Чуть ли не все сельджуки его племени собрались посмотреть на покупку, узнав, какие деньги вбухал бей в уруса. Кто-то успел шепнуть, что этот урус победил самого миролена. И это усилило интерес к парню. Этого воина все боялись, так как он до этого был непобедим в битвах. За это бей и сделал его начальником охраны. Но все местные знали, что Наим был зловредным человеком и обид не прощал. А это пугало еще сильней. Но пока он стоял в стороне, исподлобья наблюдая за происходившим.

Нескрываемый интерес к новому рабу вдруг проявила дочь бея Арзу. Трудно сказать, чем это было вызвано. Она настолько увлеклась рассмотрением уруса, что не заметила, как сползший яшмак открыл ее симпатичную мордашку, за что получила от отца грозный окрик. Но дочь хорошо знала отца и его любовь к ней. А поэтому ничуть не испугалась и предложила:

– Давайте будем его звать Санд.

Отец посмотрел на нее, улыбнулся, и окружающим стало понятно, что он согласился.

Но недолго Умур-бей позволил рассматривать его покупку. Он приказал одному из акынжи отвести гуляма в шатер, где тот будет жить. Это было давнишнее, хотя и огромное, строение. По всей видимости, оно когда-то принадлежало бею. Но за ветхостью его передали для своих райю или даже гулямов.

Стоило акынжи со словами: «Это твое жилье» отбросить полог, чтобы пропустить уруса, как оттуда вырвалась стая одичавших собак. С лаем и угрожающим рычанием они промчались мимо. После такой встречи неприятно было туда заходить. Но акынжи грубо толкнул Андрея: «Иди!» Юноша едва сдержался, чтобы не дать достойный ответ. За ним с факелом зашел и его страж. Дуновение ветра обнажило многочисленное количество дыр. Акынжи не обратил на это ни малейшего внимания, зато показал его постель. Это была груда старого меха с валиком для головы, на котором только что отдыхали собаки. Затем приказал жестами раздеться и надеть другую одежду.

Вместо привычных порток – шаровары. На ноги – сапоги с острыми носами. На рубаху – безрукавку из овчины. На голову – чалму. С подбором одежды акынжи пришлось побегать. Все приготовленное ему не подходило, было мало. Когда одели, получился сельджукский воин. Акынжи, довольный, разулыбался и что-то стал говорить быстро, быстро. Андрей только пожимал плечами: мол, не понимаю. Тот ударил себя по голове и куда-то исчез. Его долго не было. Вернулся не один. С коренастым сельджуком, который на чистом русском языке сказал:

– Я у тебя лалой буду.

– Кем, кем? – удивленно спросил Андрей.

– Ну, толмач, понимаешь?

– Не-ет, – покачал Андрей головой.

– Разъяснять, учить языку и их оружию.

– А-а-а. А ты… русский?

Тот вздохнул:

– Русский. С Курску. Слышал?

– Неет.

– Я давно здесь. Уж лет пятнадцать.

– Продали?

Вторично глубоко вздохнув, ответил:

– Продали, – и добавил, оглядевшись по сторонам, – ты Наима опасайся. Злой человек.

Андрей догадался, что за Наим, и махнул в сторону акынжи головой – мол, слышит.

– А… ни бельмеса по-русски.

Акынжи что-то сказал. Андрей вопросительно посмотрел на своего лалу.

– Говорит, завтра обучение начнется.

– Звать-то тебя как?

– Иваном раньше кликали. Сейчас Хасан.

– Я был Андреем, а сейчас назвали Санд.

Назавтра ему сообщили, что бей определил его в свои силяхдары. Но прежде чем ему заслужить такое право, он должен пройти ряд испытаний.

На другой день стали определять его бойцовскую подготовку. Вручили ятаган. Он брезгливо посмотрел на этот кривой меч. Хасан улыбнулся.

– Ничего, привыкнешь. Дай-ка сюда.

Он взял оружие, поднял его кверху, проделал сложную манипуляцию и вдруг нанес горизонтальный удар воображаемому противнику, сказав:

– И… головы нет.

Оба улыбнулись. Андрей повторил движение. Затем усложнил, имитируя отбивание оружия противника и… нанесение удара. Акынжи удивился:

– Ну, Санд, молодец.

Занятия продолжались около месяца. За это время Андрей овладел оружием и уже довольно быстро заговорил по-турецки, чем удивил хозяев. На испытания пожаловал сам бей с мироленом, который глядел на Санда, не скрывая злобы. Но куда ему было деваться, если бей остался доволен своим гулямом. Так он стал силяхдаром.

Поздно ночью в ворота замка графа де Буа под Кастром раздался громкий, тревожный стук. Слуга испуганно вскочил с кровати, быстро, накинув на плечи старый потертый камзол, засеменил к воротам.

– Что надо? – крикнул он простуженным голосом, открыв маленькое оконце.

– Срочное послание господину епископу от графини Тулузской.

Слуга протянул руку и взял бумагу. Закрывая оконце, он слышал удалявшийся лошадиный топот. Придя к себе, слуга сел на кровать и, глядя на бумагу, свернутую трубкой, раздумывал, будить или нет господина.

За последнее время у епископа нарушился сон, и слуга решил оставить сообщение до утра. Когда епископ кончил завтракать, слуга, решивший, что время подошло, осторожно приоткрыл дверь и вошел в комнату.

– Чего тебе? – спросил епископ, отхлебнув легкое белое вино.

– Вот вам, – и протянул бумагу.

Слуга прислуживал еще его отцу, он растил будущего епископа и не раз шлепал его по голой попе за разные проказы, на что тот был мастер.

И граф-епископ никогда его не ругал. Развернув бумагу, он пробежал несколько слов, которые были на листе: «… граф скончался. Графиня». Дважды прочитал эти строчки. В груди его ничто не колыхнулось, хотя они были братьями. Но жизнь распорядилась так, что родственные узы были разорваны в дни их молодости, когда Раймунд-старший попытался было лишить своего брата его доли наследства. Тогда между ними пробежала черная кошка. Как-то смягчил обстановку Раймунд-младший, в котором дядя, не имея своих детей, не чаял души. Племянник отвечал ему полной взаимностью. Он вряд ли бы и поехал, но ему было жаль бедного Раймундика. Дядя решил в это горькое для него время побыть рядом с ним. Не забыл он и своего слугу.

– Вели запрягать, – сказал епископ слуге громко, ибо у того было плохо со слухом.

Допив вино, он поднялся, хватаясь за поясницу. «Где-то продуло», – подумал он, направляясь в кабинет, усиленно массажируя спину. Закрыв на задвижку дверь, он отодвинул на стене картину и, нажав потайную кнопку, открыл дверцу тайника. Там лежало несколько кисетов с луидорами. Взяв тот, что был полегче, положил его на стол и стал собираться в дорогу. Зная, что на похороны он не успевает в любом случае, ехал не спеша.

В Тулузу епископ прибыл под вечер третьего дня. Графиню он нашел в будуаре. Она сидела в одиночестве около камина. В помещении было темно. Гардины сдвинуты, и только огонь камина да единственная свеча на нем освещали его. Графиня была одета в черное платье, а голова укутана в черную кружевную фату, которая закрывала ее щеки, сбоку был виден только ее длинный тонкий нос. Она походила на хищную птицу. Отблеск каминного огня, игравший на ее лице, делал его похожим на сказочного сфинкса. Епископ пододвинул к ней кресло. Она молча подняла на него глаза и сделала движение протянуть руку для поцелуя, но, вспомнив, кто перед ней, отдернула ее обратно.

– Молю Господа, – заговорил епископ, крестясь, – чтобы он дал тебе силы перенести это горе.

– Да, отец мой, я потеряла такого друга, – она подняла концы фаты и приложила их к глазам, хоть они оставались сухими.

– Мы скорбим вместе с вами и просим Господа принять его душу, – ответствовал епископ, посматривая на пылающие поленца. – Так же, – философски заметил он, – сгорает и человеческая жизнь. Дерево дает тепло, а человеческая жизнь… – он замолчал.

– Это к чему, отец мой? – сухим голосом спросила она.

– Да… я так… просто. Ладно, я пойду к Констанции. Она у себя?

Графиня утвердительно кивнула головой.

– Выражаю тебе свое глубокое человеческое сочувствие в постигшем горе.

– А я – вам. Как-никак, он был твоим братом.

– Да… Да будет земля ему пухом, да простит Господь грехи его тяжкие.