Игрушка?

«Я?» – подумал он и увидел, как ее груди колышатся в такт, как, бывает, клонится куст в саду на ветру или как, бывает, мячик покачивается, если удерживать его силой под поверхностью воды, а потом отпустить. «Я?» – подумал он и про себя выкрикнул счастливое «ура!», ощутив, как стягивается ее хватка вокруг его счастья, после чего он уже не мог больше ждать, отправил смысл жизни в обжигающе горячую подземную тьму и завершил соитие. Он слез с нее, и Хердис замурлыкала, поворачиваясь на бочок и укладываясь поудобнее на диване Роберта Гетеборга. Он оделся и, вываливаясь в двери, чтобы поспать хоть пару часиков, перед тем как нужно будет вставать, чтобы встретить дочь во Флесланне, заметил, что она заснула.

И вот через несколько часов он там стоял. На корточках. Голова немного болела. Руки ломило. А она шла к нему навстречу. Его дочь. Оранжевая лошадка в руках. Розовый рюкзачок в форме яблока за плечами. Табличка на груди, на обшитой пайетками блестящей маечке: «Я лечу одна». И в груди у него застучало, когда он увидел у Шарлотты Исабель хорошо подстриженную Дианину челку, спускавшуюся до самых глаз, и тут его осенило, что причиной всей этой удивительной тишины в этот день было то, что мир хоронил народную принцессу, бабочку Англии.

Ярле никогда раньше не испытывал такого испуга и застенчивости. Как когда он сидел на корточках перед Шарлоттой Исабель. Ему казалось, что он покраснел от пальцев на ногах до самого лба, он сглотнул и едва сумел понять смысл слов стюардессы, сказавшей, что все прошло отлично, что она была просто умницей. Так она сказала и погладила девочку по головке:

– Ну вот, теперь ты со своим папой. Желаю тебе приятно провести время в Бергене, пока.

И они остались одни.

Ярле и его дочь.

«Какая же она маленькая, – подумал он, пытаясь сообразить, что сказать. – Ее рот, ее руки. Все такое маленькое, будто может сломаться в любую минуту. О чем же разговаривают с такими маленькими человечками?»

Шарлотта Исабель не шевелилась.

Она стояла, опустив глаза, все так же сложив маленькие ручки на животе; изящно очерченный пухлый ротик закрыт, ножки вместе. В отчаянии от неловкости ситуации, огорошенный собственной бестолковостью, Ярле не представлял себе, что нужно сказать. А что же он раньше думал, как это будет? К чему он готовился? «Ни к чему, – осенило его, – ни к чемушеньки я не подготовился, я не представляю себе, что мне делать, я не в состоянии ничего сказать – и, гос-споди, какая она маленькая, – думал он, – какая она фундаментально маленькая. И моя? Моя дочь?»

– Привет, – выдавил он, – привет, это я... да, Ярле, или... – он сглотнул, – твой отец.

Она быстро глянула на него и показала пару больших голубых глаз.

– Нет, – сказала она в нос, разоблачив тонкоголосый диалект Восточной Норвегии, – ты папа.

– А? – Он нахмурил брови.

– Это Трунн отец.

– Трунн? – Ярле вспомнил это мы из письма Анетты. – Трунн – это, что ли?..

– Это мой отец, – сказала девчушка внятно и отчетливо, будто она это предложение заучила. – Он работает в автосалоне. Он очень умный. А ты папа. Так мама сказала. Что ты папа. Что я должна звать тебя папой.

– О’кей, – сказал Ярле и предпринял мужественную попытку улыбнуться, – папа так папа.

На несколько секунд он потерял сознание, стоя там, в зале прибытия аэропорта. Было не просто трудно осознать и усвоить, что он вдруг должен начать отзываться на это древнейшее обращение, как какая-нибудь собака, – это было прямо-таки небесспорно, прямо-таки неприятно. Что за слово такое: он был не в силах осознать, что им будут называть его, в его звучании было все, что он оставил в прошлом, и оно ударило по нему, как бумеранг из железа.

– Папа, а папа?

«Мне что теперь, хвостом завилять, что ли? – подумал он. – Что, похоже, что у меня есть хвост? У меня мохнатая шерсть и радостно лакающий язык?»

Ярле попробовал отделаться от ощущения собакости и кивнул дочери.

– Да, – сказал он, – папа здесь.

– А у тебя телевизор есть?

Другие пассажиры с рейса Шарлотты Исабель выходили из внутренних помещений аэропорта и проходили мимо. Она все так же стояла, сложив руки на животе и вцепившись в оранжевую лошадку.

– Телевизор? – Ярле прокашлялся. – Ты имеешь в виду, есть ли у меня телевизор? – Он опешил. – Дома – у меня?

Девочка закивала, истово, несколько раз подряд.

– Ну да, есть у меня телевизор, – ответил он неуверенно.

– Нужно посмотреть похороны, – сказала его дочь, – и нужно забрать мой багаж. Так мама сказала. Что нужно не забыть забрать багаж. А можно поехать к тебе домой и посмотреть похороны? Принцессы Дианы? – Шарлотта Исабель сложила ручки, и лицо ее приняло озабоченное выражение. – Плииз? Можно? А где твоя машина?

Сразу так много вопросов. Ярле попробовал сосредоточиться и выяснить, о чем же она, собственно, думает. О багаже? О Диане? О машине? Пли-из? Это всегда так с детьми, они не могут не думать несколько мыслей сразу?

– Моя машина? – Ярле снова сглотнул. – Нет... она... Это ты «вольво» имеешь в виду? Она в мастерской, – поторопился он сказать. – Мне жаль, но она в мастерской, вот, так что придется поехать на автобусе. А багаж, да! Конечно! Надо забрать багаж!

Машина?

«У меня же нет никакой машины, – подумал Ярле, – у меня же даже прав нет, но она совершенно очевидно ожидает, что у меня будут и права, и машина, – такие теперь детки пошли? Раз у человека есть дети, так он должен обладать кучей всевозможных вещей? Когда я был маленьким, было не так. Или не было?»

Она шла рядом с ним к ленте выдачи багажа, а он рассматривал ее. Аккуратное маленькое тельце, мелкие шажки – настоящая девочка. Видел ли он таких маленьких девочек с тех пор, как сам ходил в начальную школу?

– А, вот вы где, – услышал он рядом чей-то голос и увидел старую даму из автобуса. – Так, значит, это ваша дочка? – Она наклонилась к Шарлотте Исабель, широко улыбнулась и погладила ее по щечке. – И ты летела совсем одна, что, от самого Осло? Вот какая взрослая девочка! А понравилось тебе летать? Мурашки в животе бегали?

Шарлотта Исабель кивнула:

– Да, немножко, когда самолет взлетал, тогда. Так здорово было. А когда садился, было больно ушам, но тогда тетя в самолете сказала, что надо зевать, и стало лучше, а еще мне дали пазл с самолетиком.

Ярле сразу же почувствовал облегчение, когда старая дама с ней заговорила с уверенной интонацией, с опытностью в руках и во взгляде, и он увидел, как Шарлотта Исабель сразу же расслабилась, как она почувствовала, что в ней признали ребенка, а не заставляют нервничать, как иногда заставляет какой-нибудь неумелый тип вроде него самого.

– Ну а как тебя зовут?

– Шарлотта Исабель, – сказала его дочь, – но мама с папой зовут меня просто Шарлоттой или Лоттой. А тебя как зовут?

– Ирмелин, – сказала старая дама и повернулась к девочке-подростку, которая снимала с ленты чемодан, – а это моя внучка Карианна, она тоже прилетела из самого Осло.

Ярле стоял в каком-нибудь метре от них и смотрел, как они разговаривают друг с другом, без всякого стеснения. Старшая явно чувствовала себя прекрасно в обществе двух девочек перед багажной лентой, и девочки чувствовали себя как дома. «Странно, – подумал он. – Будто они из одного племени, из какой-то кастовой системы, или будто они подчиняются какому-то общему закону».

– Это мой рюкзак, – услышал он голос Шарлотты (ей вроде бы хотелось, чтобы ее так называли – или Лотты?), и он инстинктивно отреагировал на то, что воспринял как конкретное задание, которое он был в состоянии выполнить: снять рюкзак с багажной ленты.

– Вот этот, – сказал он, решительно подхватил рюкзак и легко закинул его за плечи. – Этот? А больше ничего?

Шарлотта покачала головой:

– Нет, это все. В нем подарки на мое деньрожденье, а у тебя есть для меня подарки?

У Ярле забегали глаза.

– А что мы будем делать на мое деньрожденье, вообще-то? Это же в четверг. Гостей позовем?