— Видимо, недостаточно долго, чтобы начать звать его Стамбулом, — съязвил он.

Алеку вспомнились слова доктора Барлоу о том, что у местных жителей в ходу другое название. Хотя в гостинице служащие восприняли это без особых эмоций. «Да зовите этот город как хотите, — сказали они. — Мы сами его толком не знаем».

— Получается, вы все еще не были в бухте и не видели там новых боевых кораблей султана?

— Каких таких кораблей?

— Два броненосца, только что переданные немцами османам. — Мэлоун прищурился. — Вы их не видели? Эти корабли трудно с чем-то спутать.

— Нет, ни в какой бухте мы не были, — с глухим раздражением сказал Алек.

— Вы не были в бухте? Но ведь город, к вашему сведению, стоит на полуострове. Разве «Восточный экспресс» въезжает в Стамбул не через мост?

— Наверное, да, — натянуто ответил Алек. — Но мы тогда очень устали. К тому же это было глубокой ночью.

Зараза-интервьюер опять чему-то усмехнулся, ну просто сладу с ним нет! Сейчас, поди, скажет, что их приезд пришелся на полнолуние или что «Восточный экспресс» прибывает исключительно в светлое время суток. Какая, в сущности, разница? Он все равно не поверил ни одному слову. Быть может, время сменить пластинку?

— Странно, что вы здесь с этой штуковиной, — вильнул Алек, указывая на лягушку. — Я и не знал, что османы позволяют у себя в стране держать дарвинистских страшилищ.

— А вы умеете менять тему, — со смехом ответил на это репортер. — Я без Ржавки здесь и шагу не делаю. У нее память куда лучше, чем у меня.

У Алека расширились глаза.

— То есть… Она способна запоминать слова?

— Еще как. Вы когда-нибудь видели вестовых ящериц?

— Я о них слышал.

— Вот и Ржавка из той же породы. Правда, нет их подвижности, зато памятливость… — Репортер легонько щелкнул лягву по макушке, и рептилия лениво моргнула буркалами. — Может слушать разговоры часами и выдает их мне потом слово в слово.

Алек нахмурился, раздумывая: может, и странная зверушка доктора Барлоу тоже нечто вроде ходячего фонографа?

— А то, о чем мы сейчас беседуем, это животное тоже запоминает?

— Все, что угодно, — пожал плечами репортер.

— А я лишь сказал, что мы только прибыли.

— Что ж, зато вашу речь легко понять, — в который раз усмехнулся тот. — Вы как будто специально упражнялись ради меня в английском.

— Вы так любезны, — не поддался на комплимент Алек. Еще бы, ведь две последние недели он разговаривал на английском больше, чем на немецком. — А вы быстро соображаете. Не будете против, если теперь я задам вам кое-какие вопросы?

— Почему бы нет? Валяйте.

Репортер вынул и облизнул химический карандаш.

— Как вы думаете: османы примкнут в этой войне к жестянщикам?

Мэлоун вновь пожал плечами.

— Я не думаю, что немцев это заботит. Они здесь надолго. Их планы — одолеть дарвинистов в Европе, а затем распространить свое влияние на весь мир. Они уже построили железную дорогу на Багдад.

От отца Алек тоже слышал, будто «Восточный экспресс» пущен, чтобы распространить влияние жестянщиков на Ближний Восток и дальше, в самое сердце Азии. Мэлоун указал на плакат на стене.

— Сейчас им нужно лишь, чтобы османы перекрыли Дарданеллы, прервав сообщение с русскими.

— Проще уморить человека голодом, чем сразить мечом, — согласился Алек. — Но смогут ли османы удержать пролив от британского флота?

— Военные корабли остановят мины и пушки, а морские чудовища с успехом ловятся в защитные сети. Остаются воздушные суда, и одно из таких османы очень скоро могут заполучить.

— То есть как?

Мэлоун просиял.

— На что вам действительно стоит взглянуть, так это на «Левиафан». Один из крупнейших водородных летунов; сейчас находится здесь, в Стамбуле.

— Он все еще… В смысле, британский воздушный корабль прямо-таки здесь? Странно: ведь идет война?

— Странность, безусловно, есть. Но что еще странней, британцы подумывают о том, чтобы подарить его султану! — Мэлоун тряхнул головой. — Пару броненосцев уже возложили на османский алтарь немцы, а англичане, похоже, собираются их переплюнуть. Сам султан отправляется завтра в увеселительную поездку кое с кем из нас, репортеров.

Алек чуть не лишился дара речи. «Левиафан» переходит в руки союзной жестянщикам державы? Бред какой-то. Но если корабль еще не улетел, значит, в Стамбуле по-прежнему находится и граф Фольгер.

— А сами вы примете участие в этой… увеселительной поездке?

— Я такую возможность ни за что на свете не упущу, — лучась, ответил Мэлоун. — У нас в Североамериканских Штатах тоже есть водородные летуны, но размером они от силы вполовину этого гиганта. Вы лишь взгляните завтра на небо, и все поймете!

Алек не сводил с репортера глаз. Если с «Левиафаном» все действительно обстоит так, как он говорит, то, возможно, у Фольгера все еще есть шанс на побег. Граф, разумеется, думает, что Алек со своими спутниками уже успел благополучно отбыть в неизвестном направлении.

Безумие, конечно, доверяться этому странному американцу, но другой возможности нет и не будет.

— А вы не могли бы кое-что для меня сделать? — спросил он нарочито равнодушно. — Мне крайне необходимо передать на корабль одно сообщение.

Брови репортера поползли вверх.

— Звучит, конечно, интересно.

— Но только всплывать в вашей газете это не должно.

— А вот этого я обещать не могу. Но вы учтите, что моя газета находится в далеком Нью-Йорке и свои репортажи я переправляю окольными путями. Все, что я пишу, добирается до Нью-Йорка лишь через три-четыре дня, и еще день-другой требуется, чтобы новости вернулись сюда. Понимаете, о чем я?

Алек кивнул. Если Фольгеру действительно удастся бежать, пяти дней вслед за этим вполне достаточно, чтобы убраться подальше отсюда.

— Что ж, ладно. — Алек медленно вздохнул. — Там, на «Левиафане», есть один человек. Он пленник.

Шустрый карандаш Мэлоуна на секунду замер.

— Немец, я так понимаю?

— Нет. Австриец. Его имя…

Алек осекся на полуслове: помещение ненадолго погрузилось во тьму, после чего, казалось, с удвоенной силой вспыхнули вокруг газовые фонари.

— Что происходит? — прошипел Бауэр.

Мэлоун поднял руку.

— Не волнуйтесь. Это всего лишь представление. Театр теней.

В кофейне воцарилась тишина, и вскоре одна из стен неожиданно осветилась. Оказалось, что это вовсе не стена, а тонкий бумажный экран с горящими за ним яркими газовыми фонарями. Сзади появились какие-то мутные пятна, которые постепенно обрели очертания: это были контрастные тени чудовищ и людей.

Алек округлил глаза. В Праге одна из его тетушек коллекционировала кукол театра теней из Индонезии — кожаные фигурки, у которых шевелились руки и ноги, совсем как у марионеток, только не на нитках, а на палочках. Здесь тени двигались четко, как заведенные часы. Изготовленные жестянщиками, они приводились в действие не руками, а скрытыми за стеной механизмами.

Невидимые глазу актеры говорили, похоже, по-турецки, но рассказ был вполне доступен для понимания. Внизу по всей длине экрана поднимались и опускались волны, среди которых барахталось морское чудовище — дарвинистский монстр с трепещущими щупальцами и большущими зубами. Он приближался к кораблю, где на палубе стояли и мирно беседовали двое людей, не замечая подбирающегося к ним морского дива. Среди потока незнакомых слов мелькнуло слово «Черчилль».

Тут чудище выпрыгнуло из волн и, схватив одного из собеседников, потащило в воду. Второй, как ни странно, лишь рассмеялся…

Алек от неожиданности подпрыгнул: кто-то крепко схватил его за руку — оказывается, Бауэр. Он украдкой кивнул на пару германских солдат, пробирающихся по кофейне. Солдаты двигались от столика к столику, сверяя лица сидящих с фотографией, которую несли с собой.

— Надо уходить, Фриц, — шепнул Бауэр.

— Да это не про нас, — отмахнулся Алек. Фотоснимков с его лицом не существовало в природе.

Их встревоженное перешептывание не укрылись от Мэлоуна; он тоже обернулся и, завидев солдат, перегнулся через стол и шепотом спросил: