— И им очень хотелось его найти.

— Очень. — Вотапек принялся теребить нитку, свисавшую с подлокотника кресла. Изо всех сил стараясь сохранить обычный тон, он добавил: — Еще Шентен сказал ему, что он… отобран. Что блюститель — полагаю, он имел в виду вас — выбрал его. Мы не поняли, что сие значит.

— Сенатор назвал мое имя?

Вотапек выждал, прежде чем ответить:

— Наши люди подоспели до того, как он успел что-либо назвать. — Антон отшвырнул нитку. — Его объяснения не…

— Не будут иметь никаких последствий.

— Лоуренс с Йонасом думают иначе.

Вотапек услышал, как старец глубоко вздохнул.

— А это что еще значит, Антон?

— Это значит, — сказал он дрогнувшим голосом, — что замечания Шентена их немного озадачили. У нас сложилось впечатление, что Джасперс впутался во все это случайно. Если это не так…

— Ну и, Антон? — Нетерпение уступило место раздражению. — Что же это должно означать? Что намерены сказать об этомЛоуренс с Йонасом?

— Я… я не знаю.

Молчание.

— Разумеется, не знаете, поскольку говорите не подумав… и Йонас — худший из вас, ибо уверен, что он умнее остальных. Наверное, именно поэтому с детских его лет было ясно, что его удел — политика. Но вы-то, Антон, вы-то смышленее. Я всегда надеялся, что это пройдет и вы с Лоуренсом по достоинству оцените, чего стоит его жалкая болтовня.

— Он сказал, что нам следует избавиться от этой проблемы.

— Антон, мисс Трент— вот проблема.

Собрав все свое мужество, Вотапек ответил:

— Йонас говорит совсем не так.

И опять, прежде чем заговорить, старец помолчал.

— Понимаю. Так что же он сказал?

Вотапек молчал.

— Что же вы наделали, Антон? — Слова были произнесены почти шепотом. — Боже мой, что же вы все втроем наделали?

Сара сидела напротив Ксандра, вторая чашка кофе у нее почти опустела, но официантку слишком занимала беседа с шофером, молодым парнем, чьи интересы предполагали нечто большее, чем какой-то кофе с пирожком. Парень даже помятую бейсболку с головы стащил, пригладил лоснящиеся белокурые кудри, желая выглядеть посимпатичнее, и своего достиг: губы официантки вздернулись до десен, изобразив улыбку, зубастость которой нагоняла страх. Сара поневоле уставилась на нее, не в силах отвести взгляд от крупных желтых зубов — усталость лишала ее воли взять да отвернуться. Никаких мыслей. Одна только улыбка, зубы, десны. Даже Ксандр выпал из сознания: целиком поглощенный книгой, он устранился как объект наблюдения. Вот страницу перевернул, и этого движения хватило, чтобы привлечь внимание Сары.

Взглянула на него: локти крепко уперты в стол, правая рука теребит густую прядь волос, пока глаза пробегают по словам на странице. Если он и устал, то делал все, чтобы одолеть усталость, колено у него слегка подрагивало от нервного напряжения. Ясно было, что все мысли о Шентене отложены. Настал момент: ученый вернулся к работе. Сара прихлебывала кофе и продолжала смотреть. Он снова рядом — и как же это хорошо.

— Чтобы все это устроить, они должны иметь целую армию, — произнес Ксандр, даже не удосужившись оторваться от чтения. — Череда следующих друг за другом взрывов, каждый из которых осуществляется разными группами людей: одна закладывает взрывчатку, другая выбирает места, а третья взрывает. Там, где Эйзенрейху требовались недели на создание такого хаоса, эти укладываются в дни, а то и часы. Плюс они это по всей стране устраивают, сверяя время событий до минуты.

— Ну и сколь продолжителен период, о котором мы ведем речь? — спросила Сара.

— Восемь дней. Восемьдней волна за волной накатывающегося ужаса. Ирония в том, что очень немногое из представленного здесь можно назвать катастрофой. Первый пункт по расписанию, — Ксандр вернулся на несколько страниц назад, — «завершается в два дня». — Он все же поднял голову. — Во всяком случае, у нас есть некоторое время до того, как они начнут, подложив бомбы в Капитолий. [31]

— А взрыв этих бомб ты к катастрофам не относишь?

— Символически — событие катастрофическое, согласен. Как средство социального взрыва — нет. Вспомни Оклахому три года назад. Было омерзительно, трагично… назови это как угодно. За две недели каждый страж общественного порядка в стране получил свои десять минут в вечерних выпусках теленовостей. Но тем и ограничилось. Все мы были охвачены ужасом, возмущены, а потом с радостью обо всем забыли. Само по себе событие, бомба та не вызвала паники, на которую рассчитывает наш друг. — Ксандр перелистал несколько страничек.

— А ему что нужно?

— Представляешь, если в тот же день случится что-нибудь еще: часов через пять выйдет из строя вся система компьютерной сети «Белл Юго-Западная» или окажутся разрушенными все до единого туннели и мосты, ведущие к Манхэттену? Тогда страху будет много, и народа он охватит побольше.

— Именно это они и намерены устроить?

— Замени Оклахому на Капитолий, и ты получишь пункты первый, восьмой и семнадцатый в их расписании. Первый затрагивает вопросы национальной безопасности, возможно, даже иностранного вмешательства. Остальные поддерживают уже возникший страх и усиливают панику. Именно это они проделали в Вашингтоне и Чикаго, только теперь масштаб будет покрупнее. Сведи все эти маленькие события воедино, убедись, что время для них выбрано с подобающей точностью, и ты сотворишь такой хаос, который возвеличит любое крупное событие, придаст ему размах, какого у него в реальности и нет. Это прямо из манускрипта.

«Один за другим, один за другим».Слова Тига. Сара припомнила их, спросив:

— И сколько всего?

— Сорок восемь. Финальный аккорд — убийство президента.

Сара покачала головой:

— Как оригинально!

— Для них важно не убийство само по себе.

— Ну, это обнадеживает.

— Вся разница в том, как к нему отнесутся люди, народ.

— Не уловила.

— А ты подумай. Когда застрелили Джона Кеннеди, люди заговорили про заговор, но большинство сочло это выходкой сумасбродного стрелка. Печаль, предательство, гнев — таковы были преобладающие чувства.

— Но не массовая истерия.

— Именно. Когда же они убьют Уэйнрайта, его смерть окажется не отдельным эпизодом, а завершающим, высшим актом в серии сокрушительных ударов по республике, знаком того, что страна сделалась слишком слабой, прогнила, чтобы поддерживать порядок. Будут смотреть на это как на заговор или нет — не имеет значения. Все, что будет чувствовать народ, — это отчаяние, ощущение всеобщего развала, краха.

— И тут появляется Пемброук, — Сара кивнула, — и народ получает противоядие хаосу.

— Складывается впечатление, что на подготовительной стадии они намерены выпустить на сцену и дать вволю наиграться всем главным страхам, обозначенным в книге: резкий обвал рынка, иностранный терроризм, городская преступность — ничего нового, потрясающего, однако все это должно случиться в течение восьмидней.

— Тигу предстоит устроить смотр прессе.

— Разумеется.

— О скольких группах может идти речь? — спросила Сара, взяв книгу и глянув на таблицу, изображенную на форзаце.

— Около тридцати. Каждое задание разделено на четыре отдельные фазы, по одной ячейке, или команде…

— На каждую фазу, — закончила Сара, произнеся эти слова почти невольно, как бы для себя. Глаза теперь еще внимательнее всматривались в изображенное на странице.

— Точно, — согласился Ксандр, обеспокоенный внезапной переменой выражения ее лица. — Что такое?

Она же продолжала читать, не обратив внимания на вопрос.

— Избыточные ячейки, — она кивнула, — и, естественно, обособленность действия.

— Что значит «естественно»? Ты про что?

Сара подняла голову:

— Тут… эта схема мне знакома. Это…

— Матрица Притчарда, — раздался позади нее голос, его вмешательство было так неожиданно, что Сара с Ксандром разом умолкли. — Число ячеек, задания, перехлест-подстраховка. Кончил одно дело — жди указаний для следующего. — Голос умолк, потом добавил: — Но выдает все это как раз подготовка действия, не так ли, Сара?