Бессонная дорога сделала свое черное дело. И осенью бывают дни, когда солнце светит по-летнему. И сегодня оно оказалось таким. Разморило оно паренька. Как ни старался он уберечь себя ото сна, но дрема затягивала его. Когда очнулся, небо было усыпано звездами, а бечевки уже никого не держали. Остались от бедных курочек только перья. Осман стиснул зубы. Долго охотился за толстым байбаком, но… поймал. С трудом повязав его бечевкой, выпустил зверюшку и стал ждать. Вдруг он увидел, что впереди что-то промелькнуло. Приподнявшись, чтобы лучше рассмотреть, что это могло быть, почувствовал, что на спину обрушилось что-то тяжелое. Падая, он изловчился, чтобы упасть на спину. Это спасло его. Зверюге теперь самому надо было выбираться, и он с такой силой оттолкнул Османа, что тот на несколько шагов отлетел от него. Спасла куртка из грубой воловьей шкуры, которую посоветовали надеть бывалые охотники. Хотя острые зубы зверя достали тело юноши, но обращать внимание на боль не было времени. Зверюга был рядом, мог напасть в любое мгновение. Осман вскочил на ноги и увидел два горящих глаза, уставившихся на него.

Он успел выставить вперед полусогнутую левую руку, пряча лицо от его страшных когтей. Да, они были страшны! Как они рвали толстую кожу! Но ловкий удар ножа спас Османа от более суровой расплаты. Зверюга выдернул лапу, чтобы еще раз вонзить ее в тело охотника, но не смог этого сделать. Издав предсмертный визг, он рухнул на землю.

И вдруг Осман почувствовал слабость во всем теле. Им овладело какое-то безразличие. Ноги сами опустили его на землю. Он полежал какое-то мгновение, но боль в руке заставила подняться. Он снял изорванную куртку и, засучив рваный рукав, увидел окровавленную руку и раны от острых звериных когтей. Отрезав подол рубахи, обмотал рану и принялся обдирать каракала. За этой работой боль приутихла, и он стал жалеть, что никто не видел его борьбу с этим животным.

– Ничего, – успокоил он себя, – мои раны, одежда – все будет свидетельствовать о моей борьбе, – не без гордости подумал он.

Но, как говорится, беда одна не приходит. Есть звери пострашнее. Это – люди, те, которые коварно, по-зверски, следят за своей жертвой, чтобы напасть на нее исподтишка, явно с перевесом сил. Наим с воями не усмотрели вовремя прибытия Османа. Наверное, расслабились после нескольких дней томительного ожидания. А обнаружили его прибытие случайно. Пришел оставленный при конях вой, чтобы сказать, что увидел чьего-то стреноженного коня. Наим схватился за голову:

– Проспали! Мне теперь конец!

Но успокоил Халил, сказав:

– Раз конь здесь, он за ним придет!

Наим какое-то время думал, потом радостно ударил Халила по плечу:

– Ты прав. Окружим и будем ждать!

Мамед Саид, потомственный египетский купец, готовил судно к отправке в далекий Константинополь. Правда, за последние годы слава этого города, из-за походов крестоносцев, стала резко убывать. А какая раньше там была благодать! Какие там были рынки, и кого только там ни встретишь! Но за последнее время урон торговле стали наносить не только крестоносцы, но и корсары. Особенно дерзок был корсар по прозвищу Грозный. Пуще огня боялся его торговый люд.

Султан оказался деловым человеком и тотчас поручил одному из эмиров, командовавшему султанским флотом, помочь купечеству. И вот Мамед Саид впервые за многие годы решился на посещение Константинополя. Для этого эмир отрядил ему два – невиданное дело! – военных судна для охраны. Это разожгло аппетит у купца, и он решился взять с собой побольше золотых и других украшений. Хитрый купец спрятал их в один из ящиков с финиками.

И вот он, сидя на берегу в тени роскошного балдахина, своими зоркими черными глазками наблюдал за погрузкой. Легкая волна покачивает корабль, затрудняя рабам погрузку. Трап уходит у них из-под ног, грозя сбросить носильщиков вместе с грузом. Для людей это была бы страшная беда. Могли за провинность засечь и до смерти. Но пока все идет нормально. Саид от удовольствия поглаживал седеющую бороду. Две девушки ублажали своего господина: одна – фруктами, другая потчевала его разными напитками.

Подошел капитан одного из кораблей сопровождения. Это уже немолодой, просоленный моряк. На такого можно положиться. Мамед усадил его рядом с собой. Девам прибавилось работы. Мамед налил ему в серебряный кубок золотистого, искрящегося вина. Оно так приятно пьется! Размягчает душу, развязывает язык.

– Мало ныне в порту кораблей, – заметил капитан, терзая виноградную кисть, – все боятся пиратов. А тебе, смотри, султан дал аж два корабля для сопровождения. Много пришлось заплатить?

Мамед качает головой:

– Нет, – говорит он, – просто султан понимает, что если мы не будем торговать, у него не будет денег.

Капитан рассмеялся:

– Вот вы чем его взяли!

– Почему мы? – Мамед вновь подливает вина, – он сам хорошо это понимает. Скажи, а ты сможешь меня защитить?

Капитан прищурил глаза:

– Я плаваю двадцать лет, и, как видишь, жив. Но я не слышал, чтобы корсары нападали на такие корабли, как наш. Да, честно сказать, я бы хотел, чтобы они на меня напали! Ха, ха! Я бы посмотрел, что с ними бы стало, – хвастливо закончил он речь.

– Нет, уж этого не надо, – замахал руками Мамед, – лучше без…

– Да не бойся ты, – капитан хлопал его по плечу, – все твое золотишко останется при тебе.

– У меня нет… то есть я не беру его.

– Меня не провести, – капитан махает перед его носом заскорузлым пальцем, – сидел бы ты так! Ха! Ха!

Он вдруг прекратил смех и строго посмотрел на купца:

– Шкипер-то у тебя хорош?

– Хорош! Десять лет плаваем.

– Пусть, – он опять машет пальцем, – не болтает!

«Ласточка» Грозного легко скользила по волнам. Легкий бриз уж какой день носил ее по морю. По пустынному морю. Атаман недоволен. Они так поистратились в последнее время, а он никак не может пополнить свою казну. «Надо идти в Александрию и там все разузнать как следует», – решил он и скомандовал курс.

Его ближайший помощник, прозванный за длинные руки Осьминогом, понял намерение атамана. Оно ему не понравилось. Из всей команды Грозный побаивался только этого Осьминога. Он был головаст, силен, и ему не было равных в сражениях на саблях.

– Ты что, очумел? – с порога заорал Осьминог. – Хочешь нас отдать султанским собакам?

– Не ори, – резанул Грозный, ногой толкая ему скамью, поняв его опасения. – Мы туда не пойдем, – сказал он, с опаской поглядывая на Осьминога, что еще он вытворит, – а пошлем туда Куцего. Он ушлый. Пусть узнает, что и как.

– Это другое дело, – Осьминог хлопнул дверью и возвратился на палубу.

Средь ночи смотрящий заорал:

– Вижу огни!

Атаман приказал убрать паруса и идти на веслах к берегу, тщательно отмечая глубину. Когда дальше плыть было опасно, он приказал спустить на воду двойку и на ней отправить на берег Куцего.

Таверна была набита до отказа. В ней была в основном султанская матросня. Им предстоял дальний поход в Константинополь. Никто не заметил, как туда вошел загорелый средних лет мужик, в неброской, помятой одежде. С трудом найдя свободное место, он терпеливо ожидал, когда его обслужат. От нечего делать он присматривался и прислушивался со скучающим видом к оравшим матросам. Кто орал песни во все горло, кто доказывал свою храбрость, а кто вел разговор и про предстоящий поход.

Еще не успев выпить и кубка, Куцый уже знал, что вскоре купчина Мамед отплывает в Константинополь, а его судно набито дорогими товарами, да и золотишко имеется. Куцему можно было возвращаться назад. Но атаман сказал, что вновь двойка подойдет к берегу только через два дня.

Он ощупал карман. Грозный не поскупился. Его взгляд остановился на пышнотелой негритянке, которая была пока, как показывало ее вызывающее поведение, никем не зафрахтована. Обжигающий взгляд, подкупающая улыбка, и Куцый тут же решил бросить якорь. Девица была словоохотлива. И через нее он все узнал: и кто сопровождает груз Мамеда, и когда выходят в море.