— Морган! С каких пор ты живешь в такой берлоге?

— У меня нет времени.

— В шкафах пусто! Когда в последний раз ты покупал продукты?

— Не помню.

Он выскочил в коридор с коробкой печенья в руке. Несмотря на возраст, ему еще удавалось выглядеть элегантным в джинсах и хлопчатобумажной рубашке с короткими рукавами.

— Уже восемь месяцев, как просрочено, — сказал он с гримасой отвращения.

Выбирая для Этти широкие льняные брюки, какие он любил, я раздраженно возвел взгляд к потолку.

— Вечером, когда вернемся, я приведу все в порядок.

— Нет, мой мальчик. Мы приведем все в порядок сейчас. И купим продукты.

— Папа! Уже половина десятого, а самолет приземляется в тринадцать часов.

— Поэтому ты хочешь привезти Этти в этот хаос. А если он так же придирчив, как раньше? И чем ты рассчитываешь накормить его? Просроченными вафлями и… А это что такое?! — воскликнул он, хватая корзинку с фруктами, где лежал единственный сгнивший банан.

Я поморщился.

— Я не пойду в банк, а ты приготовься как следует потрудиться. И раз уж я здесь, — добавил он, беря телефонную трубку, — скажи, у тебя денег достаточно?

— Думаю, да.

— Э-э, проверь, черт возьми! О, ясно, это твой брат занимался здесь всем!

Я прикусил язык, чтобы не ответить резкостью, и вспомнил, почему мы с Этти решили в свое время покинуть отцовский дом, как только получили университетские дипломы.

Пока папа звонил управляющему банком, я набрал на мобильнике номер своего банка.

«Нажмите на кнопку со звездочкой… наберите номер вашего счета и нажмите на диез… наберите ваш личный код… На сегодняшний день остаток на вашем счете составляет триста одну тысячу двести пятьдесят девять евро и восемьдесят два сантима…»

Я поперхнулся дымом от сигареты, а отец нахмурился.

— У тебя такая значительная задолженность? — прошептал он, указывая на экран телефона.

Я махнул рукой, замотал головой и попросил подтверждения сальдо.

«…остаток составляет триста одну тысячу двести пятьдесят девять евро и восемьдесят два сантима. Чтобы получить детальный обзор последних операций, нажмите на цифру один…»

С бьющимся сердцем я нажал на единицу, и синтетический голос монотонно и отчетливо произнес:

«28 июня… расход… удержание… сто двадцать четыре евро пятьдесят два сантима… 2 июля… расход… удержание… восемьдесят семь евро пятьдесят сантимов… 6 июля… поступление… „Наши поздравления, Гелиос“… триста тысяч евро… 7 июля…»

Ошеломленный, я отключил телефон и увидел, что отец подзывает меня рукой.

— Одну минуту, мадам Шасье, вот и он. — Прикрыв микрофон ладонью, он спросил меня: — Сколько тебе перевести?

— Нисколько, — тупо ответил я. — Мне с лихвой хватит.

Я опустился на диван, а отец положил трубку, так и не позвонив в клинику. Триста тысяч евро… Теперь я понимал, почему люди Гелиоса были счастливы работать на него.

— Так что? — спросил отец, и я от неожиданности вздрогнул. — Пойдем за покупками?

Я последовал за ним до небольшого супермаркета, который находился неподалеку от дома, и мы вернулись, нагруженные как мулы. Папа все еще не мог опомниться.

— Два миллиона франков… Господи… Если этот человек и остальным так платит, он, должно быть, чертовски богат!

— Я не собирался говорить тебе о нем, — сказал я.

— Знаю, знаю. Я не спрашиваю тебя, кто он.

— Я сам бы хотел это узнать.

— Заметь, два миллиона франков за пулю в бок — не такая высокая плата!

Мы уже собрались подняться по лестнице, как нас окликнула консьержка:

— Мсье Лафет, ваша корреспонденция! О, мсье Лафет-отец, какая радость видеть вас! Как вы поживаете?

Я поморщился. Пакеты были тяжелые, а мой шов побаливал.

— Мадам Ризоти… нам тяжело…

— Да, да, — сказала она, суя мне в руку конверт. — Кстати, я все еще храню вашу маленькую маску, — крикнула она нам вслед с нижней площадки лестницы. — Она очаровательна. И так реалистична. Все спрашивают, откуда она.

Мой отец прыснул со смеху и склонился над перилами.

— Из одной деревушки на Амазонке, дорогая мадам. В этих чертовых джунглях я едва спасся от тигра.

— Правда?

— Да. Только там еще можно встретить племя каннибалов, способных сделать маски, достойные этого названия.

Я услышал, как консьержка вскрикнула от ужаса, и уже не смог больше удерживаться от смеха.

— Это было здорово, — сказал я, вставляя ключ в замочную скважину. — Сразу видно, что ты не сталкиваешься с ней каждый день. Тигры на Амазонке…

— А ты знаешь, я немало заплатил за эту штуку. Я отыскал ее у одного старьевщика в Канаде.

Я поставил пакеты в кухне и принялся раскладывать наши покупки в шкафчиках, а отец в это время перебирал мою корреспонденцию.

— Открытка от… Бенедикты? О, ты никогда мне не рассказывал о ней.

— Сотрудница отеля.

— Городской телефон опять подорожал. Скоро он будет дороже, чем сотовая связь. А-а, встреча для переговоров о бойлерной. Она работает?

— Нет, немного барахлит. Прикрепи это на холодильник.

— Ладно…

— А еще что?

Я поднял голову и увидел, что отец с недоуменным видом опустился на стул.

— Что это?

— Имущество Бертрана было продано на торгах, — сказал он угасшим голосом, протягивая мне большой, формата А4, конверт.

— Счетная палата недавно сунула свой нос в счета Лувра, — сказал я, пробегая глазами официальную бумагу. — Им, этим канальям, придется выскрести все до последнего сантима, чтобы заткнуть дыры. Если бы бедняга Бертран знал, чему послужит его имущество… — Я поморщился. — Иными словами, я не вижу, каким образом все это касается меня. Это из Лувра?

Отец осмотрел конверт со всех сторон и пожал плечами.

— На конверте только твое имя. Ни марки, ни адреса.

Я полистал каталог торгов, что был в конверте, и на странице, где содержалось описание дома Бертрана с фотографиями, увидел прикрепленный маленький листок. Когда я понял, что это, мне пришлось сесть, чтобы не грохнуться на пол.

— Что такое? — встревоженно спросил отец.

Не в силах произнести ни слова, я протянул ему документы. Акт о продаже, признанный законным регистрационной палатой, где значилось имя нового владельца дома Бертрана — мое.

— Приехали! — крикнул Ганс, спеша к нам, чтобы достать вещи из багажника моего сияющего новенького внедорожника, который открыла Амина.

Была середина июля, и аромат лесов Фонтенбло окутывал весь Барбизон.

— Балюстраду уже починили, — заметил отец, выходя из дома. — Им надо еще немного времени, чтобы укрепить несколько камней.

Громкий стук заставил нас обернуться, и я расхохотался. Этти возмущенно стучал в заднее стекло машины с выражением детской обиды на лице. Я отстегнул ремень безопасности и открыл дверцу.

— Извини.

Этти повел плечами и выбрался из машины, с пренебрежением глядя на меня.

— Я не собирался… выпрыгивать на дорогу!

— Вот он!

Мадлен в фартуке, повязанном вокруг бедер, тоже вышла из дома навстречу нам. Брат испуганно прижался ко мне. Я обнял его за плечи, успокаивая.

— Этти, это Мадлен. Она будет заниматься тобой. И нами, в конце концов.

— Добрый… день, — боязливо произнес Этти, протягивая ей руку.

Мадлен потребовалось необыкновенное мастерство, чтобы обаять Этти под скептическим взглядом моего отца, но уже через пятнадцать минут Этти был завоеван и снова начал улыбаться своей доброй улыбкой.

— Идем, Ганс проводит тебя в твою комнату, и ты скажешь мне, как ты хочешь ее обустроить, — сказала Мадлен.

Она взяла его за руку и повела на второй этаж, а брат в восхищении оглядел все вокруг. Солнце светило через витражи, покрывая его разноцветными пятнами.

— Вот здесь комната Моргана, а здесь… посмотри. — Ганс подтолкнул его в комнату, которая некогда предназначалась для друзей. — Вот это твой уголок. Я даже приволок сюда ту индусскую штуку, что была у тебя в Париже, — добавил он, показывая на маленький жертвенник, который он с великими предосторожностями перевез.