Резолюция недоверия правительству, проект которой внесли социал-демократы и коммунисты, отклоняется большинством голосов. Утром в 6 часов 30 минут Аденауэр уезжает в Рёндорф.

В одной из статей Петерсбергского соглашения указывалось, что Федеративная Республика не имеет права воссоздавать вооруженные силы любого вида. Аденауэр без возражений согласился с этим. Думал, однако, несколько иначе. Росла напряженность между Западом и Востоком. Угроза коммунистической экспансии неизбежно потребует объединения сил всех европейских государств. Немцам не избежать участия в обороне Европы вместе с французами, англичанами и другими народами. Условие такого участия — европейская интеграция, в которой немцы будут равноправными партнерами. В рамках европейских вооруженных сил возможно создание и немецкого контингента.

В конце 1949 года подобные мысли Аденауэр изложил в одном из публичных выступлений. Оппозиция обрушила на него новую волну критики. Обвиняли в милитаристских устремлениях, в сознательном провоцировании Востока, в намерении отрезать путь к переговорам с Советским Союзом о воссоединении Германии.

Аденауэр реагировал спокойно. Он был уверен, что самостоятельное государство, да еще такое крупное, как Федеративная Республика, без собственных вооруженных сил существовать не может. Однако создать их возможно только в условиях интеграции: экономической, политической и военной.

Канцлер, его помощники и секретариат заняли дворец Шаумбург на Кобленцер-штрассе. Небольшое по дворцовым меркам двухэтажное строение с плоской крышей расположилось в парке с обширными газонами и тенистыми деревьями. Когда-то дворец принадлежал сестре кайзера Виктории, вдове принца Адольфа цу Шаумбург-Липпе. В 63 года она вышла замуж за 27-летнего русского авантюриста Зубкова, который в апартаментах, где теперь устроили кабинет канцлера, за несколько недель прокутил с друзьями и проиграл все состояние августейшей супруги.

К парку резиденции канцлера примыкал менее просторный земельный участок, где на небольшой вилле Хаммершмидт разместился президент Хойс. У президентской резиденции также был русский мотив. Виллу построил в XIX веке «сахарный король» Леопольд Кёниг, поставлявший конфеты и другие сладости русским царям. Потом ее купил коммерсант Рудольф Хаммершмидт, который длительное время проживал в России, где и нажил состояние.

Когда Хойс переезжал из временной резиденции, располагавшейся на одном из холмов на окраине Бонна, на виллу Хаммершмидт, он сказал, что лучше быть ближе к Аденауэру, чем к Господу Богу.

По средам во дворце Шаумбург проходили заседания Кабинета министров. В просторной комнате канцлер и министры рассаживались за овальным столом. Сославшись на рекомендации врача, некурящий Аденауэр запретил курение во время заседаний, и заядлые курильщики вынуждены были выходить в соседние комнаты.

Канцлер со своего места посредине стола начинал заседание сообщением об общем положении дел в стране. Его первыми словами обычно были: «положение серьезное» или «положение серьезное, как никогда ранее». Вскоре они стали предметом подшучиваний. Но канцлер не изменял себе. Он не был пессимистом в полном смысле слова. Считал, однако, что государственному деятелю необходима доля скепсиса, что она позволяет более трезво оценивать ситуацию и принимать взвешенные решения.

К заседаниям Кабинета Аденауэр готовился тщательно. Скрупулезно изучал необходимые материалы, вникал в сущность обсуждаемых дел и заранее подбирал убедительные аргументы. Внимательно и терпеливо выслушивал выступавших министров. Не прерывал их, даже если они говорили долго. Поигрывал карандашом. Иногда делал заметки в блокноте, лежавшем перед ним. На вопросы и предложения обычно давал совет немедленно: соглашался или отказывал. Но если ему не все было ясно или приводимые аргументы не убеждали, откладывал решение на несколько дней. Давить на него было бесполезно. Не любил, когда его поправляли. Но министры знали, что, выбрав подходящий момент и приведя убедительную аргументацию, можно добиться изменения его позиции.

Многим канцлер казался жестким и негибким. Они ошибались. В переговорах, особенно международных, он заранее намечал тактику. Если же в ходе их чувствовал, что она не годится, менял линию и добивался результата иным путем. Он умел правильно оценить обстановку и действовал соответствующим образом. Сложные проблемы обсуждал простыми словами. Отрицал пафос, напыщенность. Не любил длинные монологи. Высоко ценил юмор. Ряд документов, выходивших в виде решений, он готовил сам или в узком кругу помощников. Избегал волюнтаризма. Принимал решения, опираясь не на озарение, а на точный расчет. Спонтанные всплески были чужды ему. Канцлер обладал хорошим политическим чутьем и тактическим мышлением. Не выносил на обсуждение кабинета проекты решений, которые могли бы встретить серьезное сопротивление. Предпочитал проявлять терпение и действовать наверняка, выбрав нужный момент и вооружившись неоспоримой аргументацией. Ценил новые идеи, но относился к ним с осторожностью, тщательно продумывал и, когда использовал, делал это умело, с заранее просчитанным эффектом.

Аденауэру не нравилось, когда на заседаниях Кабинета делали записи. Увидев однажды, что министр Зеебом что-то записывает, он спокойно сказал:

— Я не знаю, что вы собираетесь делать с вашими заметками, но они не должны выйти за пределы моего секретариата.

Канцлер ежедневно перерабатывал огромный объем информации из самых разнообразных источников, начиная с газет и кончая служебными донесениями. Встречаясь и беседуя с людьми, он стремился узнать от них что-либо новое или услышать убедительную аргументацию. Ему неинтересны были те, кто ничего не мог дать в этом смысле. Беседа с ними сокращалась до предела.

Общавшиеся с канцлером ощущали его сильную волю, помноженную на огромный житейский и политический опыт, ценили юридическую отточенность аргументов и четкий деловой стиль их изложения. Особенно сказывалось это в его отношениях с партнерами по правительственной коалиции. Аденауэр не проявлял себя диктатором, редко демонстрировал непримиримую настойчивость. Получалось, однако, так, что все подготовленные им решения и предлагавшиеся действия в конечном итоге принимались.

Услышав однажды упрек в холодности, педантизме и излишней расчетливости, Аденауэр сказал:

— Тот, кто несет большую политическую ответственность, должен обладать горячим сердцем, но сохранять холодную голову. Если он не располагает такой головой и не обдумывает все холодно и спокойно, горячее сердце приведет его к заблуждениям.

Французский журналист, долго работавший в Бонне, как-то пошутил: Аденауэр знает старый рецепт коктейля, который позволяет ему умело управлять страной — одна часть суровости, одна часть благосклонности и две части невозмутимого спокойствия.

В резиденции канцлера обычно царила тишина. Аденауэр не выносил суеты и шума. Сотрудники знали, что, чем напряженнее становилась обстановка, тем спокойнее проявлял себя канцлер. Как-то он сказал секретарю:

— Государственный деятель, утративший спокойствие, рискует принять неправильное решение.

В подборе сотрудников Аденауэр проявлял осторожность. Отношения с самыми близкими помощниками строились не на слепом доверии, а на тщательном изучении их способностей и постоянном контроле. Со временем его доверие могло возрасти, но лишь немногим он доверял полностью.

Никто из министров не входил в круг друзей Аденауэра. Да их у него вообще было не так много. Самым близким другом оставался банкир Роберт Пфердменгес. С ним Аденауэр советовался по самым острым проблемам. Разговаривал на «ты», что случалось только в семье, да еще с двумя-тремя старинными знакомыми.

Время от времени во дворце Шаумбург для обсуждения наиболее острых вопросов собирался узкий круг лиц, которых Аденауэр особенно ценил. К таким встречам привлекались один из видных деятелей ХДС/ХСС, ставший позднее министром иностранных дел Брентано, лидер Свободной демократической партии Делер, будущий канцлер Кизингер, министр финансов Шефер, лидер ХСС Штраус. Обмен мнениями носил неофициальный характер и не заканчивался выработкой решений. Их потом принимал канцлер, тщательно взвесив все, что слышал.