— Ну, можешь оставаться здесь, — выплюнула она, — и пусть тебя сожрут волки.

Ее гэльский был свободным и чистым, словно она никогда не говорила на другом языке. Он был намного богаче его собственного, ведь мальчик привык изъясняться с рождения на французском, шотландском, латыни и гэльском. Подхватив на ходу клюку, она заковыляла к кустам, и собаки последовали за нею. Когда Роберт попробовал приподняться, колено снова отозвалось острой болью.

— Подожди!

Женщина продолжала удаляться от него. Она уже почти скрылась из виду, и ветви кустов смыкались за нею.

— Пожалуйста!

Воцарилась тишина, а потом подлесок раздался, и она появилась вновь. Роберт протянул ей руку. Не говоря ни слова, женщина ухватилась за нее. Неожиданная сила ее пожатия удивила его. Он поднялся быстро, слишком быстро, и едва сумел сдержать крик, наступив на больную ногу.

— Держи! — хрипло проворчала она, протягивая ему клюку.

Роберт взял ее, и в памяти у него тут же всплыла некогда виденная в книжке картинка, когда колдун чертит кончиком вот такой палки круг на земле, а из дыма и пламени в самом его центре возникает черный демон. Он бы даже не удивился, окажись палка не палкой, но она была простой деревяшкой на ощупь. Навершие клюки еще хранило тепло ее рук.

И вот так, со старухой, поддерживавшей его за руку с одной стороны, наваливаясь всем весом на ее палку с другой, он медленно побрел. Собаки умчались куда-то вперед. Вскоре деревья впереди поредели и расступились, а склон перешел в тенистую аллею. И только увидев дом под горой, Роберт сообразил, что Айронфут умчал его в лес намного дальше, чем он полагал. Морщась от боли при каждом шаге, он задрал голову, разглядывая дуб, возвышавшийся над хижиной. Теперь, вблизи, он мог получше рассмотреть странные паутинчатые сооружения, свисающие с его ветвей. Паутинка представляла собой веточки, очищенные от коры и листьев, их белые, переплетенные между собой лапки образовывали грубые подобия клеток. Внутри каждой висели на плетеных шнурках какие-то предметы, похожие на бесформенных пауков. Роберт разглядел клочок желтой ткани, крошечный серебряный кинжал с потемневшим лезвием, истрепанный и рассохшийся свиток пергамента, но тут женщина распахнула дверь хижины, и они вошли внутрь.

В центре комнаты трещал и плевался искрами костер, отбрасывая по углам ломкие янтарные тени. У огня, высунув языки и поводя боками, уже лежали собаки. Когда глаза Роберта привыкли к изменчивой игре света, он обратил внимание на то, что в комнате полным-полно всякой всячины. С потолочных балок свисали кастрюли и сковородки, так что иногда женщине приходилось нагибаться, чтобы не задеть их головой. Промежутки между ними занимали пучки трав и цветов. Роберту даже показалось, что он вдруг очутился в волшебном месте, где все растения растут вверх ногами. От сильного землистого запаха у мальчика закружилась голова. У дальней стены лежал соломенный тюфяк с грудой меховых одеял на нем. Перед ним на полу валялись черепа и кости — животных, решил он после некоторого размышления. Здесь была гладкая галька с берега, кухонные принадлежности из камня и железа, и даже пара чучел птиц, глаза которых сверкали, подобно бусинам. Но самым удивительным открытием оказалась стопка книг, сложенных в углу рядом со шкурами. Некоторые выглядели очень старыми, с отвалившимися обложками и распавшимися переплетами. Роберт метнул настороженный взгляд на женщину, которая водрузила свой шуршащий и попискивающий мешок на полку рядом с выстроившимися в шеренгу глиняными горшками и коллекцией устрашающего вида ножей, и стал потихоньку подбираться к книгам. Они заинтриговали его. Роберта, равно как и его братьев и сестер, научили читать и писать — но это занятие считалось более подходящим для клириков, благородного сословия и некоторых особо состоятельных купцов и торговцев. А женщина никак не вписывалась ни в одну из этих групп. Впрочем, и к любым другим отнести ее было никак нельзя; это была состоятельная особа, живущая в глуши в полном одиночестве.

Колдунья вышла из тени с табуреткой в руках, которую и поставила перед огнем.

— Бригитта!

Роберт вздрогнул от неожиданности, когда груда меховых одеял на тюфяке рассыпалась, и оттуда на свет вылезла чья-то фигурка. Это оказалась та самая девчонка, которую он некогда преследовал до самого дома. Она смачно зевнула и встала с постели, расправляя складки своего серого платья. Большие глаза девочки остановились на нем, и в них появилось удивление.

— Садись, — приказала женщина Роберту, беря в руки клюку, — и принеси мне воды, — на одном дыхании закончила она, обращаясь уже к девчонке.

Роберт сел, девочка вышла, а старуха занялась своими делами, растирая пригоршню зерен каких-то растений в каменной ступке. В воздухе повис горьковатый аромат. Девочка появилась с ведром воды, и ее тоненькие ручки дрожали от напряжения под его тяжестью. Она поставила его у огня, а потом подошла к старухе. Они принялись приглушенно переговариваться, но Роберт не мог разобрать ни слова. Он с опаской следил за тем, как Бригитта приближается к нему, держа в руке комок полотняной ткани. Присев у ведра, она намочила в нем ткань. Платье болталось на ней, как на вешалке, так что со своего места он видел ее всю сверху до костей на груди. Девчонка встала и подошла к нему; с мокрой тряпки у нее в руке капала вода.

Роберт отпрянул, когда она потянулась к нему.

— Я могу и сам.

Отдав ему тряпку, Бригитта присела на корточки у огня, обхватив руками костлявые коленки. Одна из собак подняла морду и заскулила, глядя на нее. Не обращая внимания на пса, девчонка смотрела, как Роберт стирает кровь с лица.

— Может, на него напали? — предположила она, обращаясь к пожилой женщине.

— Я упал с лошади, — с достоинством ответил Роберт.

— А он — граф, если хочешь знать.

— Сын графа, — коротко отозвался Роберт, которого раздражало, что девчонка говорит о нем, как о неодушевленном предмете.

— Я знаю, кто он, — сказала старуха, выходя из тени с миской какой-то темной смеси. — Я принимала его роды.

Роберт замер, прижав тряпку к щеке. Когда он заговорил, собственный голос показался ему неестественно громким.

— Нет. Это неправда. У моей матери была одна и та же повивальная бабка для всех ее детей. — Он покачал головой, взбешенный тем, что выражение лица старухи не изменилось. — Она ни за что бы не позволила такой… — Юноша запнулся и умолк.

Старуха не ответила, а лишь зачерпнула ладонью травяную смесь. Разведя в сторону разорванные полы его штанов, она густо нанесла мазь на его обнаженное колено, отчего юноша поморщился, а потом сунула ему в руки палку.

— Отведи его в лес, Бригитта. Он найдет дорогу домой. — И вдруг ее полный ярости взгляд схлестнулся с его. — И больше никогда не приходи сюда, — в бешенстве произнесла она. — Ни сам, ни с кем-либо из твоей семьи.

Роберт позволил девчонке увлечь себя наружу, в наступающие сумерки. После душной жары в доме вечерний воздух показался ему благоухающе свежим, и мальчик содрогнулся, проходя под дубом, на ветвях которого по-прежнему раскачивались странные клетки. В голове у него прояснилось, а колено под действием холодного компресса из трав перестало болеть и лишь тихонько ныло, хотя каждый шаг все еще давался ему с трудом. Он искоса взглянул на Бригитту, которая молча шла рядом, пока он ковылял вверх по склону.

— Это твоя мать?

— Моя мать умерла. Я пришла жить к Эффрейг зимой. Она моя тетка.

— Она — ведьма?

Вместо ответа Бригитта лишь передернула плечами.

Роберт уже собрался поинтересоваться у нее, не лжет ли, по ее мнению, тетка, утверждая, что помогла ему появиться на свет, как вдруг услышал крики, доносящиеся издалека. Он даже сумел разобрать в них свое имя.

— Это мой наставник, — сообщил он девчонке.

— А зачем тебе нужен наставник?

— Он учит меня скакать верхом. Для войны.

Губы девочки дрогнули в улыбке.

— Тогда тебе следует найти себе учителя получше, — заявила она и припустила прочь по траве.