В канун Михайлова дня (29 сентября) некий Тит Отс, сын анабаптистского проповедника и человек напыщенный и невежественный, изгнанный с должности военно-морского капеллана за содомию, обратился в Тайный совет с рассказом об иезуитском заговоре с целью убить короля, в который якобы оказались вовлечены многие из власть имущих. 17 октября некий мистер Дентон написал сэру Ральфу Вернею о том, что «сэр Эдуард Берри Годфри, выходя утром из дому в субботу, 9-го числа, наказал слугам отвечать всем, кто будет о нем спрашивать, что он вернется домой к ужину, и с той поры бесследно пропал». Годфри был мировым судьей, которому Отс, прежде чем обратиться в Тайный совет, сообщил под присягой всё, о чем он намеревался рассказать членам совета. Тем же вечером, когда Дентон писал свое письмо, тело Годфри, заколотого собственной шпагой, было найдено в сточной канаве неподалеку от церкви Святого Панкрата, однако впоследствии было доказано, что убит он был возле самого Сомерсет-хауса.
Это убийство положило начало террору. Никто, как написал Рочестер, не мог подставить спину из страха угодить на эшафот. Бедлоу, правая рука Отса, в декабре 1678 года похвалялся задушевной дружбой с Бакхерстом, Рочестером и Сидли. Должно быть, это была всего лишь ситуативная провокация умного интригана, старающегося ввести в заблуждение собеседника; страх, в котором жил в эти дни Рочестер, доказывает, что он не водил дружбу с осведомителями, захватившими власть в стране. Он не был охотником и имел все основания опасаться того, что окажется дичью. И Лондон, и всю страну захлестнула пелена ярости и фальши; насмерть перепуганы были даже люди, на совести у которых было куда меньше грехов, чем у Рочестера; эти страхи подкреплялись скорым судом и смертными приговорами. Подлинный смысл происходившего в эту темную пору остается неясен даже сейчас; когда маятник качнулся в другую сторону и вчерашние преследователи превратились в преследуемых, многие из них умирали, не ведая, за какую провинность их наказывают, — точь-в-точь как их недавние жертвы. Непреложным остается лишь возвышенно прекрасный и вместе с тем безучастный приговор Бернета: «Последнее слово умирающих противопоставлено последнему слову страждущих; и этот туман всеобщей неопределенности не рассеется до тех пор, пока не станут великой явью все тайны прошлого».
Годфри, возведенный в рыцарское достоинство за отвагу, проявленную в годину чумы, и всю жизнь отличавшийся умеренным протестантизмом, но никак не более того, вдруг оказался канонизирован фанатиками. Но его дух взывал вовсе не к отмщению.
Некая мисс Лам, родственница епископа Илийского, находясь в саду Сомерсет-хауса вместе с двумя подругами, в ответ на их просьбы принялась петь — и запела она песню, в которой были слова: «Милости кровоточащим ранам». А на лестнице, отделенной от сада лишь стеклом, внезапно появилась высокая фигура, облаченная в саван. Женщины, перепугавшись, бросились в дом. У них спросили, что их так устрашило, и они объявили причиной явление призрака. Человек девять принялись высматривать его через стеклянную стену, но ничего не увидели. Девицу попросили спеть заново, но, когда она вновь произнесла роковые слова, все присутствующие с изумлением увидели тот же призрак.
О том, что у Рочестера были особые причины для тревоги, мы узнаем из отчета Бернета о его смерти, в котором есть несколько совершенно загадочных строк:
Он сказал мне, что с огромным удовлетворением приобщился Святых Тайн и что его радость только усилилась, когда вместе с ним причастилась его жена, за несколько лет до этого попавшая под влияние папской церкви, чему он, увы, и сам изрядно поспешествовал, в чем сейчас, не таясь, признался. Так что едва ли не главной отрадой в нынешнем бедственном положении стало для него исправление тяжкой ошибки, допущенной при его активном участии.
Предполагают, что Рочестер побудил жену обратиться в католичество по политическим соображениям — с тем, чтобы войти в ближний круг герцога Йорка. Это и впрямь наиболее вероятно. Конечно же, сам Рочестер никогда не выказывал склонности к католицизму. В «Истории безвкусицы» он предостерегал Карла от его младшего брата и от религии, которую тот исповедует, тогда как стихотворение «Римское отпущение» доказывает, что как минимум в этой Церкви он душевного успокоения не искал:
Раз Римской церкви нас дано прощать
И раз прощенье можно покупать,
Не проще ли Мамону в храм призвать?
Когда, с чего и как сие пошло?
Кто первый начал деньги брать за Зло?
Христос преподал это ремесло?
Некоторые из обстоятельств обращения леди Рочестер в католичество известны. В этой истории, дразнящей воображение своими лакунами, на первый план выходит неоднозначная фигура перебежчика-протестанта Стэнли Колледжа. Этот «деятельный и темпераментный человек», по свидетельству Бернета, часто злословивший о короле, пал первой жертвой гонений на Отса и его последователей-антипапистов, начавшихся после роспуска так называемого Оксфордского парламента. Ему предъявили целый ряд заведомо вздорных обвинений, включая заговор в целях умерщвления короля и насильственной смены правительства. Доказательства были столь ничтожны, что коллегия присяжных признала его невиновным. После чего новый суд назначили уже в Оксфорде, чем ясно дали понять и свидетелям, и судьям, что сам король желает обвинительного вердикта. Впрочем, риск нового оправдательного приговора оставался — и связан он был с безупречным протестантским прошлым подсудимого, тогда как обвинение стремилось прежде всего дискредитировать Колледжа в глазах его единоверцев. Именно в этом контексте и выплыла на поверхность его странная связь с Рочестером. Леди Рочестер к этому времени уже умерла тоже, и факты, связанные с ее переходом в католичество, начали по одному проскальзывать в выступлениях отдельных участников судебного процесса.
24 августа 1681 года некий Ричард Кросс написал из Терлокстона под Тонтоном сэру Лайонелу Дженкинсу:
Вы высказали желание, чтобы полковник Хаули и я сообщили Вам, что именно нам известно о высказываниях покойной леди Рочестер относительно того, что Колледж является папистом. За день до того, как ее окончательно свалил недуг, она сказала, что абсолютно уверена в его приверженности католицизму. Еще она вроде бы говорила то же самое за столом у леди Уорр. Сэр Фрэнсис Уорр осведомлен об этом куда лучше нашего. К этому письму я прилагаю другое, написанное Уильямом Кларком из Сэндфорда, в последнее время являющимся членом суда графства, но не оставившим и своей прежней должности управляющего именьем лорда Рочестера, в котором он сообщает, в чем именно признался Колледж лично ему.
Виселицы на Тайберне, месте публичной казни в Лондоне
[65]Итак, Уильям Кларк пишет Ричарду Кроссу:
Я не знаю, был ли Колледж папистом, но слышал от него именно это; кроме того, находясь на протяжении четырнадцати лет, начиная с военных походов, на службе у графа Рочестера, он, по распоряжению последнего, привел к леди Рочестер католического священника Томсона, чтобы тот обратил ее в католичество, и так оно, после нескольких продолжительных бесед с Томсоном, и случилось. Мне кажется, именно поэтому она и считала его папистом; да и многим другим он говорил то же самое, и если понадобятся живые свидетели, то за ними дело не станет.
Еще один фрагмент той же мозаики обеспечил некто Томас Харрис из Гластона, Сомерсет. В 1677 году на Михайлов день он жил у трактирщика Томаса Питера на Уичстрит. Однажды воскресным вечером туда пришел человек, назвавшийся Колледжем, и завел разговор о лорде и леди Рочестер, причем жену он невероятно расхваливал, а мужа всячески поносил.
