1. ТОСКАНА
...Ты Данту диктовала
страницы «Ада»? Отвечает, — «Я»
Анна Ахматова
Мечта о Флоренции вроде вериг:
Болит — не болит, а тихонечко ноет,
И длится моё проживанье земное,
Двенадцать шагов от окна до двери.
Мечта о Тоскане похожа на дым —
От этих лесов, безнадежно горящих.
Давно бы сыграл я в отъезд или в ящик,
Но разве сбежишь ты от нашей беды?
В моих бесцензурных по-прежнему снах
Я камни топтал и Мадрида, и Ниццы…
Но чаще всего, представляете, снится,
Ночная Флоренция с криками птах.
Здесь воздух так вкусен, бездымен и чист,
Я вижу, как время свивается в узел,
И как пролетают усталые музы
К последним поэтам, не спящим в ночи.
Флоренция словно спасательный круг
В летальной борьбе между болью и светом.
А кто победит… я узнаю об этом
В той жизни, где снова мы вступим в игру.
Мечта о Тоскане покрепче вина,
Но кто виноват в этой странной невстрече…
И пью за клеймо я, которым отмечен,
И в кованом кубке — ни края, ни дна.
2. ФЛОРЕНЦИЯ
Флоренция. Любовь. Растрата
Того, что прежде было свято
И растворилось в тишине.
Нас много били и ломали,
Но нас задумали из стали
Отцы на страшной той войне.
Мечта. Флоренция. Доныне
Я помню, как, невыездные,
Преградам века вопреки,
Закрыв глаза, вовсю бродили,
Листая улицы и стили,
Вдоль Арно — больше чем реки.
Флоренция. Прощанье. Танец...
А если завтра не настанет,
И снег не стает с наших век?
Но Санта-Кроче, как Титаник,
Вплывает в двадцать первый век.
3. ФРЯЗИНЫ
По Москве гуляют фрязины*,
И хула им вслед слышна:
«Образины, безобразины,
Целый день пьяней вина!;
Расшугали девок хохотом,
Возмущая местный люд.
И не думают, а что потом,
Наливают, сладко пьют.
Флорентинцы и миланцы,
Каботинцы, голодранцы,
Как же носит их земля?
Архитекторы, ваятели,
Колокольных дел старатели
И строители Кремля!
4. ПРОСОДИИ
Просодии навязли на зубах...
Но Леонардо так прилипчив — страх!
Кривой, поскольку вообще Пизанский**,
(О нем в анналах есть такая запись) —
То цифры веером, то кролики толпой,
То числа липнут к трубам дымоходным,
А в Турку жмурки тоже всепогодны,
И Леонардо помнит, но другой —
Он золотым сеченьем очарован,
Он с вечностью задумывался вровень,
И целый мир он выгибал дугой...
Два Леонардо чай с вареньем пьют:
Вон тот Да Винчи, этот — Фибоначчи,
И числа рассыпают на удачу,
И кролики под столиком снуют.
Я — рядом на траве, мой голос тих.
Ловлю я свет, дрожащий возле них.
5. ДЖУЛИАНО***
Темна Флоренция в апреле,
В тумане прячется, дичась.
Но слышал он, что камни пели,
В последний день и в смертный час.
Во чреве стынущей Капеллы
Буонаротти грозный бог:
Пространство размечая мелом,
Из камня изгоняет боль.
Сметая мраморные крошки,
Ломая гаснущий сонет,
Хулу не слыша и совет,
Забыв, что есть на свете роскошь
Покоя. Сколько тишины!
Темна Флоренция в апреле,
Когда ножи достигли цели,
И этим все оглушены.
Он смотрит отрешенно, странно.
И в час, когда стоишь пред ним,
Забудь, что в жизни был другим
Богоподобный Джулиано.
6. АНГЕЛ МИШЕНЬКА
Ангел Мишенька родился в малом городке —
золотушный, некрасивый, тихий, словно мышь.
Детство Миши проходило больше на реке:
там, где пили, и любили, и «Шумел камыш»
пели злыми голосами, полными тоски.
Проплывали теплоходы, воя и звеня.
Приезжала на маршрутках или на такси,
словно инопланетяне, бывшая родня.
Пили водку с кислым пивом, жарили шашлык…
Батя был вина пьянее, в драку с ними лез.
Ангел Мишенька боялся, и, набравши книг,
незаметно топал-шлепал в недалекий лес.
Он читал о странных людях, временах, богах,
слабым прутиком рисуя что-то на земле.
Был он прост и гениален, весел и богат,
и его миры роились в предзакатной мгле.
Дома недоноска, психа — в мать и перемать,
никакой он не работник... Видно, потому,
чтобы вовсе не пытался что-то малевать,
мамка-злыдня порешила сплавить в ПТУ.
Здесь его немного били, заставляли пить.
Огрызаться опасался, мягкий словно шелк.
Он из мякиша пытался чудный мир лепить.
Но, как видно, с облегченьем в армию ушел.
Злой чечен заполз на берег, точный как беда,
и солдатика зарезал, тихого, во сне.
Потому-то, понимаешь, больше никогда
Микеланджело не будет в нашей стороне.
7. РОЩА ЧИСТИЛИЩА
«Скажу про все, что видел в этой чаще».
Данте
В городах, покрытых мраком, в улицах, текущих мёдом,
Можно выть одним собакам, можно плыть одним уродам.
Между Сциллой и Харибдой опрокинутые лица:
То ли вглубь холодной рыбой, то ли ввысь горячей птицей.
Но засохших веток лапы крепко держат нас за руки.
На столбах побиты лампы и слова свело от скуки.
Тот, кто всё на свете тратит, и кого мы разлюбили,
Скажет мне: «Осел ты, братец, что остался в этой гнили!»
Всё сложнее или проще, как на части я разобран —
Пепел выгоревшей рощи изнутри мне бьет по ребрам.
Эта каменная пытка стала непреложным фактом,
И ослиное копыто узаконено асфальтом.
Что поделать, всё нелепо. Так записано и вышло...
Опрокинутое небо навсегда легло на крыши.
Город медный дышит мерно, птиц остывших ветер сушит.
Роща вырастет, наверно. Там, где будут наши души.
8. ВРЕМЯ СРЕДНИХ
Уже не Средние века,
И тьма слепая далека,
Но всё ж горит Джордано Бруно.
Его Венеция — сдала
И, опустив свои крыла,
Теряет яростных и юных.
Всю веру бросив на весы,
Средневековья блудный сын —
Горит, горит Савонарола.
Флоренция, мечту поправ,
Скрутила свой могучий нрав
И жалкие играет роли.
У инквизиции дела,
И птица-тройка раздала
Кому тугой свинец в затылок,
Кому — Устьлаг, лесоповал,
Где доходяга остывал,
И где закат взрывался стылый...
Так и живем среди веков,
И выбивает стариков
Эпоха ворона и вора.
Уже не Средние, увы,
Но не поднять нам головы,
Когда потрескивает хворост.
Не может млечная страна
Свои припомнить письмена,
Дождаться доброты и света...
И правит каменный закон
В начале меркнущих времён.
