— Эй, писец! Вижу, ты ловко пишешь! А читать ты умеешь?

— А вот ты, мальчик, читать явно не умеешь! — ответил он. — Потому что если бы ты умел читать, то увидел бы, что вот на этой табличке, — он показал на клочок бумаги, пришпиленный к стене над его головой, — написано: «Sinistro Scribe. Читаю и пишу. Аккуратно и деликатно».

— Sinistro Scribe… — повторил я. — Левый Писец? Откуда ты взял это имя? Я вижу, что ты — левша. Но хотя по-флорентийски «левый» и будет «синистро», левшей здесь обычно называют «манчино»…

Он взглянул на меня с любопытством.

— Каков мальчишка, а? Не умеет читать, но при этом разбирается в тонкостях языка! — прицокнув языком, промолвил он. — Как твое имя?

— Маттео.

— Если бы ты был более наблюдательным, Маттео, то непременно заметил бы, что я сижу с левой стороны башни, расположенной на левом берегу реки.

Я оглянулся и сообразил, что так оно и есть.

— Это имя забавное, оно мне нравится, — продолжал он. — А когда ты хочешь продать какой-нибудь товар или услугу, всегда лучше иметь имя, которое выделяло бы тебя среди прочих.

— Понимаю! — ответил я.

— А я понимаю вот что. — Он посмотрел на меня более внимательно и продолжил: — Передо мной мальчик. Причем мальчик-слуга, поскольку обут в сандалии, которые стерты от постоянной беготни по самым разным поручениям. Но на поясе у тебя отличный кожаный кошелек. Вероятно, это подарок от хозяина, и получен он совсем недавно, на праздник Крещения Господня. А еще я вижу, что, разговаривая со мной, ты не отнимаешь руки от своего кошелька. Хмм… — Театральным жестом он потрепал свою бороду. — И я могу также гарантировать, что помимо нескольких монет там есть кое-что еще. Я полагаю, мастер Маттео, что в этом кошельке у вас… письмо!

Я поспешно сложил руки на груди.

— Ага! — с триумфом воскликнул он. — Верная догадка!

— Ничто не ускользнет от глаз Левого Писца!

Старик был так доволен собой, что я не мог не улыбнуться вместе с ним.

— Более того, — добавил он, — я могу также гарантировать, что письмо это от девушки и ты не хочешь признаться друзьям, что понятия не имеешь, о чем в нем идет речь. — Он протянул руку. — Дай же мне флорин, и я прочту тебе твое письмо!

— Флорин! — воскликнул я с неподдельным ужасом. — Да у меня в жизни таких денег не водилось!

— Ну тогда полфлорина, — проворчал он. — Хотя ты и обманываешь такого безобидного старика, как я!

— Полфлорина — это недельный заработок мастерового, — возразил я, продолжая торговаться. — Столько не платили даже Брунеллески, а ведь он построил купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре!

— Неужели я хуже любого другого ремесленника? — вопросил старик. — Это я-то, получивший образование в монастыре Святого Бернара у преподобного брата Ансельмо? Того самого брата Ансельмо, чья рукописная мастерская знаменита красотой своих рукописей во всем христианском мире? Да мое мастерство каллиграфа уступает только его собственному мастерству!

— Да меня вовсе не интересует твое мастерство каллиграфа, писец! Мне-то придется платить за твой талант чтеца!

— А он оплачивается по меньшей шкале, не правда ли?

— Почему моя ставка должна быть меньше, чем ставка любого другого ремесленника в этом городе?

— Полфлорина за две минуты работы? Даже моему хозяину столько не платят!

— А кто же этот «хозяин», что продает свой труд столь дешево?

— Леонардо да Винчи.

— Ну ты и врунишка! Я никогда не поверю, что божественный Леонардо стал бы держать у себя на службе такого безграмотного бродягу, как ты!

Я вспыхнул и повернулся, чтобы уйти.

Писец удержал меня, подняв костлявый палец.

— Постой, мальчик. Не обижайся. Далеко не каждому дано читать и писать. Иначе как бы я зарабатывал себе на жизнь?

— Покажи-ка мне письмо. Если оно не слишком длинное, я, так и быть, прочту его тебе по специальной цене!

Поколебавшись немного, я вытащил из кошелька письмо Элизабетты.

— Да тут всего одна неполная страничка! Что же ты сразу не сказал? — Он кинул взгляд на мой кошелек. — А сколько вообще у тебя денег?

Вытащив свободной рукой грош, я протянул его писцу.

— Это все, что у меня есть.

— А мне показалось, что там звякнуло что-то еще.

— Бери, что дают, или я пошел.

Я сделал вид, что собираюсь положить и грош, и письмо обратно в кошелек.

— Ну ладно, ладно, — сдался он. — Пусть нынче ночью я умру с голоду, а ты в это время получишь в доме своего хозяина ужин из девяти блюд!

Бормоча это, он уже пробегал глазами мое письмо.

Так родилась наша дружба.

Со своей точки у моста он видел все и слышал обо всем, что творится в городе, так что был готовым источником сплетен и слухов и всегда мог рассказать много забавных анекдотов из жизни важных персон. У него был острый ум и трезвый взгляд на политику. Благодаря беседам с ним я узнал много нового о происходящих в стране событиях. До конца года, когда я получил второе письмо от Элизабетты, у меня не было непосредственной нужды в его услугах. Тем не менее я по нескольку раз в месяц подходил к нему, если оказывался в районе моста, и мы болтали о том о сем. Обычно, когда по делам мастерской нужно было сбегать с каким-то поручением, посылали меня, потому что у меня была хорошая память и я хорошо знал почти все улицы города. Кроме того, хозяин регулярно посещал часовню Бранкаччи, расположенную на том берегу реки; он изучал фрески, которыми была расписана эта часовня. Я сопровождал его и затем относил домой сумку с зарисовками, в то время как сам он шел обедать к друзьям, жившим неподалеку. Хозяин очень высоко ценил эти фрески; мне же было настолько не по себе от унылого вида Адама и Евы в момент изгнания из рая, что они кошмарными видениями являлись ко мне во сне. Поэтому, когда мы ходили туда, я обычно оставался у Понте Веккьо поболтать с писцом и шел за сумкой уже тогда, когда хозяин покидал кармелитскую церковь.

У писца было не слишком много клиентов, желавших, чтобы он написал за них письма. Нуждавшиеся в таких услугах были в основном людьми суеверными, и, как только видели, что он левша, они торопливо осеняли себя крестным знамением и уходили прочь. Но в праздники святых ему удавалось продать множество бумажных квадратиков с собственноручным изображением того или иного святого или с каллиграфически исполненной молитвой.

Вечером того дня, когда маэстро поговорил со мной, я отправился к писцу с просьбой прочесть мне четвертое из писем Элизабетты. Был конец июня, приближался Петров день.

Петр — святой, считающийся основателем христианской церкви и даже первым Папой. В Библии сказано, что Иисус Христос дал Симону, главному из своих учеников, имя Петр, означающее «камень», со словами: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам церковь Свою». И еще Христос сказал ему: «И дам тебе ключи Царства Небесного» [9]. Поэтому накануне Петрова дня писец был очень занят. Он уже изготовил немало карточек с молитвами. На них был весьма схематично изображен святой Петр с большими ключами в руках, а ниже рисунка шли одна или две строчки текста. С полдесятка таких карточек уже были пришпилены к стене вокруг писца.

Еще переходя мост, я уже увидел его, склоненного над своим ящиком. Время от времени он поднимал голову и выкрикивал:

— Молитва из уст самого святого Петра! Посмотрите! Он держит ключи от Царства Небесного. Повесьте эту карточку в изголовье умирающего, и святой Петр отворит врата Царства Небесного и введет душу вашего возлюбленного прямо в рай! Покупайте всего за четверть гроша!

При моем появлении он перестал писать.

— Ну, как там продвигается великая фреска? — спросил он, приветствуя меня, и вытер кончик пера о рукав.

Всем, кто трудился в нашей мастерской, было запрещено распространяться о деталях работы, но мне трудно было удержаться от хвастовства, особенно теперь, когда я сам был так ослеплен ею.

— Она так великолепна, — сказал я писцу, — что народ толпами будет стекаться, чтобы взглянуть на нее.