Сейчас, когда он сидел один в купе первого класса (действие было исполнено час назад), эти слова эхом отдавались в сознании, служили внутренним маячком в толкотне и давке пассажиров, спешивших на посадку в утренние поезда.

Дверь купе, скользнув, открылась, голова Ксандра резко дернулась вправо на неожиданный звук, рука непроизвольно еще крепче обняла сумку. Высокая женщина просунула голову, сдержанно кивнула, указывая на свободные места напротив него.

Неделю назад собственная реакция показалась бы Ксандру нелепой. Теперь же внимание ко всему окружавшему стало, похоже, едва ли не второй натурой. Он обучался. Ищите глаза, что смотрят пристально, шляпу, слишком глубоко надвинутую, так что лица не видно. Это верные признаки.Слова Ферика.

— Sind diese frei, bitte? [24] — Явный швейцарско-немецкий выговор.

От мгновенного испуга Ксандра не осталось и следа, кивая, он по привычке улыбнулся. Женщина ответно улыбнулась и пропустила в дверь двух маленьких мальчиков, одинаково облаченных в походный наряд из серой фланели. У мальчиков лет, наверное, восьми и десяти розовели щеки, слегка припухшие от пробуждения, волосы уложены волосок к волоску явно при помощи смоченной в воде расчески, четкие проборы и челки, как у близнецов. Вели они себя безукоризненно, расположившись в двух креслах напротив Ксандра. Мать села рядом с ним. Две книжки вынуты из двух одинаковых ранцев, и мальчики погрузились в чтение, ноги у обоих свисали с кресел, не доставая до устланного ковром пола, ботинки время от времени сами собой раскачивались из стороны в сторону. Маленькое, хорошо отлаженное семейство, молчаливое — тишина нарушалась порой лишь шелестом переворачиваемой страницы. На какое-то время Ксандр позволил себе раствориться в их мире, упорядоченном, добром, простом… Из забытья его вывели лязгнувший рывок тронувшегося поезда и — так совпало — появление проводника. Даже он, похоже, распознал сдержанность, царившую в купе, оглядел с ласковой улыбкой детей, пробил компостером билеты и вернул их, не проронив ни слова. Задвинув за собой дверь, проводник пошел дальше по проходу, и купе вновь погрузилось в молчание.

Впервые за последние дни Ксандр чувствовал себя защищенным и в безопасности. Не раздумывая, он закрыл глаза и задремал.

Десерт оказался еще изысканнее блюда из лосося: фруктовое пирожное, плавающее в малиновой подливе, — отведав его, все четверо, не удержавшись, одобрительно причмокнули. Во время еды Сара не выказала ни малейших колебаний, общаясь с тремя сидевшими за столом мужчинами, подстрекаемая теми ролями, какие каждый из них отвел себе в ответ на ее самоуверенность: Седжвик — интеллектуал, встретивший в ней достойного противника; Вотапек — человек близкий, разыгрывал связь, установившуюся меж ними при первой встрече; а Тиг… Тиг — загадка. Саре еще следовало выяснить, какую роль он играет, а это нелегко, принимая во внимание отстраненность, с которой тот себя вел в кругу близких сподвижников.

Первым разговор возобновил Седжвик, его щеки пылали от нескольких бокалов выпитого вина. Погружая ложку в малиновую подливу, он произнес:

— Как ни противно мне признавать, но Маркс был прав: пустая трата времени — пытаться четко определять каждодневные свершения на последнем этапе процесса. Наладь все как следует либо предоставь всему идти естественным путем, чтобы будущее оказалось жизнеспособным. — Он отправил в рот ложечку подливы. — Разумеется, я не марксист, но почему бы не похлопать старину Карла по спинке за то, что он удержался от создания некоей конструкции будущего. Создай и подготовь игровое поле. Вот и все, что можно сделать. — Отхлебнув кофе, Седжвик откинулся на спинку стула.

— Я читала Маркса очень давно, — сказала Сара, — но, думаю, какое-то представление о том, чего он хочет, у него было: общественная собственность, диктатура пролетариата. Мне трудно поверить, чтобы речь велась лишь о «создании игрового поля».

— А между тем это так, — откликнулся Вотапек, умявший уже больше половины второй порции. — Маркс действительно полагал, что все произойдет естественным путем: капитализм сам себя сокрушит. И именно в этом он допустил ошибку. — Антон заглотил большой кусок пирожного. — Хотя, возможно, вы и правы. Несомненно, следует иметь представление о том, что лучше всего для народа, как получить от людей максимум, как утихомирить их до того, как вы приметесь за создание игрового поля. Всякий, кто хоть как-то представляет себе будущее, обязан знать, что нельзя вычертить… скажем так — рабочие чертежи… пока не увидишь всего простора, на каком собираешься строить. Необходимо расчистить землю, прежде чем приступать к закладке фундамента.

«Расчистить землю, — подумала Сара. — Хаос в невиннейшей из трактовок».

— Нужен период безгосударственности, — добавил Седжвик, — чтобы убедиться, что фундамент закладывается верный. В этом, мне кажется, основополагающая мудрость манускрипта.

— Прошу вас помнить, — напомнила Сара, — что мое знакомство с этой книгой куда более ограниченно, нежели ваше. — Тему эту за последний час она затрагивала не раз. — Мои вопросы…

— Это вопросы, которые задает былая Убийца Иорданская. — Все взгляды обратились к Тигу, наливавшему чай в чашку. Несколько минут он молчал, явно выжидая момент, когда сказанное произведет самое большое впечатление. — Нам об этом хорошо известно, мисс Трент. Нам известно и то, что вы смотрите на мир под несколько иным углом зрения. — Поставив чайник, он взглянул на нее. — Общие теории, извлеченные из рукописи шестнадцатого века, вас вряд ли захватывают или впечатляют. Вам нужно знать как, когда, а не зачем. Или я неверно интерпретирую вашу роль во всем этом? — Тиг сделал глоток.

Вопроса Сара не ждала, упоминаний о своем прошлом — тоже. Еще больше тревожило то, как Тиг смотрел на нее: что-то такое таилось за его взглядом.

— Нет, почему же, по-моему, оценка справедливая.

— Хорошо. — Тиг поставил чашку на блюдечко. — Сложность в том, что для нас каки когданикогда значения не имели. Поймите меня правильно. Нами движет исключительно практический интерес. Полагаю, с этим мы все можем согласиться. Но он не может быть нашим средоточием. — Глядя на Седжвика, он продолжил: — Меня действительно не интересует, что у Лэрри на уме, а его — что у меня. Я уверен: когда мы достигнем определенной точки, он осуществит все, что ему нужно осуществить, для того, чтобы мы смогли двигаться вперед. — Тиг перевел взгляд на Сару. — За пределами этого наши жизни сводит воедино только зачем. И это с некоторыми незначительными вариациями верно для всех нас троих.

Тиг поджидал подходящий момент, чтобы наставить Сару в том, как действует Эйзенрейх. В отличие от своих коллег он счел лишним поражать воображение ссылками на великие теории или на собственные героические свершения. Из всей троицы он был тем, кто надежнее всех прятал свои карты. Более того, получалось, что он проверяет ее. Дважды во время ужина обрывал Седжвика, чтобы дать ей возможность поглубже раскрыть детали ее отношений с Эйзенрейхом. Оба раза Сара отделывалась малозначимыми фразами, памятуя о желании держаться подальше от всяческих деталей. Только сейчас она наконец-то поняла, до чего же умно он выбрал момент для своих замечаний, чтобы разговор по-прежнему сохранял тематическую сосредоточенность на абстрактном. Он явно не желал, чтобы к обсуждениям привлекались факты.

— Я не уверен, что выразил бы понятие «зачем» в подобных толкованиях, — подал голос Вотапек, — но согласен с тем, что нас связывает именно поиск постоянства. — Он не хотел позволять Тигу говорить от имени всех троих. Сара понимала: будь ситуация обратной, более именитый из троицы сидел бы молча: его «я», его чувство самости достаточно защищено, чтобы избегать столь явных перегибов. Сара ощутила тревогу: она не ожидала такой силы в Эйзенрейховой основе. — Порядок означает установление границ, чтобы вдохновить людей, особенно молодых, на испытание своих возможностей. Это, естественно, требует определенной структуры, дисциплины, небольшой прополки, избавления от сорняков. Не всякий наделен возможностями, которые я имею в виду. — Притязания Седжвика уступили место евгенике Вотапека.