Час назад позвонили из Нового Орлеана, но звонок ничего не разъяснил: Си-эн-эн с шести часов показывала картинки разрушений. Старец не отходил от телевизора, изображение, заполнявшее экран, и восторгало, и возмущало его.

«Слишком поспешно, — подумал он. — Все это слишком поспешно». Судьбе опять угодно испытать его решимость. Взрыв задумывался как составная часть завершающей стадии (вовсе не первой попытки), единичность, обособленность умалила его эффект. События, с которыми он координировался, не начнутся еще в течение трех дней, разрушение порта теперь не более чем случайный акт терроризма.

И все же урок явно становился поучительным. Бернард Шоу через спутник интервьюировал торговых представителей из Аргентины и Чили, двух человек, все еще не желавших рассуждать о последствиях недавней катастрофы.

— Насколько я понимаю, — говорил Шоу, — почти треть всей торговли с Южной Америкой ведется через Новый Орлеан. — Оба торгпреда согласно кивнули. — И если порт оказывается непригоден для коммерческого судоходства по крайней мере в течение десяти дней, по самым предварительным подсчетам, то это вызывает довольно интересные вопросы, господа. В сочетании с недавним крахом зернового рынка…

Старец слушал вполуха, раздумывая о том, какова была бы реакция, если бы в течение нескольких часов после взрыва порта из строя вышли также ключевые железнодорожные и автомобильные артерии Среднего Запада. Какие бы это вызвало вопросы? Какого рода экономическую панику?

Увы, этому не бывать: выбор времени оказался неверен. Теперь необходимо переосмыслить завершающую стадию и, вероятно, даже внести изменения в расписание.

— Подтверждение? А это, черт возьми, что значит?

Стайн был вторым, кто за последние десять часов выпытывал у Сары ответ на этот вопрос.

— Мне нужно, чтобы кое-кто узнал, что случилось со мной после Аммана.

— Вам нужно…

— Они в любом случае собираются заполучить мое досье. Поверьте мне.

Стайн покачал головой:

— Хотите уверить меня, что есть утечка? Самое большее десять человек имеют доступ…

— Поверьте мне, — перебила она его. — Беда в том, что в отчеты включены наблюдения за моим выздоровлением, а они содержат сведений больше, чем мне хотелось бы, чтобы попало в руки наших друзей. Там психологические отчеты…

— Я знаю, что это такое.

— Здорово. Тогда вам не составит труда отыскать мои. — Сара встала и пошла к кровати, где стояла ее сумка.

— Вовсе никакого труда. Всю последнюю неделю ваши хранятся у меня в кабинете.

На лице Сары промелькнуло удивление.

— Это удобно. Могу я спросить — зачем?

— Я люблю знать, с кем имею дело.

Возясь с молниями на сумке, она спросила:

— А сколько копий в ходу?

— Ни одной.

— Еще удобнее.

— Удобнее для чего? — спросил Стайн, в голосе которого послышалось нетерпение.

Сара как ни в чем не бывало обернулась к нему:

— Тут перечень четырех разделов: дата и час записи… Мне нужно, чтобы вы… избавились от них. Потеряйте их.

— Что?!

— На их месте напишите все, что вам угодно. «Пациент невменяем» или «Необходим покой. Процедура отменена». Все, что они и впрямь писали в те дни, когда считали, что лучше меня обуздать. — Сара на мгновение умолкла, взгляд ее устремился в невидимую точку. В сознание прорвались голоса прошлого, видения кровати, связанных кистей рук, шприцев, наполненных… — Все, что вам угодно, и ровно столько, чтобы не выглядело, будто есть пробелы. Затем суньте их обратно и верните досье. — Она протянула лист бумаги: — А это даты…

— Погодите. — Стайн крутился, следуя взглядом за Сарой. — Вы не только хотите, чтобы я подделал нечто, чего мне и видеть не положено, так вы еще хотите, чтобы я это вернул и кто-то другой этим воспользовался? — Качая головой, он потянулся за кофейником. — Если вам хочется, чтобы я хоть что-то из этого проделал, то улыбочкой вы не обойдетесь. Мне нужны ответы.

— Нет, не нужны. — Сара застегнула все молнии и вернулась к дивану. — В тех наблюдениях содержатся сведения, которые обратят в бессмыслицу все мной задуманное. Эти люди должны поверить, что я из их стана: Вотапек уже убежден. Мое досье, в нынешнем его виде, подорвет эту позицию.

— Понимаю. А я получу какое-то представление о том, чего искать?

Сара положила листок перед ним:

— Вот перечень.

Стайн тряхнул головой и откинулся на диванные подушки.

— Уверен, все это прекрасно, но это не то, о чем я спросил. Не забывайте, я видел досье.

Сара внимательно посмотрела на аналитика, на лице ее не было и тени былого, такого недавнего очарования.

— Следуйте перечню. И все.

— Семь лет — большой срок, чтобы помнить точные даты, какие вам приспичило изъять.

— Поверьте мне, Боб, — выговорила она холодно и четко, — я ничего не забыла и не забуду.

— О, у меня нет сомнений, что даты верны. Я только думаю, не могло ли что-нибудь проскочить во время других процедур. Я же говорил: я читал эти отчеты. Кажется, я понимаю: вы хотите, чтобы я убрал…

— Тогда к чему все эти вопросы?

— К тому, что мне нужно знать зачем. Вы не хотите говорить мне, чем занимается Джасперс, какое отношение ко всему этому имеет манускрипт, почему столь велика роль Шентена, — отлично. Почти все это я могу принять, потому что по какой-то неведомой причине я действительно верю: вы знаете, что делаете. Но мальчиком на побегушках не стану и в дело это ни за что не войду, коль скоро вы не верите мне настолько, чтобы дать хоть что-то, с чем я мог бы работать. Единственное, что я хочу знать: что в семилетней давности бреднях накачанного наркотиками, полумертвого, слегка психопатичного агента может привести в ужас людей вроде Тига? Что содержится в этом досье, чего не вижу я?

Сара, прежде чем ответить, выжидала, глядя ему в глаза.

— Они рисуют полную картину, а я не могу позволить, чтобы Эйзенрейх увидел ее.

— Почему?

Сара снова выждала.

— Ладно, Боб… Я хочу, чтобы они узнали, что я злилась, чувствовала себя преданной, выискивала… что-то, что придало бы смысл всему, что откалывалось от меня. Но я не могу позволить, чтобы они узнали почему. Я не могу позволить, чтобы они прочли, сколь ненавистен мне хаос и структуры, привнесенные им. Страницы бесконечных бредней. Если они их отыщут, то поймут, что я ставлю этих тигов, седжвиков, вотапеков и шентенов ничуть не выше сафадов, людей, считающих себя вправе уничтожать, дабы навязать жизни свое видение упорядоченного мира. Вы читали досье, Боб. На этих страницах я олицетворяю то, что они ненавидят и чего боятся. Я — голос разума.

Стайн сидел молча. Потом заговорил:

— И эти люди способны сотворить такую кутерьму?

Сара по-прежнему стояла у окна.

— Как сейчас в Вашингтоне дела, Боб?

— Что?

— На прошлой неделе, Вашингтон. Это была их разминка. Еще вопросы есть?

Стайн замер, уставившись на нее в нерешительности, потом глаза у него полезли на лоб. Сара молчала. Он взял лист бумаги, который она оставила на столике, заговорил, просматривая записанные номера:

— Есть министерский самолет, вылетающий в девять двадцать. Я успею вернуться в Вашингтон через три с половиной часа.

— Быстро, ничего не скажешь.

— Он летает по-настоящему высоко и по-настоящему быстро.

— Спасибо вам. — Слова были искренними: признание настоящей нужды, чего Сара не позволяла себе уже очень давно. Может, О'Коннелл и не единственный человек в КПН, кому она могла довериться.

Стайн свернул листок, положил его в карман.

— Остальное я оставляю вам. — Сара решила помочь Бобу укладывать бумаги ровными стопками, но на полпути к дивану услышала приглушенный стук в дверь. Легкий удар, не больше, но от его звука оба замерли и повернули головы к двери.

Сара сразу предостерегающе вскинула палец, показывая Стайну: тихо.

— Да? — воскликнула она спокойно, хоть и нетерпеливо.

Еще два легких удара.

Сара взглянула на вновь обретенного наперсника, лицо которого посерело, а руки крепко сжали папки. Сара взмахом руки показала: берите с собой и — на террасу. Потом медленно подошла к двери.