© А. В. Калинин (наследники), 2023

© Н. А. Калинина, статья, биографическая справка, 2023

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство АЗБУКА^®

Я всегда считала «Цыгана» самым загадочным из всех произведений Отца.

«Почему „Цыган“, а не „Казак“?» – спрашивали у него друзья, читатели, критики. Спросил об этом и «главный цыган» России или, если угодно, Советского Союза Николай Сличенко, который перенес на сцену театра «Ромэн» начальные части романа и с блеском – тогда еще молодой и всеми обожаемый – сыграл главную роль. «Я живу среди казаков и все время о них пишу. А „Цыган“ роман и о казаках тоже», – обычно отвечал Отец. Одному слишком пытливому журналисту, помню, сказал: «Мой пращур был цыганом и спал под кустом калины – от него и пошел наш род Калининых».

Может, в этом ответе и есть разгадка той особенно пылкой любви, которую испытывал Отец к своему Будулаю?.. Критики советских времен, а они были злые и невежественные в своей массе, уж поверьте мне, «голос крови» считали темным предрассудком, чем-то сродни вере в Бога. Отцу, кстати, доставалось от советских критиков по первое число. И за «Суровое поле», в котором он якобы оправдывал власовца, и за «Эхо войны» – главная героиня-то предательница, мать полицаев, а выписана ярко и даже, быть может, с состраданием. А за юношеский роман «На юге», созданный в окопах Великой Отечественной, Калинина обозвали «квасным патриотом», потому что его герои – а так было на самом деле – рядом с советскими орденами носили Георгиевские кресты. «Цыгана» критики не жаловали своим вниманием – уж больно велика оказалась читательская любовь к Будулаю и Клавдии, и никому не хотелось вызывать на свою голову гнев народа.

И вот в 1967 году на экраны выходит художественный фильм «Цыган», поставленный Евгением Матвеевым по первой части романа, той самой, которая вызвала у читателей столь большую любовь с привкусом печали. Евгений Семенович Матвеев, частый гость в нашем пухляковском доме, рассказывал, в лицах разумеется, как его буквально атаковали на улицах, в присутственных местах люди разных возрастов и профессий, требуя от него, очень правдиво перевоплотившегося в цыгана Будулая, вернуться немедленно к Клавдии, которую со столь проникновенной убедительностью сыграла Людмила Хитяева.

«А что автор?» – спросит невольно читающий эти строки. Признаться откровенно, Отец, посмотрев «Цыгана», был расстроен и даже хмур, что пытался скрыть от Матвеева и других создателей фильма. И не потому, что у Матвеева не хватило таланта, темперамента или чего-то еще, – всего этого у Евгения Семеновича оказалось в избытке, – в душе у автора, разумеется, жил свой Будулай…

Мы, домашние, давно заметили, что ни одно из своих произведений Калинин не писал с такой страстной и беззаветной самоотдачей, как свой роман о Клавдии и Будулае.

…Помню, дело было зимой. Отец спустился из мезонина, где спал, работал либо читал, остановился на последней ступеньке крутой деревянной лестницы, сказал: «Он постучался ко мне в окно своим кнутом… – И, видя мое недоумение и любопытство, добавил: – Цыгане обычно стучат в окно кнутом. Он в табунных степях, на конезаводе. Но Клавдия пока не знает об этом…» Мы завтракали в полном молчании, не желая нарушить плотную – до осязаемости всеми органами чувств – атмосферу, вдруг окутавшую нас своим волшебным облаком. Отец произнес всего несколько фраз: «Там директором конезавода генерал, воевавший в казачьей кавалерии. Будулай встретил своих родичей – цыгане всегда собираются там, где лошади. Он живет один, в вагончике. Вокруг табунная степь… И конокрады бродят… Его одна цыганка очень любит…»

«А как же Клавдия?» – невольно вырывается у меня. Отец долго молчит, медленно мешает ложкой в чашке с чаем. «Клавдия, я думаю, поедет его искать. Но она пока точно не решила. Ей уже сорок, у нее взрослые дети, и она стыдится людей… – Отец наливает в блюдце остывший чай и вдруг резко отодвигает его от себя, расплескав на клеенку. – А ведь любовь не спросит, когда ей прийти…» Забегая вперед, скажу, что в эти дни и написалось одно из самых пронзительных стихотворений Отца о любви:

Но вернемся к Будулаю и Клавдии. Отец вдруг стремительно вскочил из-за стола, бросил: «Обедать не зовите» – и бегом поднялся в мезонин. Оттуда долго доносились его тяжелые шаги, потом он что-то двигал, гремел печной дверцей – в ту пору у нас было печное отопление и зимой обычно горели три, а то и четыре печки. Потом читал что-то вслух довольно громко, несколько раз сказал решительно и громко: «Нет! Только не это!» Спустился уже ближе к ужину – грустный, осунувшийся, с потухшим взглядом. «Пойду гулять», – сказал едва слышно, надел тулуп, шапку. Было морозно и звездно. Я слышала, как под его ногами скрипит снег, видела его печальную тень на снегу… Поняла безошибочно: что-то случилось с Будулаем или Клавдией. Скорее всего, судьба снова их разлучила…

Я рассказала всего об одном коротком эпизоде из истории создания романа «Цыган», истории длинной – в сорок с лишним лет. Калинин всегда уходил с головой в творчество: писал ли он статью для центральной газеты, очерк, повесть и так далее. Но в истории с Клавдией и Будулаем это был не уход, а самое настоящее отшельничество. Часто он завтракал, обедал, ужинал в своем мезонине, машинально что-то жуя, глотая. Бывало, не брился по несколько дней – а ведь сам до глубокой старости оставался всегда аккуратным, подтянутым, чистым до душистого блеска.

Разумеется, Отец не мог отказаться от своих обязанностей депутата Верховного Совета. Разумеется, в нашем доме практически каждый день бывали люди – и местные, и издалека, и по делу, и просто так… Я видела, Отец с трудом переключается, то есть возвращается от Будулая, Насти и других – так и хочется сказать, в ту пору самых близких для него людей – к жизни реальной, к депутатским хлопотам, к письмам друзей. «Поставь мне Первый концерт Чайковского в исполнении Вана Клиберна, – просит он вечером. Слушает музыку внимательно, иногда смахивая украдкой слезинку. Или просит найти пластинку с романсами Глинки. Говорит потом: – Музыка мне делает больно. Я чувствую себя незащищенным от всех стихий, чувств в первую очередь. Без этого художнику нельзя. Для него не существует чужой боли, чужой радости… Душа должна быть растревоженной, только тогда имеешь право взяться за перо. Равнодушным и отстраненным оно служит неверно…»

А потом, уже в разгар весны, я слышу, как Отец бегом спускается по лестнице из мезонина, чуть не падая внизу. Глаза у него блестят восторженной радостью. «Шелоро сказала ей. Она ей все сказала… Эта Шелоро очень интересная личность: появляется внезапно там, где она необходима как воздух. Рассказала Клавдии, что Настя вышла замуж. Не за Будулая, а за русского. Того, который ей проходу не давал. За Мишку Солдатова. Клавдия обрадовалась… Надавала Шелоро яиц, зерна, хлеба, одежды для деток. Готова была все из дома вынести за такую радостную весть…»

За обедом у нас царит праздничная атмосфера. Отец вспоминает смешной старый анекдот – очень целомудренный, разумеется. Других он просто не знает и никогда не слушает. Потом читает Маяковского, Блока… Память у него отменная, очень точная. В его исполнении Маяковский мне даже немного нравится, а вот читать его я не люблю. Ну а Блок – наша совместная горячая любовь. Как и музыка Чайковского, Рахманинова, Шопена… Мы говорим о стихах и музыке, помню, в частности, о фа-минорном концерте Фредерика Шопена, посвященном его первой – идеальной – любви Констанции Гладковской. Отец задает мне много вопросов, считая меня знатоком в этой области. Я с удовольствием рассказываю все, что мне известно. Как вдруг он говорит: «Он ее выдумал, свою Констанцию. Я слышу это в музыке. Она – мечта об идеале». И вдруг читает стихи, от которых у меня, думаю, и у всех сидящих за столом, мороз по коже: