уже надоел?

– Честно говоря, есть немного. В конце концов, у этой шутки должно быть какое-то продолжение. Пора выпускать тебя в высший свет! – знакомое полубезумное хихиканье. – А то ты скоро от людей будешь шарахаться.

– Ты просто уже наигрался, Зодчий. Пора придумывать новую забаву.

– Да, вот чему ты точно у меня научился, так это наглости. Думал обидеть? Ну и дурак. На правду глупо обижаться. Я отправлю тебя в Бристоль, там и не таких видали.

– Ты обещал вернуть меня домой.

– Нет в мире совершенства. И прямое доказательство этого – твоя память. Надо было чаще ее напрягать. Может, чего и вспомнил бы.

– Ты должен был мне помочь, Зодчий.

– Запомни раз и навсегда, мой бывший ученик: я никому ничего не должен, я делаю только то, что считаю нужным.

– Значит, ты не считал нужным отправить меня назад? Почему? Потому что тебе было слишком тихо в твоей проклятой башне?

– Не такая уж она проклятая, Зулин. Но в чем-то ты прав. Когда ты уйдешь, в ней действительно будет чересчур тихо.

– А когда я уйду?

– Сегодня, как стемнеет. В Бристоле наведаешься в тамошнюю магическую гильдию, тебя будут ждать. И не смей опозорить мое честное имя! Ученик Мо Корте просто не имеет права быть скучным крючкотворцем. Чем в большее количество неприятностей ты вляпаешься, тем интересней будет твоя жизнь.

– Это что – напутствие?

– Что-то вроде. Сентиментальным становлюсь к ночи. Иди, собирайся.

– Иду.

– И не смей попадаться мне на глаза до самого ухода!

– Да, Учитель.

– Дьявол меня забери, как-то вдруг стало тоскливо… – сердито пробормотал Мо Корте по прозвищу Зодчий, глядя, как в летних сумерках тает одинокая фигура в фиолетовом балахоне. – Старею. Вызвать, что ли, для поднятия настроения демона Баатора?

Когда-то давно старый учитель сказал Малкому Броуди, что поэзия и вино суть вещи неразделимые. Он сам подтверждал истинность этих слов всей своей жизнью: и вино, и поэзия подчинялись ему на диво легко, и порой было трудно понять, от чего он пьян, от музыки или от перебродившего винограда. Малком Броуди был прилежным учеником, но ни вино, ни поэзия толком ему не давались. Возможно, сказывалось отсутствие истинного таланта пить и писать. Его баллады были скучны и громоздки, и часто случалось, что от колотушек разочарованных слушателей его спасали единственно внешние данные. Малком был из породы красавцев, на которых долгое время не действуют ни возраст, ни излишества.

Старый бард обычно устраивался в темном углу трактира и меланхолично потягивал глейнтвейн, размышляя о досадном несоответствии формы и содержания. Однажды он подозвал к себе Малкома (который уже получил свою привычную порцию довольно жидких аплодисментов), погладил свою любимую лютню, такую же старую, как и он сам, и сказал:

– Малком, дальше я пойду один. Ты безнадежен. Мне жаль тратить на тебя время.