«Упрямая как баран. Всегда такой была», – подумал он. Наверное, будет лучше, если он просто понаблюдает за ней тайком.

– А ты все-таки зайди к отцу – он обрадуется, – предложил Брэди. – Просто повидаться.

– Конечно. Заскочу как-нибудь. – Она подняла голову, и в темноте он уловил знакомый блеск ее глаз. – Джоани говорит, что тебя одолели пациентки. Подозреваю, что с твоим отцом та же история. Он ведь такой симпатичный.

– А… ну да, верно. У него было несколько интересных… возможностей. Но они все умерли, когда твоя мать… в общем…

Ошарашенная, Ванесса резко выпрямилась:

– Чего-чего? Твой отец и моя мать?

– Ну да… Это самая популярная сплетня в городе. На сегодняшний момент.

– Моя мать? – недоверчиво повторила она.

– А что такого? – пожал плечами Брэди. – Красивая женщина в самом расцвете лет. Почему бы ей не завести роман?

Прижав ладонь к желудку, Ванесса поднялась:

– Мне, пожалуй, пора.

– А что случилось?

– Ничего. Я замерзла – пойду в дом.

Он взял ее за плечи – это был еще один жест, вызвавший в памяти поток воспоминаний.

– Послушай, оставь ее в покое, Ван. Бог свидетель, ей и так несладко пришлось в жизни.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Я знаю больше, чем ты думаешь. Хватит, Ван. Старые обиды подтачивают человека изнутри.

– Хорошо тебе говорить! – возмутилась она, не сдержавшись. – Ты жил в счастливой семье. Что бы ты ни натворил, тебя все равно любили. Никто не выгонял тебя из дома.

– Она тебя не выгоняла.

– А, ей было все равно. Какая разница? Наше с ней родство закончилось двенадцать лет назад. Много чего закончилось.

С этими словами она повернулась и пошла в дом.

Ночью Ванесса часто просыпалась от боли в желудке. Она привыкла к этой боли, глушила ее медикаментами, которые ей прописали от мигрени, но чаще всего усилием воли заставляла себя не обращать на нее внимания.

Ей захотелось отправиться в комнату матери. Она встала, дошла до ее двери и даже подняла руку, чтобы постучать, но остановилась и тихо вернулась к себе. Если мать завела любовника – это ее не касается. Но она все-таки обиделась за отца. Все годы, что Ванесса провела с отцом, у него не было женщин. По крайней мере, она ничего такого о нем не знала. Но, в общем, какое это имеет значение? Они всегда существовали каждый сам по себе, хотя и под одной крышей. Хуже было то, что ее мать спокойно жила в этом доме, забыв о своем единственном ребенке. Что она начала жизнь заново, и в этой жизни не было места для ее дочери. «Настало время, – сказала себе Ванесса, – спросить почему».

Внизу пахло кофе и тостами. На кухне мать мыла чашку. На ней был симпатичный голубой костюм, жемчужное ожерелье и серьги. Она напевала себе под нос, слушая тихо играющее радио.

– А, это ты, – с улыбкой обернулась Лоретта, надеясь, что фраза получилась непринужденной. – Я думала, что и не увижу тебя до ухода.

– До ухода?

– Мне нужно на работу. Есть маффины и кофе. Кофе еще горячий.

– На работу? – переспросила Ванесса. – Куда?

– В магазин. – Чтобы занять дрожащие руки, она налила Ванессе чашку кофе. – У меня антикварный магазин. Я купила его шесть лет назад, у Хопкинсов. Я у них работала, ты, может быть, помнишь. А когда они решили продать, я его купила.

Ванесса ошеломленно тряхнула головой:

– Так у тебя свой магазин?

– Ну да – небольшой. – Руки нервно затеребили нитку жемчуга на шее. – Я назвала его «Чердак Лоретты». Глупо, наверное, но мне кажется, что это подходящее название. Я закрылась на два дня, но… Если хочешь, я останусь дома еще на день или два – как скажешь.

Ванесса задумчиво смотрела на мать, пытаясь представить себе ее в роли владелицы магазина, среди своих товаров и бухгалтерских книг. Антиквариат? Разве она когда-нибудь интересовалась антиквариатом?

– Нет, – наконец ответила Ванесса, понимая, что разговор придется отложить. – Иди, если тебе нужно.

– Может быть, ты захочешь взглянуть. У меня есть много разных забавных вещиц, так что заходи. – Лоретта дрожащими пальцами возилась с пуговицами пиджака, который ей никак не удавалось застегнуть. – Ты тут не заскучаешь одна?

– Я привыкла быть одна.

– Да-да, конечно, – затараторила Лоретта, – увидимся вечером, я обычно возвращаюсь к половине седьмого.

– Хорошо.

Ванесса подошла к мойке и повернула кран. Хотелось воды – холодной и чистой.

– Ван.

– Да?

– Я знаю, что годы прошли, но все-таки…. Надеюсь, ты дашь мне шанс.

– И я надеюсь, – развела руками Ванесса, – но я понятия не имею, с чего начать.

Лоретта робко, но все-таки без прежнего напряжения улыбнулась:

– И я. Может быть, так и начнем. Я тебя люблю и буду счастлива, если смогу это доказать. – С этими словами она быстро повернулась и вышла.

– Ах, мама, – ответила Ванесса, когда за ней закрылась дверь, – я прямо не знаю, что мне делать.

– Миссис Дрискол, – Брэди похлопал восьмидесятитрехлетнюю старушку по узловатому колену, – у вас сердце как у гимназистки.

– Ах, при чем тут сердце, Брэди, – закудахтала она, – когда у меня все кости ноют и трещат.

– Заставьте своих правнуков пропалывать ваши грядки, и сразу полегчает.

– Но я уже шестьдесят лет сама обрабатываю свой участок!

– Конечно, ваши помидоры того стоят, но кос тям-то от этого не легче! – заметил Брэди, отстегивая манжету тонометра с руки выше раздутого локтя, пораженного артритом. Здесь он мало чем мог помочь.

Миссис Дрискол учила его во втором классе, двадцать пять лет тому назад. Уже тогда она представлялась ему старейшей жительницей Земли. А ей он, наверное, до сих пор казался малолетним хулиганом, который перевернул аквариум с золотыми рыбками, чтобы посмотреть, как те будут биться на полу.

– Я видел вас выходящей с почты пару дней назад, миссис Дрискол, – он сделал пометку в ее карте, – вы шли без трости.

Она фыркнула:

– Только старики ходят с палками.

– Я вам как врач говорю, что вам уже пора.

Она отмахнулась:

– Ты всегда был грубияном, Брэди Такер.

– Да, но теперь у меня есть медицинский дип лом. И я хочу, чтобы вы пользовались тростью, хотя бы для того, чтобы лупить Джона Хардести, когда он попробует с вами заигрывать.

– Старый козел, – пробормотала миссис Дрискол. – А я буду выглядеть старой козой, скача со своей палкой. Выйди отсюда, мальчик, я оденусь.

– Есть, мэм.

Он вышел, качая головой. Отправь он ее хоть пешком на Луну, миссис Дрискол ни за что не возьмет палку. Она была из тех немногих пациентов, которых ничем не проймешь и не запугаешь.

Покончив с приемом больных в офисе, он поехал в больницу, чтобы осмотреть еще двоих. По дороге он съел яблоко и несколько арахисовых крекеров – все, что было у него с собой на обед. Редкий встречный не доложил ему о возвращении в город Ванессы Секстон. Эта информация сопровождалась подмигиванием, усмешками, ухмылками и тычками в бок. Таковы уж маленькие города. Все друг о друге все знают. И помнят. Пусть они с Ванессой встречались двенадцать лет назад, но запись о том сохранилась в народной памяти навеки, точно кто-то высек ее в граните, а не только вырезал на дереве в городском парке.

А он забыл о ней. Почти. Вспоминал, только когда в газете мелькало ее имя или фотография. Или когда в руки ему попадались ее диски, которые он покупал, но никогда не слушал. Или когда видел женщину, похожую на Ван, которая так же наклоняла голову и улыбалась. И тогда накатывали воспоминания детства – сладкие и мучительные. Они были почти детьми, стремительно и бесстрашно вступающими во взрослую жизнь. Но то, что было между ними, осталось прекрасным и невинным. Долгие медленные поцелуи в кустах, горячие обещания, робкие ласки. Странно, что теперь эти воспоминания вызывали такую боль в сердце. В юности их отношения представлялись им великой любовью – потому, наверное, что отец Ванессы запрещал им встречаться. И чем строже он запрещал, тем упорнее они сближались. Таковы все юнцы. А он играл роль рассерженного молодого человека, который противостоит отцу своей возлюбленной, а своему собственному родителю не то чтобы противостоит, но порядочно мотает нервы, угрожает и клянется, как умеют только в восемнадцать лет. Если бы им не мешали, они выдохлись бы через несколько недель. «Врешь, – подумал Брэди с усмешкой. – Ты никого так не любил, как Ванессу в тот год». В тот безумный год ему исполнилось восемнадцать и все казалось возможным.