— Долго стояли? — спросил он.

— Минут пятнадцать. Пришлось выйти из предыдущей машины. Водитель стал приставать.

Отвечала она деловито, безучастно, явно не хотела вступать в разговор. Валландер решил больше не проявлять любопытства. В Хёэре она выйдет, и больше они никогда не встретятся. Мысленно он подыскивал ей подходящее имя и в конце концов решил, что в его памяти она останется Каролой, которая появилась из ниоткуда и которую он напоследок увидит в зеркале заднего вида.

Он спросил, где ее высадить.

— Я проголодалась, — сказала она. — Где-нибудь возле кафе.

Он высадил ее у придорожного ресторана. Она слегка застенчиво улыбнулась, поблагодарила и исчезла. Валландер выжал сцепление, снова выехал на шоссе и вдруг потерял представление, куда направляется. В голове полная пустота. Он в Хёэре, высадил автостопщицу. Но почему он здесь? Его захлестнула паника. Надо успокоиться, он закрыл глаза, подождал, пока все придет в норму.

Только через минуту он вспомнил, куда держит путь. Откуда приходит эта внезапная пустота? Что перекрывает ток мыслей? Почему врачи не говорят, что с ним творится?

Он поехал дальше. Последний раз он навещал этого человека лет пять-шесть назад, но дорогу помнил. Она петляла по небольшому лесному массиву, вела мимо пастбищ, где бродили исландские лошадки, затем спускалась в лощину. Там-то и стоял краснокирпичный дом, такой же обветшалый и запущенный, каким запомнился ему по прошлому визиту. Единственная очевидная перемена — новенький почтовый ящик возле открытой калитки, у которой разворачивались почтовые машины и мусоровозы. На почтовом ящике крупными красными буквами написано: «Эбер». Валландер заглушил мотор, но из машины не вышел. Вспомнил первую встречу с Германом Эбером. Было это двадцать с лишним лет назад, в 1985-м или 1986-м, в ходе полицейского расследования, когда Эбер нелегально пробрался в Швецию из Восточной Германии. Он просил политического убежища и в конце концов получил его. Валландер первый допрашивал Эбера, когда однажды вечером тот появился в Истаде возле Полицейского управления и заявил, что бежал из ГДР. Он хорошо помнил их спотыкающуюся беседу по-английски и собственную недоверчивость, когда Эбер рассказал, что он сотрудник восточногерманской госбезопасности, «штази», и опасается за свою жизнь, если не получит политического убежища. Затем это дело исчезло со стола Валландера. Лишь позднее, получив в Швеции вид на жительство, Эбер сам связался с ним. За поразительно короткий срок он научился прямо-таки бегло говорить по-шведски и наведался к Валландеру на службу, чтобы поблагодарить. За что? — спросил Валландер. И Эбер рассказал, до какой степени его удивило, что полицейский может отнестись к человеку из недружественной страны так доброжелательно, как Валландер. Но мало-помалу он убедился, что злобная пропаганда, которую ГДР вела против своего внешнего мира, мало соответствует реальности. Кого-то он должен поблагодарить, сказал Эбер. И символически выбрал Валландера. Затем они осторожно начали общаться, поскольку большой страстью в жизни Германа Эбера оказалась итальянская опера. Когда рухнула Берлинская стена, Эбер со слезами на глазах сидел у Валландера на Мариягатан и смотрел по телевизору прямой репортаж об этом историческом событии. В долгих беседах он поведал Валландеру, как его, пылкого сторонника тамошней политической системы, стали все больше охватывать глубокие сомнения. А одновременно в нем росло презрение к себе. Ведь он принадлежал к числу тех, что держали под контролем, преследовали и мучили других сограждан. Сам он занимал привилегированное положение, даже на одном грандиозном банкете сподобился пожать руку Эриху Хонеккеру. И очень тогда гордился — ну как же, пожал руку великому лидеру. Позднее-то предпочел бы не пожимать. В конце концов сомнения в собственной деятельности и растущее ощущение, что Восточная Германия — политический проект, обреченный на гибель, настолько усилились, что он решил бежать. А Швецию выбрал просто потому, что, по его оценке, побег мог увенчаться успехом. Под чужим именем он сумел попасть на один из паромов, идущих в Треллеборг.

Валландер знал: Эбер по-прежнему очень боится, что прошлое однажды настигнет его. ГДР не существует, но его жертвы живы. Конечно, излечить этот страх невозможно, он сидит в нем и, пожалуй, никогда не исчезнет окончательно. С годами Эбер все больше замыкался в себе, их встречи становились все реже и в итоге прекратились.

Поводом для последней встречи послужил дошедший до Валландера слух, что Эбер захворал. И однажды в воскресенье он махнул в Хёэр посмотреть, что там происходит. Эбер выглядел как обычно, разве только похудел немного. Он был лет на десять моложе Валландера, но словно бы старел быстрее. Валландер много размышлял о судьбе Германа Эбера, когда возвращался домой после этого неудачного визита, во время которого оба сидели и молчали.

Дверь краснокирпичного дома приоткрылась. Валландер вылез из машины.

— Это я! — крикнул он. — Твой старый истадский приятель!

Герман Эбер вышел на крыльцо в старом тренировочном костюме, который, как подозревал Валландер, прихватил с собой, когда бежал из Восточной Германии. Двор завален хламом. Уж не расставил ли Герман Эбер вокруг дома хитроумные ловушки? — мелькнуло в голове.

Эбер смотрел на Валландера, щурил глаза, словно долго сидел в потемках.

— Ты, — сказал он. — Когда ты приезжал последний раз?

— Несколько лет назад. А ты разве заезжал ко мне? Небось не знаешь, что я перебрался за город?

Герман Эбер покачал головой, почти совершенно лысой. Бегающий взгляд подтверждал, что давний страх перед местью так и не исчез.

Эбер кивнул на ветхий садовый стол и несколько хлипких кресел. Ясно: пускать его в дом он не хочет. У Германа Эбера всегда было неприбрано, однако до сих пор не случалось, чтобы он отказывался впустить его в дом. Может, там совсем скверно? — подумал Валландер. Может, вконец грязью зарос, живет как на помойке? Он осторожно сел, выбрав наименее шаткое с виду кресло. Герман Эбер стоял, прислонясь к стене дома. Интересно, сохранил ли он остроту ума, которая прежде составляла его главную отличительную черту. Голова у Эбера была светлая, хотя жизнь, которую он вел, во всех отношениях противоречила его интеллектуальному потенциалу. Не раз он удивлял Валландера, приходя на условленные встречи немытым, прямо-таки вонючим. Одевался он странно, порой мог посреди зимы ходить в летней одежде. Но под этой наружностью, способной смутить и даже вызвать отвращение, скрывался ясный ум, Валландер обнаружил это еще в начале знакомства. Его манера анализировать то, что уже не было восточногерманским чудом, помогла Валландеру заглянуть в общественную систему и в политику, прежде совершенно ему чуждую.

Зачастую Герман Эбер выказывал недовольство и раздражение, когда Валландер задавал вопросы о его работе в «штази». Здесь по-прежнему было уязвимое, больное место, тяжкое бремя, от которого он не сумел избавиться. Но если Валландер запасался терпением, Эбер в конце концов начинал рассказывать. Однажды вдруг сообщил, просто, без прикрас, что одно время работал в секретном подразделении, занимавшемся исключительно убийством людей. Вот почему его имя немедля всплыло в мозгу Валландера, когда Иттерберг по телефону сообщил о заключении судмедэксперта.

Эбер сел. Валландер отметил, что на сей раз скверного запаха нет. Посреди захламленного двора стоял маленький детский бассейн с водой. Рядом на столике — полотенце, мыло, пилки для ногтей и прочие инструменты, в представлении Валландера здорово смахивающие на орудия пыток. Но что Эбер использовал бассейн вместо ванны, определенно не подлежало сомнению.

На крыльцо он вышел с бумагами в руке. За ушами торчали карандаши с ластиками на конце. Все годы в Швеции Эбер зарабатывал на жизнь, составляя кроссворды для немецких газет. Его коньком были по-настоящему трудные кроссворды для самой продвинутой публики. Вообще составление кроссвордов — большое искусство. Надо ведь не просто разместить слова при минимальном количестве черных клеточек, непременно требуется нечто большее, трудноопределимая тема, к примеру ассоциации между разными историческими фигурами. Так он описывал Валландеру свою работу.