— Мне нужно забрать кинжал Лоренцо Форнарини, святой отец, — торопливо продолжил Браво. У него хватало собственных страхов, и он не мог ждать. — Если вы составите бумагу, подтверждающую, что кинжал является культурной ценностью и подлежит возвращению на историческую родину, я смогу увезти его с собой в Турцию.

— В Турцию?

— Я еду в Трапезунд.

Священник кивнул, смотря перед собой невидящим взглядом. Браво еще раз повторил его имя.

Отец Дамаскинос вздрогнул и уставился на Браво так, словно увидел привидение.

— С вами все в порядке, святой отец?

Постепенно его взгляд сфокусировался на Браво.

— Да, да, конечно, я сделаю все, что вы просите. Но…

Браво вопросительно посмотрел на него.

— Что, святой отец?

По лицу священника пробежала мрачная тень и тут же исчезла.

— Нет, ничего.

— Вы поступили правильно, святой отец.

— Что? — одними губами произнес отец Дамаскинос. Ужас снова завладел им.

— Я о пистолете, святой отец. Вы правильно сделали, что отдали его дяде Тони.

— Не знаю, Браво, не знаю… Господь рассудит, но я… я не знаю… — Отец Дамаскинос протянул руку и коснулся плеча Браво. С видимым усилием он заставил себя собраться. — Будь осторожен, сын мой, будь очень осторожен. Ты остался один на один с… очень опасным противником.

Браво недоуменно нахмурил брови.

Отец Дамаскинос облизнул губы.

— Дьявол, — выдохнул он. Браво почувствовал на своем лице его кисловатое дыхание. — Дьявол вышел на поле боя…

Браво стоял возле конвейера в аэропорту Трапезунда, ожидая прибытия багажа, — он упаковал кинжал Форнарини в небольшой чемоданчик. Кругом речитативом звучала турецкая и арабская речь; слова сыпались градом, хрустели, как капустный салат, стучали по ушам маленькими молоточками, кружились мириадами песчинок самума. Он прислушивался к разговорам, постепенно подстраиваясь под эту стремительную, отрывистую музыку Востока. Ему давно не доводилось говорить ни по-турецки, ни по-арабски, и теперь он мысленно тренировался, беззвучно отвечая на вопросы, которые задавали друг другу толпящиеся вокруг мужчины, женщины, дети.

Подхватив с ползущей дорожки чемодан, Браво направился в туалет. Зайдя в кабинку, он удостоверился, что кинжал лежит на месте, упакованный в точности так, как перед полетом. Вымыв лицо и руки, Браво посмотрел на свое отражение в заляпанном зеркале. Кто это? Бледное, загнанное лицо с ввалившимися глазами, совсем как у отца Дамаскиноса в Сан-Николо… Он отвернулся, напуганный тем, что увидел. В кого он превратился?

Вернувшись в зал, в гомонящую толпу, где металось под сводами разноголосое эхо, он долго, подозрительно осматривался, с мучительной остротой понимая, что его паранойя вполне обоснована. Никто, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания. Стиснув ручку чемодана, Браво направился к дверям и вышел в теплую, влажную ночь.

Он сел в раздолбанное, одышливо хрипящее такси и попросил отвезти его в центр. Трапезунд располагался на крутом горном склоне, выходящем к берегу залива серповидной формы. Город окружали подернутые голубоватой дымкой предгорья — естественная защита против нападений со стороны суши. Когда-то Трапезунд был окружен толстыми крепостными стенами, построенными по образу и подобию константинопольских.

Вглядываясь в вереницы сияющих огней на темных горных склонах, Браво чувствовал, как безмолвно витает над ним дух великой истории этого города. Когда в 1204 году во время четвертого Крестового похода был захвачен Константинополь, на обломках империи образовались три меньших государства: Никея, Эпир и Трапезунд. В царствование Алексея I, внука византийского императора Андроника I Комнина, Трапезунд был самым процветающим и богатым из трех. Когда Комнины со своим войском высадились на берегу, они уже вполне отдавали себе отчет, что расположение Трапезунда поистине уникально. Город в самом начале пути, соединявшего южное побережье Черного моря с Ираном, застава на подступах к перевалу Зигана, ворота в Эрзурум и внутренние области Анатолии! Стратегическую ценность Трапезунда невозможно было переоценить. Комнины превратили город в главное торговое звено между Востоком и Западом. Христианство в Трапезунде существовало наряду с исламом, и в четырнадцатом-пятнадцатом веках здесь разгорались нешуточные религиозные баталии. На Трапезунд претендовали греки, так много сделавшие для развития «Счастливого города», латиняне, торговавшие здесь, и турки, считавшие, что их просто-напросто ограбили, стянув у них из-под носа то, что принадлежало им по праву.

Глядя на синеющий вдалеке между горами просвет, Браво представлял себе длинные караваны рыжевато-коричневых верблюдов, везущих на своих спинах немыслимые богатства. Неровным строем они спускались по узкой, закрытой со всех сторон долине реки Пиксит к городу, где их нетерпеливо поджидали купцы и торговцы из Венеции, Генуи, Флоренции, даже Ватикана, — в те дни в Трапезунде жило много крестоносцев.

Потрепанное такси остановилось возле отеля «Зорлу Харбор», где Браво заранее забронировал номер с видом на море. Ночь была темная, безлунная, ни одной звезды на небе, только низко нависшие свинцовые облака. С улицы доносились крики на турецком и арабском, лай тощих бродячих собак. По спокойной блестящей глади моря скользили лодки; картина была настолько живописна, что напоминала театральную декорацию. Браво открыл стеклянную дверь и вышел на балкон. Стоя у перил, он полной грудью вдыхал пряные запахи куркумы, мирры, сумаха и мяты, вслушивался в причудливую путаницу городских звуков. Через распахнутые двери ночного клуба на самом берегу доносились переливы турецкой музыки, назойливое бренчание арабской лютни и бозука. [49]Браво слышал отрывистые гудки дизельных грузовиков, тарахтенье мотороллеров, голоса, низкие и высокие. В этом далеком приглушенном бормотании ему мерещились витиеватые византийские обороты, мелодичный венецианский говор, грозные нотки наречий сельджуков и мамелюков… Внезапно над гладью залива разнесся странный протяжный звук, словно крик муэдзина, призывающего к молитве. Браво поднял голову. Черная громада нефтяного танкера медленно двигалась на запад. По ту сторону моря лежала Украина, о которой он знал даже меньше, чем об этих местах.

Ему принесли ужин — жаренную в оливковом масле макрель с майораном и мятой. Снимая вилкой нежную белую мякоть с изящного хребта, воплощения математической точности природы, Браво задумался над тем, как интересно было бы придумать шифр, основанный на подобной органической структуре…

Совершенно неожиданно для себя он уснул, растянувшись поперек кровати прямо на покрывале, даже не сняв измятую одежду. Недоеденный ужин так и остался стоять на покрытом белоснежной льняной скатертью сервировочном столике.

Ему приснился сон, и в этом сне с ним снова говорил отец. Декстер отдыхал в теплой ванне, шумела вода, от поверхности поднимался пар. Он откинул назад голову с зачесанными мокрыми волосами. Отец казался расслабленным, но не беззащитным. Он никогда не бывал беззащитным…

Браво брился перед зеркалом.

— Думаю, ты читал последние новости относительно Анголы, — будничным голосом сказал Декстер.

— Да. — Браво знал, что отец имеет в виду гибель американских подводников и якобы последовавшую за этим резню, в результате которой пострадали ангольские солдаты. В Штатах многие были возмущены заявлением ангольских властей. Белый Дом категорически отрицал, что подобное вообще могло произойти.

— Я только что вернулся оттуда, Браво. Из Анголы. Хочешь услышать правду?

— А разве «Нью-Йорк Таймс» не публикует правду?

— Отчего же. В определенном смысле. Как и «Тайм», и Си-эн-эн, и «Рейтерс», и все прочие.

Браво отложил бритву.

— Хочешь сказать, что существует несколько истин? И сколько же?

— Если ты веришь во что-нибудь, это истинно — для тебя. Вот почему реальная история — дело темное: невероятно трудно отличить то, что произошло на самом деле, от того, что случилось по мнению людей, что должно было произойти, чего только хотелось бы… Все зависит от подхода к вопросу, Браво, от точки зрения. Всегда помни это.