Расшалившийся пес тем временем вспугнул нескольких уток и загнал их в пруд.
— К тому же Наполеон сыграл решающую роль в зарождении археологии — этого тоже нельзя отрицать. Я просто предупреждаю вас: не поддавайтесь чарам этого человека. Будьте осторожны с легендой, иначе она захватит ваше воображение так, что вы и представить не можете. Согласитесь, не очень приятная перспектива для молодого археолога, которому еще столько нужно успеть.
— Непременно учту, — заверил шотландец, всерьез опасаясь, как бы его расследование не зашло в тупик, не успев начаться.
Неутомимый пес решил, что бедные утки достаточно напуганы, и принялся носиться по парку в поисках новой добычи.
— Как зовут этого малыша? — праздно полюбопытствовал Ринд.
Однако сэр Гарднер тянул с ответом; Ринду даже начало казаться, что тот не расслышал вопроса. Но вот наконец прозвучало смущенное:
— Наполеон.
Известный археолог покаянно улыбнулся.
По настоянию сэра Гарднера Ринд взялся читать в английском переводе «Voyages dans la Basse et la Haute Égypte» [30]Денона, знаменитый отчет художника о египетском походе, снабженный авторскими иллюстрациями.
До сих пор молодой шотландец немногое знал об этом человеке, разве что часто слышал в разговорах упоминание его влиятельного и отчего-то грозного имени. В Эдинбурге Ринд поборол искушение и не стал читать о приключениях Вивана Денона, отчасти потому, что не имел лишнего времени для подобных развлечений, но главным образом — не желая, по примеру автора, поддаваться таинственным чарам заморских стран. Даже теперь, уже с книгой в руках, он ловил себя на том, что намеренно пропускает абзацы, перелистывает целые страницы, пытаясь сохранить холодную и трезвую голову. Однако, несмотря на самые ревностные усилия, Ринд очень скоро увлекся. Такая уж это была история.
В октябре тысяча семьсот девяносто восьмого года Денон покинул Каир, нарядившись в оливковый фрак, вельветовый жилет, лаковые туфли и вызывающую фетровую шляпу. Девять месяцев спустя он вернулся в разодранном тюрбане, краденом пехотном мундире, оборванных шальварах из муслина и сандалиях, подбитых парусиной, — исхудалый, темный от загара, с лицом, испещренным шрамами, подозрительно похожими на следы оспы; в его запавших глазах темнела бездна пережитых столетий.
Якобы по собственной воле пустившись на поиски приключений (книга умалчивала о мистическом чертоге и необычных отклонениях от наполеоновского маршрута), он все это время странствовал бок о бок с воинами бесстрашной Двадцать первой полубригады под командованием генерала Луи Шарля Дезэ, преследуя остатки свирепых войск мамелюков до самого Верхнего — или Южного — Египта. Снова и снова враг отступал, будто бы растеряв последние силы, только для того чтобы перегруппироваться, набрать новых рекрутов и яростно броситься в бой с неверными. Придворный Денон, еще несколько месяцев тому назад утопавший в Париже в лучших перинах из утиного пуха, превратился в свидетеля ежедневных стычек: пехота против всадников, машущих кривыми турецкими саблями, мушкеты против изогнутых кинжалов и острых пик. Не раз и не два человек, составлявший ему компанию за завтраком, еще до обеда терял свои внутренности на глазах у автора книги. Но и возмездие было не менее ужасно. Стоило застрекотать карабину или даже блеснуть отобранной у противника сабле — и вот уже было готово пиршество для стервятников и шакалов.
«Война, ты ослепительно прекрасна в исторической дали, — писал Денон, — а вблизи отвратительна».
Чрезвычайные условия вдвойне осложняли любую научную работу. Слишком часто исследователь проводил в новом храме буквально считаные минуты — и тут же в спешке седлал своего осла под яростный бой барабанов. Нередко сами руины таили опасность, давая укрытие снайперам, гиенам и враждебно настроенным местным жителям. В роли мольберта могло выступать подставленное колено или верблюжий горб, а рисовальные принадлежности приходилось на ходу мастерить из обугленных щепок и оплавленных пуль. Кроме того, природа посылала одно суровое испытание за другим: песчаные самумы, испепеляющую жажду, носовые кровотечения, волдыри, глазные болезни, расстройства желудка. Люди и кони сплошь и рядом становились жертвами нестерпимого зноя, страдая безумным сердцебиением; их легкие больно сжимались, конечности сводило корчами, а мозг заполняла черная тьма — ужасная, мучительная кончина.
Тем не менее автор старался как мог. День за днем он осматривал пирамиды, монастыри, лабиринты и крепости. Решительно заходил в пещеры, лачуги, спускался в запечатанные подвалы и в петляющие подземные галереи. Ночевал в склепах, которые кишели жалящими насекомыми. Бывал и в тесных курятниках, и во дворцах на сотни комнат. Бесстрашно проникал в заброшенные селения и спотыкался о минареты, погребенные в песках. Дивился пирамидам Сахары, небесной планисфере Дендеры, карнакским колоннам, поющим колоссам Мемнона [31]и божественному острову Филе, [32]а посетив Луксор, зарисовал тот самый обелиск, что много лет спустя воздвигнется над погребальной процессией Наполеона в Париже.
— Представляю, как это должно быть потрясающе, — рассуждал сэр Гарднер у себя в гостиной, разбирая подходящие по цвету образцы, — увидеть все эти древности так, словно ты — один из первых зрителей.
Ринд оторвался от записи беглых заметок.
— Но вы же сами утверждали, что еще прежде в Египте бывало множество путешественников.
— Денон обладал особенно проницательным взором. Во многих смыслах это он открыл Египет для современности. После него храмы уже не те.
— Значит, Денон… Вы хотите сказать, его пристальный взгляд в каком-то смысле умалил загадку Египта?
— Денон и его восторженные последователи. Общими усилиями они лишили древние памятники былого величия, словно прошлись по ним ураганом, — это бесспорный факт.
— Получается, к тому времени, как вы попали в страну?..
— Храмы, чертоги, гробницы — слишком многие из них уже были изучены и измерены, зарисованы в мельчайших подробностях, воспроизведены в скульптуре, что, сами понимаете, заметно приуменьшило радость открытия. Оставалось одно — искать никому не известные склепы и чертоги.
Молодой собеседник увидел неплохую возможность — и не преминул ею воспользоваться.
— И сколько же вы нашли?
Знаменитый археолог пристально посмотрел на него поверх образцов.
— Сколько смог.
Ринд поспешил сделать вид, будто поглощен своими заметками.
Сэр Гарднер продолжал буравить его взглядом.
— Могу я спросить, как вам его «Путешествия»?
— Продвигаюсь… — ответил шотландец, силясь не выдать своего горячего интереса.
— И что вы думаете?
— По-моему, это просто… восхитительно.
— Разумеется, — оживился сэр Гарднер. — А знаете, что меня восхищает больше всего?
— Гравюры?
Археолог усмехнулся.
— Нет, хотя они тоже изумительны. Автора отличает глубина моральной ответственности за происходящее. Его занимает судьба страны, а не только древние руины. Денону хватает силы духа, хватает дерзости задаваться вопросами о том, каковы мотивы экспедиции. Он размышляет, не явились ли французы с тем, чтобы просто сменить мамелюков на троне, и чем вообще последние заслужили такую немилость. Причем все это — на страницах книги, посвященной главнокомандующему кампании.
Ринд кивнул.
— Да уж, редкая храбрость.
— И это при всей его осторожности.
— Скажите, а вы ни разу не встречались?
Сэр Гарднер отвел глаза.
— Ну, когда я впервые приезжал в Париж, старик еще держался молодцом… — Тут он умолк, отложил образцы и явно решил сменить тему: — А как вы смотрите на то, чтобы вместе отужинать?
Ринд невольно заартачился.
— Это слишком любезно с вашей стороны, сэр Гарднер, но я не могу, в самом деле…
