— А где ты живешь?

— На западном берегу. Но с этим покончено. Завязал я с семейным хозяйством. Напрочь. Слушай, пить до смерти хочется. Как ты?

— Разве что пива свежего… Не против?

Молчун купил целый кувшин, и оба устроились под тенистой пальмой, росшей на крутом берегу.

— Так почему ты из дома ушел?

— Да в земле не хочу ковыряться — тоже мне отцовское наследство. Не по нраву мне это достояние предков.

— А чем жить будешь? Чего хочется?

— Знаешь, душа одного просит: рисовать. И на свете есть только одно место, где бы меня испытали и сказали, гожусь ли я, и где бы мне дали то, чего мне недостает. Это — Место Истины. И я пробовал даже туда пролезть, но… куда там! И все равно я эту затею не брошу… Иначе и жить незачем!

— Ты, Жар, еще такой молодой. Все у тебя может перемениться. Сто раз еще передумаешь.

— Ну уж нет, от этого мне не избавиться! С детства, сколько себя помню, я гляжу на зверей, на селян, на писцов… И рисую все это. Хочешь, покажу?

— Давай.

Жар пошарил под пальмой, нашел сухую веточку и начертил на земле невероятно похоже лицо судьи, его золотое ожерелье и статуэтку богини Маат.

Впервые в жизни Жару стало как-то не по себе. Никогда прежде не сомневался он в своей одаренности и только смеялся, если кому-то его наброски приходились не по вкусу. Но теперь… Теперь он с тревогой ожидал, что скажет старший товарищ. Такой тихий и спокойный.

А Молчун все медлил с ответом.

— Пожалуй, неплохо вышло, — наконец заговорил он. — У тебя врожденное чувство меры и рука очень уверенная. Это точно.

— Так что? Думаешь… правильно я решил?

— Думаю, да.

— Ух ты! Я — свободный человек, и я — рисовальщик!

— Но тебе еще многому стоило бы поучиться.

— Обойдусь! — отмахнулся Жар. — До этого дня никто мне не помогал, я сам научился. И дальше сам буду разбираться!

— А чего же тогда ты так рвешься в братство служителей Места Истины?

До желторотого художника дошло, что его устремления противоречивы, и его словно бы кнутом огрели.

— Потому… потому что там мне дадут рисовать и писать красками день напролет и не будут приставать с другими делами.

— Так, значит, тебе все-таки кое-что нужно?

— Я им докажу, что я лучше их!

— Вряд ли тщеславие поможет тебе открыть ворота братства.

— Какое еще тщеславие! Просто мочи нет терпеть: жжет хуже огня! Я должен туда попасть, и я пролезу, и плевать, какие помехи они еще придумают.

— Пыла-то у тебя хватает, но, наверное, еще что-то нужно.

Жар поднял глаза к небу:

— А у меня не только пыл. Знаешь, меня словно бы позвали и этот зов такой могучий, что нет сил ему противиться, так что я просто не могу оставить свою задумку. Место Истины — вот мое настоящее отечество, и жить я должен только там… Или нигде. Нет, тебе меня не понять.

— А по-моему, я тебя понимаю.

Жар широко открыл огромные удивленные глаза.

— Да, ты мне сочувствуешь, верю. И не спорю. Но ты меня старше и опытнее и потому просто не понимаешь, что во мне все горит и клокочет. А ты умеешь сдерживаться.

— Дело в том, — признался Молчун, — что Место Истины — мое родное селение.

Жар вцепился в плечи Молчуна с такой силой, что тот испугался, как бы его новый юный друг не переломал ему кости.

— Не верю! Быть того не может… Издеваешься!

— Если бы мы были знакомы чуть дольше, ты бы знал, что нет у меня такой привычки.

— Если так… Ты должен знать, как попасть в Место Истины!

— Это даже труднее, чем ты думаешь. Чтобы принять нового мастерового, нужно согласие всех мастеров братства, фараона и визиря. И предпочтительнее быть в кровном родстве с семейством ваятелей или рисовальщиков.

— А как же они набирают народ со стороны?

— Если кого и принимают, то только из мастерских, обслуживающих великие храмы, такие, как в Карнаке. Смотрят, как человек работает, и после испытательного срока, который обычно затягивается надолго, решают, годится ли он.

— Хочешь мне доказать, что у меня ничего не выйдет… Но я не передумаю.

— А еще, чтобы предстать перед приемным судом — так именуется собрание, решающее, открывать ли врата братства перед искателем, — надо, чтобы за тобой не числилось долгов, а при себе ты должен иметь кожаный мешок, складное сиденье и столько мебельного дерева, чтобы из него можно было смастерить кресло.

— Целое богатство! И немалое!

— Примерно столько новичок зарабатывает за семь месяцев. Это доказательство того, что он умеет работать.

— Но я — рисовальщик, а не столяр!

— У Места Истины свои требования, и не тебе менять установленные правила.

— Что еще?

— Ты уже все знаешь.

— Но ты, ты-то почему ушел из своей деревни?

— Всяк волен уйти из нее, когда захочет… Да я по-настоящему в нее и не входил.

— Что ты такое говоришь?

— Меня там вырастили, выучили, я знавал людей необычайных, и мои родные думали, что я ваятелем стану.

— А ты не захотел?

— Не в том дело, — ответил Молчун, — но, знаешь, я ловчить не умею. Я соответствовал всем требованиям, и я хотел и дальше жить там, но мне не хватало самого главного: я не слышал зова. Вот почему я пустился в странствия: надеялся, что в дороге мой слух в конце концов отворится.

— И что… отворился?

— Как раз сегодня, на суде, после долгих лет напрасных блужданий. Многим я тебе обязан, Жар, и как отблагодарить тебя, не знаю. Не спаси ты меня в том закоулке, меня бы не вызвали в суд и, значит, я не услышал бы зова. Жалко, но помочь я тебе не могу. Всякий должен пройти свой путь в братство в одиночку. Если желающему попасть в селение кто-то помогает, его прошение отвергается.

— А ты сам… тебя-то наверняка примут?

— Если бы… Конечно, меня знают, и, наверное, кое-кто из знакомых выскажется в мою пользу. Но их заступничество не обязательно перевесит мнение тех, кто будет против.

— Расскажи мне все, что знаешь о Месте Истины.

— По мне, село как село. Таких деревень полно. Но это потому, что я не посвящен ни в одну из тайн братства.

— А когда ты туда собираешься?

— Завтра.

— А это… ну, мешок, стул, дерево?

— Свое добро я оставил на сохранение. У знакомого.

— А пропуск… пропуск тебе не нужен, правда?

— Это да. Меня пропустят через все пять укреплений и позволят предстать перед приемным судом. А вот дальше могут и не пустить.

— Ты уже зрелый мужчина, да еще и с первого взгляда видать, что терпеливый. Твердый, как кремень, и спокойный, как гора… Братство небось только таких, как ты, и принимает.

— Самое главное: услышать зов и убедить тех мастеров, которых выбрали в приемный суд, что ты действительно его услышал.

— Я этого добьюсь. Во что бы то ни стало.

Молчун положил руки на плечи Жара.

— Я желаю этого тебе от всего сердца. И даже если судьба нас разлучит, свой долг перед тобой я никогда не забуду.

Если бы не тот осел, который давеча перевозил горшки, Молчун вряд ли нашел бы сад Ясны. Тем более, что поднялся ветер с юга, взбаламутивший Нил так, что река пошла огромными волнами. В воздухе витали тучи пыли, а летевший отовсюду песок сыпался на животных, людей и дома.

Молчун миновал старика, укрывшегося от стихии в хлеву вместе с двумя дойными коровами, потом нашел ту самую тропинку и разом испытал и покой, и муку. Успокаивало то, что он услышал зов и в нем открылись такие силы, о которых он и не подозревал: он теперь, совсем как Жар, рвался поскорее добраться до Места Истины и познать все тайны и таинства братства. Мучило же то, что если он убедит приемный суд в своей избранности, то потеряет любимую женщину.

Бешеные порывы ветра рьяно подметали сад, но он был пуст. Молчун с волнением поглядел на цветы, которые еще недавно высаживала Ясна, а он ей помогал. Как бы ему хотелось наблюдать вместе с ней за тем, как они будут расти, как они зацветут, а потом и увянут. Но зов Маат и Места Истины звучал столь властно, что ослушаться было невозможно. Ему предстояло вновь обрести утраченную родину и постичь ее таинства.