— Мне плевать, что на тебя нашло. Отпусти меня!

— Сейчас поймешь. — Он ухватил ее за волосы и запрокинул голову — ее шея оказалась совсем рядом с его лицом. — Думаешь, любовь бывает только мягкой и нежной?

— Я не дура. — Либби начала вырываться, но Кэл не отпускал. Она не испугалась — его вспышка больше раздосадовала ее.

— Да, ты не дура.

Либби не сводила с Кэла глаз; в них горела такая же ярость. Ему показалось, будто внутри него что-то лопнуло, последний обруч, который сдерживал сидящего внутри варвара.

— По-моему, сейчас самое время кое-чему тебя научить…

— Мне не нужно, чтобы ты чему-то меня учил.

— Хочешь сказать, теперь тебя будут учить другие?! — От ревности кровь ударила ему в голову. — Будь ты проклята! И будь прокляты они все и каждый из них в отдельности! Запомни только одно. Всякий раз, как до тебя дотронется другой мужчина… хоть завтра, хоть через десять лет… ты будешь жалеть, что с тобой не я. Сейчас я тебе покажу…

Не договорив, он швырнул ее на койку.

Либби вырывалась и сопротивлялась. Как бы сильно ее ни тянуло к Кэлу, ей не хотелось сдаваться. Койка угрожающе скрипела; успокаивающая и соблазнительная музыка стихла. Он буквально срывал с нее одежду — грубо и безжалостно.

Она молчала. Ей и в голову не приходило просить о пощаде или плакать, хотя слезы наверняка отрезвили бы его. Нет, Либби отчаянно боролась, пытаясь вырваться из безжалостных рук, а тело готово было предать ее, уступить, подчиниться.

В те секунды она его ненавидела. Сообразив, во что превратилась ее любовь, она едва не сдалась. Если сейчас он добьется своего, сломит ее, тогда то, что происходит сейчас, заслонит все хорошие воспоминания. Тогда она будет вспоминать его только таким — с искаженным от ярости лицом. Почему он так набросился на нее? Либби боролась не только за себя, но и за него тоже.

Кэл, хорошо изучив ее, знал каждый изгиб, каждую впадину ее тела, и теперь в приступе своеволия сжал оба ее запястья и закинул ей руки над головой. Он грубо ласкал ее свободной рукой, добираясь до самых потайных местечек. Либби невольно застонала, накрытая волной нежеланного, но неизбежного удовольствия. Она напряглась, как натянутая струна. Выгнулась, словно лук, готовый выстрелить.

Он почувствовал ее дрожь, услышал ее сдавленный вскрик. И его охватило раскаяние. Он не имел права пользоваться любовью как оружием! Он хотел наказать ее за то, над чем она не властна. И наказал. Правда, себя он наказал едва ли не больше. К сожалению, до него это дошло слишком поздно.

— Либби!

Она лишь покачала головой, не открывая зажмуренных глаз. Кэл впал в ступор. Он перевернулся на спину и уставился в потолок.

— Мне нет прощения… Я сам не прощу себя за то, что с тобой сделал.

Либби с трудом проглотила ком в горле. Ей стало легче; теперь можно восстановить дыхание и открыть глаза.

— Может, и так, но на все есть своя причина. Я жду объяснений.

Кэл долго не отвечал. Они лежали рядом, почти не касаясь друг друга. Он мог бы назвать ей тысячу причин — недосып, переутомление, беспокойство за то, как пройдет полет. Все они окажутся точными… в некотором роде. Но тогда он не скажет ей всей правды, не будет с ней до конца честен. А честность имеет огромное значение для Либби.

Наконец Кэл заговорил:

— Ты мне небезразлична… Нелегко смириться с тем, что я тебя больше не увижу. Я понимаю, что каждый из нас должен идти дальше своей дорогой. Каждый из нас будет жить в своем мире. Может, так оно и должно быть, но мне не нравится, что ты слишком легко относишься к этой мысли.

— Нет.

Кэл понимал, что ведет себя как эгоист, но испытал огромное облегчение, услышав ответ Либби. Он накрыл ее руку своей рукой.

— Я ревную.

— К чему? К кому?

— К мужчинам, которых ты встретишь, к мужчинам, которых ты полюбишь после меня. К мужчинам, которые полюбят тебя.

— Но…

— Погоди, ничего не говори. Давай сначала я все объясню. Умом я понимаю, что, скорее всего, не прав, но ничего не могу с собой поделать. Это инстинкт, Либби, а своим инстинктам я привык доверять. Всякий раз, как я представляю, что к тебе прикасается другой — так же, как я прикасался к тебе, — и видит тебя так же, как видел я, я схожу с ума.

— Так вот почему ты на меня злишься! — Она повернулась к нему и стала разглядывать его профиль. — Ты злишься из-за моих будущих романов?

— Наверное, я кажусь тебе полным идиотом… Что ж, я заслужил.

— Я не считаю тебя идиотом.

Кэл нетерпеливо дернул плечом.

— Я вполне отчетливо представляю его себе. Под два метра ростом и сложен, как какой-нибудь древнегреческий бог.

— Адонис, — предложила Либби, уже улыбаясь. — Голосую за Адониса.

— Помолчи! — Она заметила, что уголки губ Кэла слегка дернулись. — Блондин, скуластый, загорелый, с мощным раздвоенным подбородком.

— Как у Керка Дугласа?

Кэл метнул на нее подозрительный взгляд.

— Ты знаешь такого парня?

— Только по его репутации. — Поняв, что гроза миновала, она поцеловала Кэла в плечо.

— И потом, голова на плечах у него тоже есть, за что я еще сильнее его ненавижу. Он доктор… не медицины, а философии. Вы с ним часами обсуждаете древние брачные обычаи всяких таинственных племен. А еще он играет на фортепьяно.

— Ух ты! Я потрясена.

— Он богат, — загробным голосом продолжал Кэл. — Кредитный рейтинг — девять целых и две десятых. Он возит тебя в Париж и занимается с тобой любовью в номере окнами на Сену. А потом он дарит тебе бриллиант размером с кулак.

— Ладно, ладно. — Либби задумалась. — А стихи он любит?

— Даже сам их пишет.

— О боже мой! — Она прижала руку к груди. — Может, заодно предскажешь, когда я с ним познакомлюсь? Хочу подготовиться заранее.

Кэл покосился на Либби. Глаза у нее искрились смехом.

— Тебя мой рассказ, похоже, веселит?

— Да. — Либби погладила его по щеке. — А тебе, похоже, больше понравилось бы, если бы я пообещала, что уйду в монастырь.

— Конечно! — Кэл взял ее руку и приложил ладонью к губам. — Дай письменную клятву!

— Я подумаю. — Либби увидела, что глаза у Кэла снова стали ясными, лучистыми. Перед ней прежний Калеб Хорнблауэр, мужчина, которого она любит и понимает. — Мы закончили ссориться?

— Д-да… Прости меня, Либби. Я вел себя как полный долб.

— Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, но ты, наверное, прав.

— Мир, дружба? — Склонившись к ней, он поцеловал ее в губы.

— Мир, дружба. — Не дав ему отстраниться, она притянула его голову к себе. Второй поцелуй оказался долгим, страстным и совсем не дружеским. — Кэл! — продолжила Либби. — Ты забыл сказать, как зовут того типа… Ой! — Она дернулась; ей стало и больно, и смешно. — Ты меня укусил!

— Вот именно.

— Ты сам его придумал, а вовсе не я! — невинно напомнила Либби.

— Вот пусть он в моей голове и остается. — Кэл уже улыбался. — Собираешься замуж, да? Я тебе еще целую кучу таких напридумываю… — Он ласкал ее грудь.

— Да… — Либби готова была смеяться и плакать от счастья.

— Представь, что я сам повезу тебя в Париж. Первые три дня мы проведем в том самом гостиничном номере окнами на Сену… и все три дня не будем вылезать из постели. — Он покусывал ее, поглаживал, время от времени прерывая ласки и вновь возобновляя их. — Будем пить шампанское, бутылку за бутылкой, а закусывать всякими деликатесами, которые называются так, что язык сломаешь. А потом мы оденемся. Я представляю тебя в чем-то прозрачном и белом, ниспадающем с плеч… С обнаженной спиной. В общем, все встречные мужчины, увидев тебя в таком платье, сразу захотят меня убить.

— Что мне до них! — Либби вздохнула. — Я вижу только тебя.

— Небо усыпано звездами, — продолжал говорить Кэл. — Миллионами звезд! И аромат такой свежий… Париж пахнет водой и цветами. Мы с тобой пойдем гулять, будем любоваться невероятным парижским светом и прекрасными старинными дворцами, а потом зайдем в кафе и будем пить вино на открытой террасе под зонтиком. А после кафе вернемся в отель и снова займемся любовью — и так будет продолжаться много часов подряд.