— Надеюсь, ты хорошо спал?

— Кровать отличная, — ответил Валландер. — В комнате тишина, темно. А сейчас я все-таки собираюсь поблагодарить за гостеприимство.

— Значит, не подаришь Берлину лишний денек? Я мог бы много чего тебе показать.

— С удовольствием бы остался. Но все-таки лучше мне уехать домой.

— Наверно, собака без присмотра не обойдется?

Откуда он знает, что у меня есть собака? — быстро подумал Валландер. Я об этом не упоминал.

Ему показалось, Толбот мгновенно сообразил, что проговорился.

— Верно, — кивнул Валландер. — Ты прав. Я не могу без конца испытывать благожелательность соседей, оставляя на них Юсси. Все лето приходится разъезжать туда-сюда. К тому же мне хочется уделить побольше времени внучке.

— Я рад, что Луиза успела ее увидеть, — сказал Толбот. — Одно дело дети. Но с внуками приходит ощущение еще большего смысла, свершения. Если дети придают нашему существованию некоторый проблеск смысла, то внуки окончательно его подтверждают. У тебя есть фото?

Валландер показал два снимка, которые захватил с собой.

— Красивый ребенок, — сказал Толбот, вставая. — Однако перед отъездом тебе не мешало бы позавтракать?

— Только кофе, — сказал Валландер. — С утра я ничего не ем.

Толбот сокрушенно покачал головой. Но принес на балкон чашку кофе, черного, какой всегда пил Валландер.

— Вчера ты сказал кое-что весьма любопытное, — заметил Валландер.

— Я наверняка сказал много для тебя любопытного.

— Ты сказал, что порой объяснения надо искать в направлении прямо противоположном тому, где ищешь. Ты имел в виду общий принцип или нечто конкретное?

На миг Толбот задумался.

— Не припомню, чтобы я говорил то, на что ты сейчас ссылаешься. Но если говорил, то, скорее всего, обобщенно.

Валландер кивнул. Он не верил ни единому слову Толбота. В этих словах крылось особое значение. Только вот он не сумел его ухватить.

Толбот казался обеспокоенным, не таким расслабленным или невозмутимым, как вчера.

— Я бы хотел сфотографироваться с тобой, — сказал он. — Принесу фотоаппарат. Гостевой книги у меня нет. Обычно я фотографируюсь с гостями.

Он вернулся с фотоаппаратом, поставил его на подлокотник кресла, нажал автоспуск и сел рядом с Валландером. Когда кадр был отснят, он взял камеру и сфотографировал Валландера одного. Вскоре они попрощались. Валландер стоял с курткой в одной руке и ключами от машины в другой.

— Сам выберешься из города? — спросил Толбот.

— Топографическое чутье у меня не ахти. Но рано или поздно выберусь куда надо. К тому же система коммуникаций в немецких городах отличается несравненной логикой.

Они обменялись рукопожатиями. Валландер спустился на улицу, помахал рукой Толботу, который стоял у балконного парапета. Выходя из подъезда, он обратил внимание, что в списке жильцов Толбот не значится. Там стояло: «USG Enterprises». Валландер запомнил название и поехал прочь.

Как он и опасался, ему понадобилось несколько часов, чтобы выбраться из города. Когда он наконец выехал на магистраль, то с опозданием заметил, что проскочил съезд и на полной скорости мчится к польской границе. С большим трудом сумел развернуться и все же разыскал шоссе на север. Проезжая Ораниенбург, с содроганием вспомнил давешний инцидент.

До дома он добрался без приключений. Вечером заехала Линда. Клара простудилась, Ханс сидел при ней. Завтра он летит в Нью-Йорк.

Они сидели в саду, вечер выдался теплый, Линда пила чай.

— Как у него дела? — спросил Валландер, когда они, сидя рядом, тихонько покачивались на качелях.

— Не знаю, — ответила Линда. — Но иной раз задумываюсь: что все-таки происходит? Раньше он приезжал домой и всегда рассказывал о блестящих сделках, проведенных за день. А теперь молчит.

Над головой пролетела стая гусей. Оба молча проводили взглядом тянувшийся к югу птичий караван.

— Уже улетают? Не рано ли? — воскликнула Линда.

— Может, отрабатывают старт и полет в строю, — предположил Валландер.

Линда расхохоталась:

— Комментарий точь-в-точь в стиле деда. Ты знаешь, что становишься все больше на него похож?

Валландер отмахнулся:

— Про его норов известно нам обоим. Но он умел быть значительно злее, чем позволяю себе я.

— По-моему, он был вовсе не такой злой, — решительно возразила Линда. — По-моему, он просто боялся.

— Чего?

— Может, старости. Смерти. Мне кажется, он прятался за этой злостью, зачастую попросту наигранной.

Валландер не ответил. Молча спросил себя, не это ли она имела в виду, говоря, что они очень похожи. Он тоже откровенно боится умереть?

— Завтра мы с тобой проведаем Мону, — вдруг сказала Линда.

— Почему?

— Потому что она моя мать, а мы с тобой — ее ближайшие родственники.

— Разве у нее нет мужа, этого психопата из «ИКА»? Пусть он за ней и смотрит!

— Ты не понял, что с этим все кончено?

— Нет. Но все равно не поеду.

— Почему?

— Не хочу иметь с Моной ничего общего. Теперь, когда Байбы нет в живых, я тем более не могу простить ей того, что она о ней говорила.

— Ревнивые люди говорят ревнивые глупости. Мона мне рассказывала, что ты ей говорил, когда ревновал.

— Она лжет.

— Не всегда.

— Я не поеду. Не хочу.

— Зато я хочу. А главное, по-моему, мама хочет. Ты не можешь просто вычеркнуть ее.

Валландер промолчал. Продолжать протесты бессмысленно. Если он не сделает, как она говорит, ее злость надолго отравит существование им обоим. А этого ему не хотелось.

— Я даже не знаю, где находится лечебница, — в конце концов сказал он.

— Завтра увидишь. Это сюрприз.

Ночью в Сконе пришел циклон. В начале девятого утра, когда они ехали в машине на восток, начался дождь с ветром. Валландер был в растрепанных чувствах. Ночью он спал плохо и, когда приехала Линда, чувствовал себя усталым и недовольным. Она немедля отослала его в дом, переодеть старые выцветшие брюки.

— Не обязательно ехать к ней при полном параде. Но и неряхой тоже ни к чему.

Они свернули на съезд к старинному замку Глиммингехус. [35]Линда искоса глянула на него:

— Помнишь?

— Конечно.

— Время у нас есть. Можем сделать остановку.

Линда зарулила на парковку у высоких каменных стен. Они вылезли из машины, прошли по подъемному мосту во двор.

— Одно из первых моих воспоминаний, — сказала Линда. — Наша с тобой поездка сюда. Когда ты до смерти напугал меня историями о привидениях. Сколько мне тогда было?

— В самый первый раз мы были здесь, когда тебе только-только сравнялось четыре. Но тогда я о привидениях не заикался. Про них я рассказал, когда тебе исполнилось семь. Наверно, летом перед школой?

— Помню, я ужасно тобой гордилась. Мой большой, видный папа. С удовольствием вспоминаю те минуты, я чувствовала себя совершенно защищенной и искренне радовалась жизни.

— Я чувствовал то же самое, — сказал Валландер, не кривя душой. — Лучшие годы — когда ты была маленькая.

— Что происходит с жизнью? Ты правда так думаешь? Сейчас, когда тебе шестьдесят?

— Да. Вот уж несколько лет как я заметил, что начал просматривать извещения о смерти в «Истадс аллеханда». Если попадалась под руку другая газета, я и там читал такие извещения. Все чаще задумывался, что сталось с моими лимхамнскими одноклассниками. Как сложилась их жизнь? По сравнению с моей. Начал как бы вскользь интересоваться, что с ними сталось.

Они присели на каменной лестнице, ведшей внутрь крепости.

— Все мы, поступившие в школу осенью пятьдесят пятого, конечно же прожили свою жизнь по-разному. Сейчас я, пожалуй, знаю судьбу большинства. Кой-кому пришлось паршиво. Кто-то умер, один эмигрировал в Канаду, а потом застрелился. Некоторые достигли поставленной цели, как Сёльве Хагберг, выигравший телевикторину. Большинство жили в трудах, тихо, без шума. Так сложилось у них. А вот так — у меня. В шестьдесят почти все уже позади, и с этим надо примириться, хоть оно и нелегко. Важных решений остается совсем мало.