«Цыгана» – в восьмичастном варианте – издавали с удовольствием и много. И Москва, и Киев, и родной Ростов, и далекая Уфа… Разумеется, за рубежом тоже. В славянских странах роман имел большой успех. Особенно в бывшей Югославии. Как ни странно, на Западе самым большим успехом пользуется роман «На юге», переведенный практически на все цивилизованные языки мира. Его издавали и переиздавали под названием «Казаки», «Донские казаки», «Казаки идут на запад». Отец не получил за этот роман, как, впрочем, и за своего «Цыгана», никакой премии – ни Сталинской, ни Ленинской. Потому что не был никогда придворным – прирученным – писателем. Как говорится, каждому свое.
Но я снова хочу вернуться к цыгану Будулаю, Клавдии, Шелоро, Егору… Роман – Восьмая часть его, – на мой взгляд, кончается ужасно. Еще более трагично, чем «Ромео и Джульетта» Шекспира, – они хотя бы умерли в объятиях друг друга, наверняка обретя свое счастье на Небесах. А здесь… Едва обретя друг друга, Клавдия и Будулай вынуждены расстаться. И как… Я позволю себе процитировать самый конец «Цыгана». Трагедия в ее чистейшем – античном – виде. Бескровная, а потому еще более страшная.
«Догнав Клавдию на нижней придонской дороге уже на полпути между станицей и хутором, Будулай соскочил с мотоцикла и долго вел его за руль рядом с ней, пока она, останавливаясь, сама не спросила у него:
– Зачем ты гоняешься за мной? Ты что же думаешь, я сейчас ухвачусь за тебя двумя руками и скажу, чтобы ты оставался со мной? А она там, слепая, пусть так и шуршит похоронкой по ночам. Слепая, а посмотри, какую без тебя подняла дочь. По одним ладошкам гадала женщинам, когда мужья вернутся с войны, и они верили ей… Не гоняйся больше за мной и уезжай, если не хочешь, чтобы люди, – на мгновение Клавдия запнулась и твердо договорила, глядя сухими блестящими глазами на Будулая, – подумали о тебе хуже, чем они думали о тебе.
Будулай снял свою летнюю соломенную шляпу с застрявшими в ней иголками сосен, через которые ему приходилось продираться во время обходов острова, и поклонился ей.
– Я знал, что ты это скажешь мне.
– Спасибо, – чуть побледнев, насмешливо ответила она, и он вдруг узнал в ней ту, прежнюю, Клавдию, которую некогда догнал на этой же береговой дороге на велосипеде между станицей и хутором. Целая вечность прошла с тех пор.
– А как же Ваня? – глухо спросил Будулай.
– Хорошо, что он так и не узнал ничего, – почти шепотом ответила Клавдия.
– Но довезти тебя до дома ты позволишь мне?
– Нет, – непреклонно сказала она и вдруг потянулась рукой, снимая у него с плеча ружье. – А вот его мне придется у тебя взять. Как же нам с Дозором без него остров охранять? – Будулай сделал движение, чтоб придержать ее руку в своей, но она, отступив от него, вскинула ружье: – Не подходи! – И опять упавшим до шепота голосом добавила: – Скорей уезжай, Будулай. Чтобы, когда я вернусь домой, уже не было тебя».
Помню, Отец читал заключительный отрывок из Восьмой части, уже переписанный начисто его словно подхваченным вихрем почерком на сложенных в книжечку перегнутых пополам листах бумаги. Закончил читать… Вижу, Мама плачет, а у меня так больно и тревожно на душе, что слезы где-то далеко и глубоко внутри, а значит нет и не будет облегчения. Отец кладет листки на стол, отворачивается, смахивает украдкой слезинку и вдруг громко всхлипывает. «Неужели она смогла бы выстрелить в него?» – думаю я. И вдруг представляю себя на месте Клавдии. Смогла бы?.. Думаю, что да. А потом – в себя. Зачем жить, если навсегда утеряна Единственная Любовь. Говорю вслух: «Многие не поймут. Особенно женщины. Тебе придется писать продолжение». – «Нет. Больше ничего не будет. Хватит. – Отец с грохотом отодвигает стул, меряет тяжелыми шагами наши скрипучие половицы. – Сердце болит, – говорит едва слышно. – Всегда болит сердце, когда думаю о них. Почему у них так получилось?..»
А по телевизору тем временем по несколько раз в году показывают «Цыгана» и «Возвращение Будулая». Многие смотрят, звонят Отцу, присылают восторженные письма и телеграммы. Он роняет как-то: «Счастливый конец – это как соска для зрителя. Мы все любим эти соски».
«Роман-газета» не опубликовала по каким-то соображениям Восьмую часть, хотя она и стояла в их издательском плане. А ведь весь «Цыган» прошел через «Роман-газету», тоже в ту пору выходившую миллионными тиражами. Кроме Восьмой части. Думаю, Отца это ранило в самое сердце, тем более что тогдашний редактор «Роман-газеты» Валерий Ганичев и вся его редакция хвалили ее публично.
Бог с ними, с издателями. Тем более что «Цыгана» публиковали охотно, огромными тиражами и подчас даже без ведома автора. На «пиратов» Отец никогда в суд не подавал, но, помню, одному из них самому сделалось стыдно, и он вдруг заплатил автору частью тиража книги, экземпляры которой разлетелись в мгновение ока на подарки с автографами.
На этом можно было бы поставить точку, хотя Будулай, Клавдия, Настя, Шелоро и другие персонажи романа мне всегда казались моими близкими знакомыми, о которых мы все – и те, кто приезжал в гости, тоже – всегда говорили с удовольствием. Так, будто они живут где-то рядом, держат с нами постоянную связь, и мы всегда знаем, что происходит в их жизни.
Помню, мы с сестрой срочно прилетели из Москвы, когда родители отравились газом, – дело было в середине девяностых. По пути из аэропорта заехали в шахтинскую больницу, еще не зная, как обстоят дела, – мобильников в помине не было. Прошли в палату. И Отец, и Мама уже были в полном сознании, хотя совсем слабые. У Отца как-то странно поблескивали глаза. Я наклонилась поцеловать его, а он говорит: «Я видел его. Это он нас спас от смерти». Я почему-то сразу поняла, что Отец имеет в виду Будулая. Творческая мысль не умирала в нем ни на мгновение даже тогда, когда он был на самой грани перехода в другой мир. В доме, где было холодно и еще чувствовался угарный дух, хотя все было раскрыто настежь, я в первую очередь обратила внимание на пишущую машинку на столе в нашей столовой, в которой был заправлен лист. Выходит, они оба работали и прозевали ту зыбкую грань бытия, за которой начинается забвение. К счастью, в данном случае не фатальное. Мы навещали их в больнице каждый день – что такое сорок километров, хоть и по гололеду, на который была так щедра та весна, – когда сердце переполняет благодарность к Господу за чудесное спасение самых близких людей и неодолимое желание видеть их, касаться их рук, смотреть в их живые глаза. Отец рассказывал о Будулае – сумбурно, ярко, влюбленно. Как он отчетливо его видел в своем полусмертельном бреду, как Будулай держал его за руку, не позволяя отойти в иной мир. Вернувшись из больницы, он чуть ли не на следующий день засел за работу, снова воссоединившись душой со своим Будулаем, самым дорогим – бесценным – другом его жизни. Не верьте, когда говорят, что творец любит только того, о ком пишет, кого лепит либо рисует в данный момент. У каждого истинного творца есть свой любимый на всю жизнь герой. Тот, о котором он будет вспоминать даже на смертном одре.
Но по какой-то ему одному ведомой причине Отец не стал спешить с опубликованием этой – последней – части. Опубликовал «Послесловие» в стихах, где и Будулай, и Ваня оказались среди защитников Белого дома. Он читал нам отрывки из нового «Цыгана», снова прятал в стол. Мама, разумеется, знала – ведь она всегда перепечатывала все произведения Отца, но, как обычно, хранила молчание. Отец обмолвился как-то: «Распорядишься всем по своему усмотрению, когда меня уже не будет…» С детства не люблю разговоры на темы вечной (на самом-то деле она не вечная) разлуки, свирепею от них, а потому Отец меня щадил…
Прошло какое-то время… Страдания, боль, отчаяние оттого, что больше не увижу во плоти, не смогу прикоснуться, поцеловать, шепнуть на ухо: «Очень люблю тебя», немного смягчило реальное осознание присутствия Отца во вся и всем – в саду, посаженном в основном его руками; в этих холмах по северной кромке горизонта, описанных им почти в каждом произведении с такой осязаемой любовью; в местных жителях, вспоминающих о нем добрым словом и одаривающих меня предназначенной ему любовью… Уже и слезы появились, размягчив жесткий комок во всем существе. И книжка стихов вышла, озаглавленная первой строчкой из его стихотворения «Когда меня уже не будет…». Оно как-то прозвучало по Центральному телевидению – сам Отец его прочитал, – и посыпались письма, телеграммы, звонки с единственной просьбой: прислать текст этого стихотворения. Мама находила – и находит – все новые и новые, так и хочется сказать, сюрпризы, чудеса, волшебные тайны из старых папок, ящиков, коробок, запыленных портфелей. И Девятую часть «Цыгана» она извлекла на свет божий. Я читала и обливалась слезами. Снова читала. И снова со слезами. Напротив моего окна в мезонине, где когда-то творил Отец, светится на краю отмели огонек красного бакена. Как капелька крови… Вы прочитаете завершающую – Девятую – часть «Цыгана» и многое постигнете. Сиюминутного, то есть такого, о чем забываешь сразу после прочтения, в ней нет ничего. Впрочем, в остальном творчестве Калинина, даже в его газетных статьях, тоже этого нет. Поймете, как Отец любил – и продолжает любить – своего Будулая. Оставил для него шанс жить, метаться, страдать… Наверняка обратите внимание на то, что Клавдия охраняет от браконьеров заповедный остров с вековыми дубами, которые, по преданиям, хранят мудрость тысячелетий. Нам бы сейчас испить из чаши этой мудрости. Хотя бы глоток…
