— Надеюсь, путешествие вас не утомило? — спросил он.

— Нет.

— Немного неожиданно, как мне представляется.

— Разве что место прибытия. — Сара устроилась в кресле поудобнее. — Нам необходимо было встретиться. А где и как — не столь уж важно.

Он внимательно посмотрел на нее: не рассчитывал на такую откровенность.

— Понимаю. — Сел, налил себе в стакан лимонада. — Не хотите ли?

— Мне на сегодня уже хватит, — ответила она.

— Да-да, конечно. — Вотапек поставил графин на стол и откинулся на спинку кресла, с удовольствием отдаваясь созерцанию облаков. — Элисон очень любит лимонад. Мой немного слаще.

— Уверена, не затем вы доставили меня в такую даль…

— Это правда, — перебил он, слегка запинаясь, но как-то обыденно. — Я вас сюда доставил потому… меня немного обеспокоил ваш визит к мисс Крох.

— Немного?! — воскликнула Сара. — Столько всяких хлопот… и ради того лишь, что вас немного обеспокоило?

— Возможно, — ответил он, оправляя пиджак. — Возможно, и побольше.

— Мне припоминается, вы были гораздо сильнее, нежели просто немного, обеспокоены, когда мы впервые столкнулись в Нью-Йорке. Слов нет, тут куда приятнее, однако я уверена, песня у вас все та же.

Вотапек повернулся к ней, удивленно выгнув бровь:

— Простите?

— Ваше первое предупреждение, — напомнила она. — В проулке. Надеюсь, те двое уже поправились.

Он все еще недоуменно смотрел на нее:

— Мисс Картер, я удивлен.

Сара взглянула на него: у Вотапека был вид человека, действительно сбитого с толку.

— И полагаю, вы в таком же неведении относительно того, что случилось во Флоренции?

Выражение лица у него не изменилось.

— Флоренция?.. И что это должно означать?

Сара снова выдержала паузу.

— Вы в самом деле понятия не имеете, о чем я говорю?

Вотапек несколько раз моргнул.

— Ни малейшего. — И поднес стакан к губам.

Сара следила за его движениями: по-прежнему скованные, но не более, чем раньше. Она давным-давно научилась замечать малейшие признаки обмана: едва уловимый сдвиг в движении глаз, в подборе слов, даже в наклоне тела. Но в Вотапеке не заметен ни один из разоблачительных знаков. Выходит, он и правда ничего не знал о двух ее стычках с Эйзенрейхом.

— Мне трудно в это поверить, — произнесла она, неожиданно куда более осторожно.

— Во что вы верите, меня не касается. Равно как и ваша личная жизнь.

— Значит, вы привезли меня сюда…

— Я уже сказал, зачем вас сюда доставил, — вновь перебил он. Взгляд, устремленный на нее, стал еще пристальнее, в голосе зазвучало нетерпение: — Меня интересует мисс Крох. Я опять спрошу: как вы ее разыскали?

Сара пыталась постичь смысл сказанного в последние три минуты. Флоренция, Пескаторе, Нью-Йорк… Все это ему ни о чем не говорит? Может, он…

Из петли долой.Фраза всплыла в сознании: посыл подсознательных девяноста семи в помощь для наведения порядка в вопросах, застревающих в мозгу. Из петли долой.В какой-то прошлой жизни вот так же говорила она себе, чтобы устраниться, сохранить свободу духа, отрешенного от всяческих структур и систем. Амман.Агент в безопасности, только когда обособлен. Для Вотапека, впрочем, это лишено смысла. Он — важная деталь в структуре Эйзенрейха. Вычленение из нее только собьет его с цели, отсутствие связи только превратит в объект нападения. Как же получилось, что он остался в неведении о дикой свалке, какой сделалась прошедшая неделя ее жизни? Как?

Человек в темном углу шевельнулся, Сара уловила движение: расправил плечи. У него сильный торс, мощная шея, хотя голова, похоже, маловата для такой крупной фигуры. До странности невозмутимый, он стоял в сторонке, не обращая внимания на игру в кошки-мышки, которая велась у него на глазах. Идеальный послушник, подумала она. Идеальное орудие.

Сара снова перевела взгляд на хозяина, тянувшегося губами к стакану. И тут инстинкт и факт, объединившись, дали ей ошеломляющий ответ: Вотапек ничем не отличается от человека в темном углу. В этот миг Сара разглядела мир Эйзенрейха, каким он был, каким ему надлежало быть: задуманным так, что каждый человек обособлен и тем защищен. Тиг, Седжвик и Вотапек. Каждый из них сам по себе, каждый из них в неведении. Вотапек не знал про Нью-Йорк или Флоренцию, потому что ему не положено знать. Этим заправлял кто-то другой.

Вот она, слабина, какой можно воспользоваться.

— Тут вам придется быть немного точнее, — произнесла она куда более беззаботно, чем минуту назад.

Ферик приканчивал уже третий пакетик крендельков, на откидном столике перед ним стояла банка пива, пальцы сердито терзали беззащитный целлофановый пакет.

— Остальное немного сложнее, — сказал Ксандр, отправляя в рот кусочек сыра.

— Значит, упрощайте. — Ферик послюнил пальцы и собрал крошки со столика. — Любой способен усложнить что угодно, доктор. Признак истинного гения в том, чтобы представлять сложное простым. — Он сделал глоток.

— Не исключаю. Только я никакой…

— Признак гения, — прибавил Ферик, — а не гений как таковой.

Ксандр улыбнулся. Через шесть минут он, очень постаравшись, обобщил:

— Теория умная. Монах не занимается шайкой политических заговорщиков, он говорит о массовой манипуляции тремя определяющими сферами внутри государства: политической, экономической и общественной. Учитывая, насколько верно понимает он структуру государства, все выходит далеко за рамки обычного обмана.

— Сферами? Не улавливаю.

— Монах по-новому осмысливает то, как складываются государства, — пояснил Ксандр. — В шестнадцатом веке государство рассматривалось с точки зрения его политической роли. Эйзенрейх расширяет это представление и включает в него на равных основаниях две другие сферы. Эта идея на самом деле не получала развития еще три сотни лет. Но даже тогда, то есть в наше время, идея управления сферами большинству людей недоступна. Открытие Эйзенрейха в том, что он осознает: чтобы управлять государством, его руководству следует управлять каждой из сфер обособленно. Один человек на одну сферу. И к понятию «обособленно» монах относится очень серьезно. Управителей, по сути, не заботит происходящее в других сферах. Теоретически они пребывают в блаженном неведении друг о друге.

— Но это только вызовет путаницу, — заметил Ферик.

— Вот оно-то и делает теорию такой умной, — улыбнулся Ксандр.

Новый Орлеан. 4 марта, 11.35

Отталкиваясь от подводного пилястра, юный боец Эйзенрейха (снаряжение аквалангиста пришло на смену комбинезону, в котором он чуть больше недели назад щеголял в аэропорту Даллеса) проплыл к дальней оконечности пирса и приладил взрывчатку к плоской балке. Так же как и к тридцати восьми другим упаковкам, размещенным по всему подбрюшью промышленного причала, он приладил сбоку маленький черный коробок: загорелся зеленый огонек, потом желтый. Секунду спустя детонатор у него на поясе замигал красным. Контакт обеспечен, частота установлена. Он посмотрел на показатель запаса воздуха: шестнадцать минут. Полно времени, чтобы установить оставшиеся четыре устройства и настроить их частоты. Пловец развернулся и нырнул в глубину, взяв курс на следующий пирс.

Он не принял в расчет неожиданный вал прибоя, волна, поднятая судном, прошедшим где-то поверху, швырнула его на щербатую кромку пирса. Первым пострадал баллон с воздухом: тут же в воде эхом разнесся скрежещущий визг пробоины. Еще секунда, и вторая волна припечатала его к бетону и стали — и опять вся сила удара пришлась по дыхательному аппарату. Скрежет теперь обратился в булькающий стон: воздух терялся мгновенно. Куда хуже было то, что от выброса поверхность воды забурлила пузырями, что могло сразу же привлечь внимание кого угодно.

Впрочем, выбора у него не было. Придется всплывать.

Сбросив акваланг с плеч, пловец смотрел, как тот тонул, вскоре следом отправился мешок, который он держал в руках, четыре взрывных комплекта бесцельно уходили в глубину. Затем он обратил лицо к поверхности. Отражение одинокой фигуры рябью колыхалось в воде. У него остался один выход: слой воздуха под пирсом. Скользя меж балок, он всплыл, без звука прорвав водную гладь. Затаил дыхание. Прислушался. Придется дожидаться темноты, а потом выбираться.