И так, нота за нотой, она сыграла всю восходящую гамму, с каждой нотой произнося часть литании, к которой Шаман привык в классе: «На-ша-шко-ла-рай-зем-ной! — И затем прошлась по всей нисходящей гамме: — Не-рас-ста-нем-ся-с то-бой!»

Она играла гаммы снова и снова, давая ему привыкнуть к различиям в колебаниях, которые доходили до его руки, и следя за тем, чтобы он видел, как ее рука с каждой нотой поднимается и опускается.

Затем она велела ему пропеть слова, которые она написала для гаммы: не произнося их одними губами, как в школе, а вслух. Звуки никак нельзя было назвать мелодичными, но мисс Барнем не гналась за мелодичностью. Она хотела, чтобы Шаман начал хоть немного контролировать высоту своего голоса, и после многочисленных попыток, повинуясь яростным взмахам руки, он все же сумел повысить тон голоса. Повысился он, однако, не больше чем на одну ноту. Шаман ошалело смотрел, как учительница свела у него перед глазами большой и указательный пальцы, оставив между ними крошечное расстояние.

Она подталкивала его и давила на него. Шаману это не нравилось. Левая рука мисс Барнем прыгала, ударяя по клавишам, упорно поднимаясь и опускаясь по гаммам. Ее правая рука поднималась на одну ноту за один раз, а затем опускалась по тому же принципу. Шаман, хрипло каркая, снова и снова пел о своей любви к школе. Иногда его лицо было угрюмым, и дважды его глаза наполнялись слезами, но мисс Барнем, казалось, не замечала этого.

Наконец учительница перестала играть. Она распахнула объятия и прижала к себе юного Роберта Коула, держала его так довольно долго и, прежде чем отпустить, дважды погладила по густым волосам на затылке.

— Иди домой, — сказала она, но задержала его, как только он отвернулся. — Завтра, после школы, мы опять этим займемся.

У него вытянулось лицо.

— Хорошо, мисс Барнем, — ответил он. Фраза прозвучала неестественно ровно, но учительница не стала падать духом. Когда он ушел, она снова села за фортепиано и еще раз сыграла гаммы.

— Вот так, — резюмировала она.

В тот год весна была короткой — очень небольшой период приятного тепла, а затем на равнины опустилось одеяло удушливой жары. Знойным утром в пятницу, в середине июня, Роба Джея, ехавшего по Мэйн-стрит в Рок-Айленде, остановил Джордж Клайберн, квакер, бывший фермер, ставший брокером по покупке и продаже зерна.

— У вас есть минутка, доктор? — вежливо спросил Клайберн, и они, словно сговорившись, перешли с залитой солнечным светом улицы в почти материальную прохладу тени гикори. — Мне сообщили, что вы сочувствуете людям, попавшим в рабство.

Подобное умозаключение смутило Роба Джея. Он был лишь шапочно знаком с брокером. У Джорджа Клайберна была репутация хорошего бизнесмена, его считали проницательным, но справедливым.

— Мои личные убеждения не должны никого беспокоить. Кто мог вам такое сказать?

— Доктор Барр.

Он тут же вспомнил их беседу с доктором Нейсмитом на встрече Медицинского общества и заметил, как Клайберн быстро оглянулся, чтобы проверить, не слышит ли их кто-нибудь посторонний.

— Хотя наш штат и запретил рабство, служащие судебного ведомства Иллинойса признают право жителей других штатов на владение рабами. Поэтому рабов, которые убежали из Южных штатов, здесь арестовывают и возвращают владельцам. С ними жестоко обращаются. Я своими собственными глазами видел большой дом в Спрингфилде, полный крошечных камер, и в каждой в стену были вделаны тяжелые наручники и ножные кандалы.

Некоторые из нас… Единомышленники, согласные с тем, что рабство — зло, стараются помочь тем, кто убежал в поисках свободы. Мы приглашаем вас присоединиться к нашему богоугодному делу.

Роб Джей молчал, ожидая продолжения, пока наконец не понял, что Клайберн сделал ему некое предложение.

— Помочь им… Но как?

— Мы не знаем, откуда они приходят к нам. Мы не знаем, куда они попадают потом. Их к нам приводят и от нас забирают только безлунными ночами. Вы должны подготовить безопасное потайное место, достаточно большое для одного человека — погреб, щель, яму… Пищу, которой хватит на три-четыре дня пребывания там…

Роб Джей не стал даже думать. Он отрицательно покачал головой.

— Мне очень жаль.

Выражение лица Клайберна нельзя было назвать ни удивленным, ни негодующим, но в нем было что-то знакомое.

— Вы ведь сохраните нашу беседу в тайне?

— Да. Да, конечно.

Клайберн вздохнул и кивнул.

— Господь да не оставит вас, — сказал он, и они собрались с духом и вышли из тени на жаркий солнечный свет.

Два дня спустя Гайгеры пришли в дом Коулов на воскресный обед. Мальчики Коулов любили такие выходные, потому что тогда обед готовился роскошный. Сначала Сара сердилась, потому что Гайгеры, отстаивая свой кашрут, всегда отказывались от жаркого. Но со временем она поняла их и постаралась найти замену этому блюду. Теперь, приглашая соседей на обед, она ставила на стол постный суп, дополнительные порции пудинга и овощей, несколько видов десерта.

Джей принес с собой копию Рок-Айлендского журнала «Викли гардиан», где излагалась история судебного дела Дреда Скотта, и заявил, что у иска, заявленного рабом, мало или вовсе никаких шансов на успех.

— Малькольм Говард говорит, что в Луизиане, откуда он родом, у всех есть рабы, — сказал Алекс, и Сара улыбнулась.

— Нет, не у всех, — возразила она. — Я сомневаюсь, что папочке Малькольма Говарда когда-либо принадлежали рабы — или вообще что-то ценное.

— А у твоего отца в Виргинии рабы были? — спросил ее Шаман.

— Моему отцу принадлежала маленькая лесопилка, — ответила Сара. — Там работали три раба, но затем настали тяжелые времена, ему пришлось продать и лесопилку, и рабов и пойти работать на своего отца, у которого была большая ферма и больше сорока рабов.

— А у семьи моего папы в Виргинии? — вмешался Алекс.

— Семья моего первого мужа владела магазином, — улыбнулась Сара. — Рабов они не держали.

— А почему люди вообще хотят быть рабами? — удивился Шаман.

— Да никто не хочет, — ответил сыну Роб Джей. — Они просто несчастные люди, оказавшиеся в тяжелой ситуации.

Джей сделал глоток колодезной воды и поджал губы.

— Понимаешь, Шаман, просто так сложилась ситуация, и на Юге она сложилась уже лет двести тому назад. Есть радикалы, которые пишут, что черных нужно освободить. Но если бы такой штат, как Южная Каролина, отпустил бы всех, как бы они жили? Сейчас они работают на белых, и белые о них заботятся. Несколько лет назад у кузена Лилиан, Иуды Бенджамина, было сто сорок рабов на сахарной плантации в Луизиане. И он заботился о них, по-настоящему заботился. У моего отца в Чарльстоне есть два домашних негра. Они принадлежат ему столько, сколько я себя помню. И он так по-доброму к ним относится, что я уверен: они не оставили бы его, даже если бы их гнали прочь.

— Вот именно, — поддержала его Сара. Роб Джей открыл было рот, но снова закрыл его и передал Рэйчел горох и морковь. Сара вышла на кухню и вернулась с гигантским картофельным пудингом, испеченным по рецепту Лилиан Гайгер. Джей простонал, что в него уже не лезет, но не сдержался и передал свою тарелку.

Гайгеры повели детей домой. Джей звал присоединиться к ним, чтобы вместе сыграть трио, но Роб сказал, что устал.

На самом деле ему просто не хотелось ни с кем общаться. На него неожиданно накатило раздражение, и, чтобы поднять себе настроение, он пошел к реке, подышать свежим воздухом. У могилы Маквы он заметил сорняки и яростно повыдергивал их из земли, все до последнего.

Он понял, почему выражение на лице Джорджа Клайберна показалось ему знакомым. Точно такое выражение он видел на лице Эндрю Герульда, когда тот в первый раз попросил Роба написать призыв к выступлению против английских властей и получил отказ. На лицах обоих мужчин проявилась целая гамма чувств: фатализм, упрямство и тревожное понимание того, что они поставили себя в зависимость от его нрава и способности хранить молчание.