***

И когда мой демон бросил к моим ногам

Все богатства мира, дав мне над ними власть,

Я смотрел в его глаза.

Я смотрел, пока

Он не сделал шаг.

Чтоб первым в меня упасть.

***

Пауза. Не двусмысленна, но двулична, обречена рассчитывать на удачу. Пауза – это смерть в звуковом обличье. Пауза – это выдох. Никак иначе не объяснить…Ты ждешь ее, как младенца, прячась в предчувствиях ужаса и восторга… Только внутри, растет, закрывая сердце, лишнее легкое – самый тяжелый орган. И понимаешь – внезапно, от боли корчась, что ничего не выйдет из этой шутки. Пауза. Пауза. Пауза. Ты окончен. Ты завершен и замкнут в слепой и жуткий кокон, который твоим же сознаньем создан, чтоб неизбежно стать для него проклятьем… Лишнее легкое. Пауза. Лишний воздух. Просто учись дышать им. Учись дышать им.

***

Я лежала, вдыхая искусственный воздух,

замирая от боли, вжимаясь в подушку.

Мой крылатый Хирург без ножа и наркоза

мне вчера, наконец, ампутировал душу.

И когда моя кровь вымывала из тканей

имена, поцелуи, дыхание, шепот…

Я тебя метастазами прятала в память.

И молилась о том, чтобы Он не нашел их.

***

Тебя же разменивают – монетой, медью звенящей в Ее руке . Будь гордой, хотя бы молчи об этом, пока наши души решают, кем ты станешь, когда состоится сделка /росинка, русалочка, сувенир?../

Нет, мы не жестокие.

Ты хотела.

Тебя разменяли.

Звени.

Звени.

***

Ты сегодня летала над городом так, что снег, не растаявший между домами, в тени, в тиши, исчезал от улыбки твоей, от того, что ей этот март по праву рожденья принадлежит. Ты сегодня вступала в права, ты была права… Небо стало таким огромным, таким святым… А тебе солнце золотом вышило рукава, чтобы мир обнимая, его согревала ты… Я хожу и вдыхаю запах тебя – кругом: в непроснувшейся зелени, в криках знакомых птиц. Год замкнулся, и мне наконец-то с тобой легко принимать нам двоим предначертанные пути.

Ты летаешь над городом, я сквозь него иду.

Из динамиков сердца – стук.

Это что-то приходит – большее, чем стихи...

Ночи мои легки.

Рыжая ведьма видит меня во сне.

Ave моей весне.

***

Много преданий, я расскажу одно.

У моего Океана двойное дно.

Тысячи лун сменились, бессонных лун… Сколько отважных ныряло в его волну, сколько безумных отдали все сполна – и погружались, и достигали дна. И под водою их находила тьма – тот задыхался, этот сходил с ума… Всех, пожелавших постигнуть, – сейчас и впредь – в темных глубинах песней встречает смерть.

Знаю предание, знаю уже давно:

у моего Океана двойное дно.

В час, когда солнце кровью стечет в закат, выйди к прибою, призрачна и легка, стань его тенью, стань отраженьем дна – память его, бегущая по волнам. Тогда ты увидишь, как, замерев у ног, он отдается и обнажает дно, сотни несметных сокровищ его любви, сотни несметных сокровищ твои. Твои. Не забирай кораллов и жемчугов. Не оставляй на дне его ничего. Просто лежи в подводных его лесах, гладь его теплой ладонью по волосам, стань его ветром, выдумай корабли… Чтобы исчезнуть, когда подойдет прилив.

Много обличий, я покажу одно.

У моего Океана двойное дно.

Нет живущим у Везувия

Ни свободы, ни покоя.

Чтобы выпасть из безумия,

Надо просто впасть в другое.

Жажда владеть прекрасным не знает меры.

Вечные поиски мнимого идеала…

Да, у меня религия Парфюмера.

Впрочем, я этого даже и не скрывала.

Здесь так легко обретаешь смысл,

Реинкарнируя вдруг досрочно.

Я себя чувствую кипарисом,

Соединяющим небо с почвой.

Ты привыкаешь чувствовать насквозь их,

Привычный мир на символы дробя.

Метафора равна метаморфозе

Сознания, постигшего себя.

Начала весны внесезонно и амбивалентно,

Как все состояния духа, идет вопреки.

Сквозь локоны моря пропущена тонкая лента,

Атласная лента реки.

***

Он сидел в полутемной таверне, играл ножом, вырезал на столе очертанья чужих морей. Он заметил тебя в тот миг, когда ты вошел, так легко оказавшись в лучшей его игре. Он не пил, наблюдая, как с песней лихой матрос наполняет стаканы и бьет тебя по плечу. Каждой капельке пота у кромки твоих волос он сухими губами неслышно шептал: «Хочу». Твое юное тело, не знавшее драк и бурь, твои нежные пальцы, скользящие по щекам… Моряки танцевали, а он наслаждался: «Будь, перламутровый мальчик, приплывший издалека». Наконец, обессилев от музыки и вина, ты упал на скамью и весело крикнул: «Черт, я хорош и свободен и не моя вина – я рожден для любви, а прочее ни при чем!»

В час, когда до рассвета три мили кромешной тьмы, в старой сонной таверне не знаешь, кто жив, кто мертв, он ласкал тебя, спящего, словно пытался смыть поцелуями твой неведомый теплый мед. Он держал тебя словно сокровище, каждый след изучая, как зверь изучает свою тропу. Он любил тебя так, что выдохи на стекле рисовали над темной гаванью млечный путь. И когда твое тело забилось, и эта дрожь перешла в его горло, как влага идет в песок, он вогнал тебе в сердце свой острый пиратский нож и смотрел, как струится по лезвию алый сок.

Лодки пробуют берег, их днища одеты в ил, и соленые брызги трогают их дождем.

Это просто портовый город и чертов штиль.

Он сидит в таверне, играет ножом и ждет.

***

Мне нравится водить тебя по краю,

Интуитивно чувствуя твое

Влечение… Ты видишь, я играю.

Нет, мы играем. Главное, вдвоем.

И каждый знает правила, и знает,

Какой ценой оплачен этот грех.

А тот, кто думал, что играет с нами…

Блажен, кто верует.

Но только не в игре.

***

Я расскажу тебе, живущий за рекой, чем дышат джунгли… В воздухе весеннем разлит дурман, магическое зелье, и каждый вдох проходит глубоко – до самого нутра, до естества, меняя все привычки и повадки… Стволов спиной касаешься украдкой, пружинишь, как под лапами трава, наполненная соком, и к земле прильнув, пытаясь с ней соединиться, скользишь по лесу пламенем – тигрицей, почуявшей весеннюю волну. Охотишься – не голод, но инстинкт ведет тебя туда, где ждет добыча, ты замечаешь множество отличий и каждый знак становится в пути решающим… Твой выбор, твой бросок – в нем столько силы, столько наслажденья, ты желтая стрела, летящей тенью пронзившая живое, на песок упавшая и пьющая тепло, сочащееся каплями густыми… Пока источник влаги не остынет, закрыв хрусталик матовым стеклом.