Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Но именно во дворце Тюильри, где в настоящее время ведется серьезная реставрация, — рассказывал Гамильтон Ринду, — ее величество ждал наиболее любопытный сюрприз. Понимаете, во время строительных работ на чердаке среди прочих исторических предметов вроде государственных бумаг были обнаружены: золотая табакерка, багровый плащ и серебряная маска; новый император назвал находку «одеждами „красного человека“», в которые самолично облачился тем же вечером на костюмированном балу.

— L'Homme Rouge? Он так и сказал?

— Император признался, что взял их из сундука с другими масками, так что происхождение теперь уже трудно установить, однако ее величество легко поверила предъявленным доказательствам, поскольку она уже знакома с легендой о «красном человеке»… Кстати, юноша, сэр Гарднер упоминал о нем?

Не привыкший врать, Ринд решил обойтись полуправдой.

— Он только сказал, что стены Египта полнятся «красными людьми».

— Еще один невнятный намек. Может быть, он соблаговолил объяснить вам, где скрыт чертог?

— Разве что в невнятных намеках, — выдавил шотландец.

— Сэр Гарднер не давал вам каких-либо особенных указаний насчет маршрута?

— Он только велел как можно тщательнее следовать по пути Денона.

— А копи Клеопатры? Что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Имена, адреса в Каире? Хоть что-то?

— Ничего, — честно ответил Ринд.

Гамильтон призадумался.

— Да, это так на него похоже. Не удивлюсь, если вы получите указания, уже поднимаясь на борт парохода. На этот случай надо будет придумать способ связи перед самым отплытием.

— Конечно.

— А пока советую вам держать нос по ветру. Любое незначительное замечание может стать ключом к разгадке. Какая-нибудь невзначай предложенная книга — содержать секретные указания. «Знакомый» проводник или погонщик верблюдов — оказаться членом их треклятого братства. А то и «красным человеком».

— Буду иметь в виду, — заверил Ринд, не покривив душой.

Они обернулись на залитый предзакатным солнцем фасад музея, на сияющий во всем своем медном блеске купол читального зала. Около года здание провело в заточении, под чудовищной массой из арочных ферм и лесов; теперь, когда этот наружный скелет убрали, когда рабочие разошлись и неумолчный перестук остался в прошлом, музей чем-то напоминал дитя, только что родившееся на свет, с глазами, полными самых радужных надежд. Однако на Ринда, уже давно привыкшего к неуюту читальни, зрелище вдруг нагнало печальные мысли, едва ли не острую телесную боль разлуки. Увидит ли он когда-нибудь это место снова?.. На Гамильтона снизошло философское настроение.

— Как однажды сказал Бонапарт, все, что мы делаем на этом свете, скоро забудется, жить будет только имя, которое мы оставим истории. Вам выпала необычайная возможность прославиться и получить все заслуженные награды. Скажу как на духу: не всем, далеко не всем достается такая судьба. На это просто нельзя смотреть спокойно.

Ринд молча кивнул.

— Можете мне не верить, юноша, — проговорил Гамильтон сквозь зубы, — но я в восторге от вас и ваших достижений.

Шотландец издал неопределенный звук.

— Это правда, — не унимался собеседник, — истинная правда.

И, словно только что подумав об этом, прибавил:

— Кажется, здесь мы с сэром Гарднером очень похожи.

Ринд посмотрел на голубей, лениво кружащих над куполом.

— Рано или поздно, — продолжал Гамильтон, — он предложит вам вступить в братство.

— Что вы, он даже не намекал, — через силу солгал молодой человек.

— И тем не менее. — Старик смерил его многозначительным взглядом. — Это произойдет, не сейчас, так позже. Но я полагаюсь на вашу честь и порядочность. Вы — лучший из тех, на кого мог пасть мой выбор. Какие бы силы на вас ни давили, я верю, что вы устоите.

— Польщен доверием.

— В час искушений думайте о ее величестве. О Британской империи. А если ничто не поможет — вспоминайте меня. Мне осталось жить год, в лучшем случае, два. Но не могу же я сойти в могилу побежденным рукой сэра Гарднера и Денона. Не могу. Надеюсь, что вы меня не подведете.

В последнее время Гамильтон привык — по поводу и без повода — поминать близость собственной смерти, однако теперь, разглядывая его при печальном закатном свете, Ринд понял, что старик и впрямь похож на тонкую паутинку — точно так же, как иногда и он сам. Оказавшись буквально меж двух огней, не видя перед собой подлинно честного исхода и не утешая себя отговорками, молодой шотландец все же исхитрился придумать двусмысленный ответ:

— Действительно, я не хочу никого подводить.

И, символически пожав Гамильтону руку на прощание (им еще предстояло встретиться, чтобы обсудить расходы на дорогу), поспешил удалиться.

Остаток сентября он готовился к экспедиции — совершал прогулки, постепенно увеличивая нагрузку, посещал бани, питался бульоном и кашами, спал по-спартански, а в основном — занимался делами, которые предшествуют любому серьезному путешествию: послал несколько важных писем, составил завещание, выправил новый паспорт, запасся достаточной суммой валюты, тем временем постепенно приучая себя к мысли о разлуке с привычным ему миром: уютное кресло, надежный камин, кухонная печь, почтовый ящик… И кроме того, под присмотром опытного в таких делах сэра Гарднера собирал все, что могло понадобиться для шестнадцатидневного плавания на пароходе и остановки в Египте на неопределенный срок, а потом аккуратно сложил необходимое в большую дорожную сумку.

— Боже мой! — воскликнул археолог, привыкший странствовать с багажом, которого хватило бы на небольшой солдатский полк. — А где остальные вещи?

— Все здесь, внутри.

— Быть этого не может. Я дал вам аптечку, где она? И трость с вкладной шпагой?

— В сумке.

— Хорошо, а складной стул? Москитная сетка? Непромокаемые простыни?

— Все здесь.

— Вы что, фокусник? Да как эти вещи могли уместиться в подобной…

— Знаете, сэр Гарднер, я бы с радостью продемонстрировал, но боюсь дотрагиваться до сумки: кажется, она в любую секунду может устроить нам извержение Везувия.

Археолог расхохотался.

— Стало быть, не любите обременять себя лишним имуществом?

— Вероятно, я таким образом учусь находить прекрасное в простоте.

Сэр Гарднер одобрительно хмыкнул.

— А как же наклейки с указанием маршрута? Поверьте на слово: отправляя багаж без маркировки, вы прямо-таки напрашиваетесь на то, чтобы его послали не туда.

Ринд пожал плечами.

— Ну а вы что предлагаете?

В ответ археолог достал из кармана кусочек мела и, склонившись над сумкой, сплошь разукрасил ее размашистыми надписями: «КАИР». Затем поднялся с покрасневшим от натуги лицом и предложил шутливый тост:

— За победителя!

— За победителя! — эхом откликнулся Ринд.

Молодой человек достаточно разобрался в начатках арабского языка, чтобы понять соль: «al-Quahira», или Каир, переводится как «Победитель». И как он раньше не замечал в этом названии своеобразного пророчества?

Глава четырнадцатая

ПРОКЛЯТИЕ, ПУСТИВШЕЕ КОРНИ

Стремительная слава Наполеона повлияла даже на ход времени, еще при жизни превратив личные вещи императора в бесценные реликвии, а торговцев памятными безделицами — в подлинных археологов, устремившихся на поле битвы при Ватерлоо менее чем через три месяца после знаменитого сражения, чтобы разжиться конскими костями, зубами солдат, обрывками мундиров, осколками снарядов… Кое-кто вырубал изрешеченные шрапнелью деревья, чтобы пустить их на подлокотники для кресел и зубочистки.

В Париже, казалось, весь мир перевернулся с ног на голову. После развала империи, изгнания Наполеона и очередного возвращения Людовика XVIII на трон городские улицы наводнили иноземные солдаты, высокомерные дипломаты, хромые ветераны великой армии, голодные крестьяне и очень голодные псы. Изваяния императора быстро снесли, триколор посрывали с общественных зданий, с крыш посбивали имперских орлов, с фасадов — бесчисленные каменные буквы «N», а золотых роящихся пчел распустили по нитке, прикрыли заплатами — в общем, поистребили самыми разными способами. Пропаганда вовсю старалась представить Наполеона чудовищем, превратившим свою страну в руины: расписывала страдания семей, которые утратили на войне кормильцев, загубленный урожай на полях, изрытых колесами артиллерийских повозок, кричала о миллионах франков, растраченных на неудачные кампании; поэтому какое-то время захватчиков принимали с любезностью, даже с вымученным воодушевлением, пока наконец бесчисленные обиды не распалили в сердцах вполне закономерное чувство унижения.

56
{"b":"143425","o":1}