Одновременно с Марингом и с той же целью в Китай под псевдонимом Никольский прибыл еще один посланец Советской России, Василий Берг (партийные клички — Василий, Васильев). Он был направлен в Шанхай из Иркутска Дальневосточным секретариатом ИККИ, специальным региональным органом Коммунистического Интернационала, созданным в январе 1921 года²²⁴. Был он, по воспоминаниям того же Чжан Готао, «молчалив и производил впечатление прямого человека»²²⁵. В поездке его сопровождала жена. Чэнь Дусю, однако, в то время в Шанхае не было. В декабре 1920 года по приглашению южнокитайского милитариста Чэнь Цзюнмина, за два месяца до того захватившего власть в столице провинции Гуандун, он выехал в Кантон, где занял пост председателя Гуандунской провинциальной комиссии народного просвещения. Генерал Чэнь Цзюнмин, ничем, по сути, не отличавшийся от других олигархов, старался в то время в тактических целях привлечь на свою сторону известных общественных деятелей. Он рядился в тогу либерала и на всех углах клялся в верности демократии. Ему удалось пустить пыль в глаза не только профессору Чэню, но и самому Сунь Ятсену. Бывший временный президент Китайской Республики испытал уже немало падений и взлетов. Проведя более двух с половиной лет в эмиграции (он, как мы помним, выехал в Японию в ноябре 1913 года после того, как Юань Шикай поставил его партию Гоминьдан вне закона), Сунь смог вернуться на родину только после смерти Юаня, в конце июня 1916 года. Он поселился в Кантоне. Между тем новый президент Китая, генерал Ли Юаньхун, попытавшийся на первых порах восстановить попранную своим предшественником конституцию, под давлением северокитайской военщины был вынужден распустить парламент. В июне 1917 года возмущенные поведением президента депутаты стали съезжаться в Кантон, где начали группироваться вокруг Сунь Ятсена. 18 сентября парламент возобновил работу в этом южнокитайском городе. В стране формально возникло двоевластие (на самом деле властей, как мы знаем, было гораздо больше: каждый местный милитарист считал себя фактически независимым). 3 октября 1917 года Сунь Ятсен был избран генералиссимусом Южного Китая. Но удержаться у власти ему и на этот раз не удалось: своей армии у него по-прежнему не было, а его авторитета на всех олигархов не хватало. В начале мая 1918 года главарь военной клики из соседней с Гуандуном провинции Гуанси генерал Лу Жунтин потребовал его смещения, и доктору Суню ничего не оставалось, как ретироваться в Шанхай. Там он обосновался вместе с красавицей женой, Сун Цинлин, на территории французской концессии, в дорогом, утопавшем в зелени двухэтажном особняке под номером 29 по улице Мольера, подаренном ему патриотически настроенными канадскими китайцами. В этом доме он оставался вплоть до того момента, пока новый милитарист, Чэнь Цзюнмин, не разбил Лу Жунтина и не пригласил незадачливого генералиссимуса вернуться. Между прочим, Чэнь был членом партии Сунь Ятсена, так что причины доверять ему у шанхайского изгнанника имелись. В конце ноября 1920 года доктор Сунь вновь прибыл в Кантон, где 7 апреля 1921 года был уже провозглашен чрезвычайным президентом Китайской Республики. Хитрый Чэнь Цзюнмин до того старался быть «своим», что смутил даже видавших виды агентов Коммунистического Интернационала. Войтинский, посетивший Кантон в январе 1921 года и побеседовавший с «народным» генералом, отнесся к нему с большой симпатией²²⁶, а советник советской дипломатической миссии в Китае, старый большевик Владимир Дмитриевич Виленский-Сибиряков в письме к Ленину вообще характеризовал его как одного из «наиболее крупных деятелей молодого, раскрепощающегося Китая», которого «можно ставить [в ряд] с доктором Сунь Ятсеном» — «по политическому стажу, преданности революционной идее и организаторскому дарованию»²²⁷. Забегая вперед, скажем, что не пройдет и полутора лет, как в июне 1922 года Чэнь Цзюнмин поднимет мятеж против несчастного Сунь Ятсена, и тот через два месяца вынужден будет опять бежать в тот же Шанхай.

Пока же в Гуандуне, казалось, наступали новые времена, а потому Чэнь Дусю с одобрения членов коммунистических кружков принял предложение Чэнь Цзинмина стать «китайским Луначарским»²²⁸. В связи с этим по предложению представителей ИККИ решено было проводить Учредительный съезд КПК (Коммунистической партии Китая) без него. Не мог приехать в Шанхай для участия в форуме и Ли Дачжао, загруженный работой в Бэйда, но и это не смутило Маринга и Никольского. В июне 1921 года Ли Да, замещавший Чэнь Дусю, разослал от имени шанхайской группы во все коммунистические организации страны соответствующее уведомление с предложением прислать на съезд в Шанхай по два представителя²²⁹. 9 июля Маринг отправил секретное донесение в Москву: «Надеюсь, что конференция, которую мы собираем в конце июля, принесет большую пользу нашей работе. Небольшие группы товарищей будут сплочены. После этого можно будет начать централизованную работу»²³⁰.

Наконец к 23 июля все было готово. Делегаты (двенадцать человек — по два от Шанхая, Пекина, Ухани, Чанши и Цзинани и по одному от Кантона и Токио) собрались. Среди них были и Мао Цзэдун, и «Усатый Хэ»: их как своих лидеров направили в Шанхай члены хунаньского кружка.

Мао и Хэ выехали из Чанши на пароходе вечером 29 июня и добрались до Шанхая (через Ухань и Нанкин) только через неделю. На пристани их встречала связная, жена Ли Да, Ван Хуэйу, член Социалистического союза молодежи, отвечавшая за размещение делегатов. Как и остальных гостей, она устроила их в общежитии женской гимназии Бовэнь на территории французской концессии. Директором этого учебного заведения была ее знакомая, некая госпожа Хуан Шаолань, которая, разумеется, ничего не подозревала. Она была даже рада подзаработать, так как общежитие летом пустовало, а Ван Хуэйу сказала ей, что временное жилье нужно было группе профессоров и студентов, прибывавших в город на научный симпозиум. За все про все госпоже Хуан заплатили немного: двадцать юаней, но, впрочем, этого было достаточно: в комнатах общежития не было кроватей, и спать заезжим «профессорам и студентам» пришлось на полу²³¹.

В работе съезда, открывшегося 23 июля в одной из комнат того же общежития²³², участвовали пятнадцать человек. Помимо двенадцати делегатов, Маринга и Никольского присутствовал еще и спецпредставитель от Чэнь Дусю, один из организаторов уханьской партийной группы, Бао Хуэйсэн. Самым молодым был Лю Жэньцзин: в марте 1921 года ему исполнилось только девятнадцать лет. Самым пожилым — сорокапятилетний «Усатый Хэ». Возраст, правда, не имел для собравшихся никакого значения: конфуцианские обычаи уважения старших, как и вся традиционная культура Китая, отвергались ими с порога.

Через два дня после открытия съезда заседания были перенесены в расположенный неподалеку дом одного из участников, Ли Ханьцзюня. Место было выбрано Марингом по конспиративным соображениям. Ли Ханьцзюнь приходился младшим братом известному в Китае военному и политическому деятелю Лю Шучэну, одному из богатейших людей в Шанхае. Семействам Лю и Ли принадлежали два соседних особняка на территории французской концессии. В одном из них, угловом здании под номером 106 по улице Ванчжилу (оно же числилось и под номером 3, но по переулку Шудэли), и были продолжены заседания Учредительного съезда КПК. Маринг надеялся, что шпики сюда не сунутся.

Дом Ли Ханьцзюня до сих пор стоит на своем месте. С 1952 года в нем находится музей I съезда китайской компартии. Красивое кирпичное здание в два этажа, холодное и безжизненное, как все исторические музеи. Болтливый экскурсовод ведет вас через внутренний дворик в ничем не примечательную восемнадцатиметровую комнату на первом этаже, посередине которой стоит большой четырехугольный обеденный стол, а вокруг него — стулья и табуретки. На столе — изящный чайный сервиз, стеклянная цветочная ваза и медная пепельница. У одной из стен — еще один, маленький, столик. Все восстановлено так, как было тогда, в 1921 году. Смотришь и не веришь глазам. Вот оно, это место: именно здесь много лет назад несколько человек вырабатывали программные установки партии, которая спустя всего двадцать восемь лет подчинила своему диктату полмиллиарда людей!