Балтис перестал орать, попереминался с ноги на ногу и молча ушел. Я хмуро, недоумевающе на них посмотрела. Иногда мне кажется, я не умею любить. Это какое-то запредельное знание, которое никогда не спустится на мою бедную голову. Слушать сердце? Угу. Сердце, оно вроде как не разговаривает. И меня это устраивает. Настоящая любовь страшна. Потому что любишь не за что-то, а просто так, даже видя все недостатки, осознавая весь вред, что они приносят, ненавидя их, все равно будешь любить этого человека. За то, что он существует. Настоящая любовь разрушает желанием обладания, стремлением сделать объект полностью своим, его дыхание, мысли, чувства, каждый удар сердца, уничтожает все страхом потери. Поэтому ничего хорошего нет в этой настоящей любви.

Почитать хотя бы историю гибели магов. Множество народу погибло из-за того, что не вовремя поддалось чувствам, и уже на смертном одре эти придурки уверяли, что нет, не зря. Вообще-то зря. Прожили бы спокойно свои лет триста или двести, сколько магам положено, встретили бы кого-нибудь, кто не втянет их в неприятности, а они… О дорогая, я защищу эту крепость только ради тебя! Я посвящу тебе этот новый алхимический раствор! Я исследую это страшное подземелье! Я заработаю денег на свадьбу! От любви сносит крышу, и готовы кинуть весь мир к ногам любимого человека, и море кажется по колено, а все преграды не такими уж неприступными. Вот только голодному ваграку все равно, спустился ли к нему маг ради наживы или потому, что его принесли крылья любви. Если, конечно, они его и вправду не принесли: владеющему левитацией магу сражаться всегда проще. Жаль, что энергии это заклятие жрет немерено. А сердце, полное прекрасных чувств, и сердце, страдающее от жажды золота, для ваграка на вкус наверняка одинаковы, вряд ли он после пожирания очередного пылкого возлюбленного начинает стихи писать.

Но все равно, что бы там ни было, а стоят рядом они уже долго. За это время все тело можно перевязать, а не маленькую царапинку.

– Эй, Риалис, ты уже освободилась? – испоганила я, несомненно, волнующий момент.

Они отступили друг от друга.

– Да, летунчик. Свободней некуда, – не без злости отозвалась она. Потом взяла себя в руки. – Пойду переоденусь. Пока, Алли. Летунчик, пошли.

Я пожала плечами и направилась за ней. Ну вот, наконец я все и узнаю. Хотя один мудрец когда-то сказал, что незнание – благо. Некоторое время Феолески молча шла рядом, кидая на меня странные взгляды и о чем-то размышляя. Мы поднялись по лестнице и зашли в ее комнату. Как я и думала, в ней царила полная помойка. Грязные тарелки горкой на столе. Грязная, перемазанная кровью одежда большой горой в углу.

– Я в прачечную сразу мешок отношу, – пояснила Феолески, проследив за моим ошалевшим взглядом. Хотя я больше думала о том, на кой ей столько одежды и каково это, каждый день недели надевать разное. Комната у нее была большая, даже чуть больше, чем у нас с Маарой, но при этом жила она тут, по-моему, в одиночестве. Вариантов было два: либо она грохнула свою соседку, либо та от Феолески сбежала. Нет, был еще и третий, если семья у нее достаточно влиятельна, то ей могли выделить целую комнату с самого начала обучения.

– С тобой кто-нибудь еще тут живет?

– Что, не видишь, тут одна кровать.

– Ну кто знает, вдруг ты закопала соседку под горой мусора.

Феолески вяло покачала головой, даже не наорав на меня, и внезапно спросила:

– Тебе в последнее время снились необычные сны?

– Необычные? – И это все, о чем она хотела спросить?! Я едва сдержала вздох облегчения. – Например?

– Которые раньше тебе не снились, – с трудом ответила она.

Я задумалась. Временами мне снились кошмары. Они были настолько обыденны в моей жизни, что я уже давно перестала замечать их. Реальность дурных сновидений была близка мне и понятна. Они казались естественным продолжением моей дневной усталости, словно мир, баюкая меня в своих ладонях, забирается в мои сны и чудовищно отражается в них. Что именно имела в виду Риалис, было неясно.

– Перескажи такой сон. Может, и мне что-то вроде него снилось.

Феолески как-то странно на меня посмотрела, потом засунула руки в карманы, оттягивая их в стороны, и стала похожа на растерянного мальчишку-подростка.

– Мне снилось, что я демон. Тот демон, которого мы вызвали.

Я молчала и ждала, когда она продолжит.

– Мне снилось… В том мире было два солнца. Я выглянула в окно, и они были на небе, а само небо – голубое, но с мягким лиловым оттенком. Я видела множество существ, орущих что-то, жутко ревущих. Они кидались на стены замка, где я находилась, рвали когтями камень, не жалея себя. И их ярость была почти… ощутимой. А я наслаждалась ей. Я уже представляла, как буду убивать их одного за другим, и это нравилось мне. Нет, не просто нравилось. Я боевой маг, Тай. – Она заглянула мне в лицо пристальным, ищущим взглядом. – Я знаю, мне придется участвовать в боевых действиях. Я готова к этому. На тренировочных пустошах я уложила уже немало ваграков и еллси. Я знаю, каково это – убивать. Я знаю торжество победы, наслаждение чужой смертью. Но то, что я чувствовала во сне… Я никогда не чувствовала такого упоения, предвкушения чужой смерти, того, как ломко захрустят их кости, как сухие ветки, и они все подохнут. Это было опьяняюще. Я вообще не думала, что могу испытывать такие сильные эмоции. – Ее лицо стало еще более бледным и растерянным. Сны выеденного яйца не стоят, но видеть никогда не унывающую Риалис выбитой из колеи, вот это по-настоящему пугало.

– Еще что-то снилось?

– У меня болит ладонь, Тай. Иногда мне кажется, кровь демона, которой мы тогда обменялись, бежит в ней, как сотня плотоядных муравьев.

Я вздрогнула. Рука у меня тоже изредка побаливала, я все чаще замечала, что то и дело расчесываю ладонь, щупаю пальцами несуществующий шрам. Словно это была нестираемая метка, которую нам оставил демон. Об этом ни в одном фолианте сказано не было.

– И да, мне снилась… – зло продолжила Феолески. – Мне снилась ты! Я по-прежнему была заперта в том круге. И испытывала презрение, отвращение к маленьким хитрым зверькам, которые сотворили это со мной. И знала, что выберусь и расквитаюсь, потому что, обхитрив в одном, зверькам никогда не сравниться с делхассе. Он даже людьми нас не считает, летунчик, – криво хмыкнула Риалис, постепенно приходя в себя.

– Ну а я? Что про меня снилось?

Она снова посмотрела на меня странным, задумчивым взглядом.

– Я была в том круге, а потом появилась ты. Ты сидела на краю стола и пускала цветные блики, порхающие по комнате. И это было красиво. В какой-то степени это даже восхищало его. – Я почувствовала, как по спине у меня побежали мерзкие колючие мурашки, сотня иголок, впивающихся в кожу. Ей снилось, как я тренировалась создавать иллюзии бабочек. Я не рассказывала ей об этом. – Для него мы все тонкие и изящные, ты же видела этого громилу, мы – коротышки по меркам демонов. Для него мы все, ну как эльфы для людей, даже больше. Мы что-то невероятно хрупкое, необъяснимое. Он не понимает тех, кто может создавать красоту. Ты такая боязливая, такая хрупкая, а умеешь подобное, ему хотелось не просто убить, а понять, впитать в себя то, что никогда не будет достижимо. Во сне ты сидела на краю стола, скрестив ноги, и с выражением любопытства пускала цветные порхающие блики по комнате, а он жаждал вырваться из круга, смять, сдавить тебя так, чтобы затрещали кости. Сдавить голову, впиться в нее горячими ладонями, вплавляясь в кожу, навредить, проникнуть в мысли, ощущения, сломать, смять то, что не понимает.

…Как же нестерпимо холодно, думала я. С чего я решила, что сегодняшний день был жарким? Меня бил озноб, и мне было так холодно, будто на окрестности обрушились заморозки.

– А ты не могла бы пересказывать не так подробно? – огрызнулась я.

– Да ладно, летунчик. Это же просто сны. Или нет? – с подозрением спросила она.

– А другие? Им что-нибудь такое снилось?

– Я не спрашивала. – Феолески с досадой махнула рукой. – Будут смотреть как на трусиху.