Неожиданно раздался страшный треск, из воды поднялся огромный пузырящийся столб, и… А-а-а! Я потерял опору, меня неудержимо повлекло вниз, на дно. Разум пронзила молния страха: кажется, я нарушил строение земли и вызвал настоящее землетрясение! Холодная вода поднялась мне до груди, потом до шеи. Тону-у… ар-рхгх-кх-гх!!!

Я ухнул вниз, в бурлящий грязный водоворот. Дно, словно челюсти морского чудовища, сжало мои лодыжки. Оно слюнявило, лизало и засасывало меня в себя. Свет померк, языки водорослей исчезли, и весь воздух из моей груди вышел с тем единственным криком, который я издал. Зубы монстра схватили меня за горло, и снаружи осталась лишь моя холодная мокрая голова; все остальное уже пережевывалось и перемалывалось огромным ртом. Если бы я сделал хоть один вдох, меня ожидала бы мгновенная смерть, поэтому я не дышал. Наконец чудовище всосало меня целиком. Перед глазами, саднящими от грязного ила, вспыхнули золотистые искры. Череп стиснуло так, что с него едва не слезла шкура.

— Ой-ой-ой! Уф-ф…

Я обнаружил, что сижу на берегу ручья, и на заднице уже начинают набухать синяки и ссадины от острых камней со дна. Над головой дрожала и вращалась серая складчатая пелена. Энни, которая, как видно, собралась раскурить трубку и отдохнуть после нелегкого переноса Коллаби Дота в Утопляндию, изумленно обернулась.

— Уже? — Она разинула рот.

— Что значит «уже»?! Я провел в этом ужасном месте несколько часов! — Я поднялся, вытряс воду из промокших башмаков, положил на землю рубин, золотую буханку и принялся выжимать волосы.

— Несколько часов? Чушь! Не успела я послать тебе на прощание поцелуй, а ты уже тут как тут.

— Говорю же тебе, я прошлялся там почти полдня. То, что я принес оттуда, за пять минут не наберешь.

Энни уселась на бревно и взмахнула рукой с трубкой.

— Видать, время там течет по-другому.

— Да уж!

Я чувствовал себя отвратительно, насквозь промок и продрог, у меня все болело, а от тяжелого пояса, набитого монетами, ломило спину, так что всякие споры и размышления меня сейчас жутко раздражали.

— Такого быть не должно. — Ведьма нахмурилась, потом рассеянно поглядела на меня и села на пенек. — Гм… — Энни принялась набивать трубку. — Что же я могла напутать? — Она вздохнула, почмокала губами и опять занялась трубкой. — Ладно, раз уж ты вернулся, значит, так тому и быть. Что сделано, то сделано.

Мы оба задрали головы, однако небо уже очистилось — серая пелена растаяла без следа.

— Ну как, успел натешиться со своими гномихами? — захихикала старуха. — Ширинку-то хоть застегнул? — Энни состроила притворно-сочувственную гримасу. — Бедный, бедный Коллаби, наверное, страсть как утомился от райского отдыха!

— Ничего подобного, — возмутился я. — По пути мне не встретилось ни одного малорослика. Все, кого я видел, были обычными верзилами.

— Что-то тут не сходится, — промолвила Энни. — В тот раз ты видел совсем другую картину, верно? Твой мир кишмя кишел карликами. Может, ты вообразил, что мы, нормальные, в твоем раю превратимся в слуг или нас выкосит чума?

— Никого там чума не выкосила. Куча народу ходила за мной и нудела: «Уходите прочь, мистер Дот». Представь, все до единого знали, кто я такой, и называли меня по имени!

— О-хо-хо. — Энни вытащила нераскуренную трубку изо рта. — Плохие дела, Дот. Все это очень, очень мне не нравится.

Я поднял свои сокровища и вскарабкался по склону берега наверх, поближе к Энни. С моей одежды все еще капала вода, в карманах звякали монеты, пояс оттягивал спину.

— Может быть, не все так плохо, Энни. — Я передал ей золотую буханку. — На, подержи. Интересно, что будет. В том мире я дал торговке монету, и у нее в руке золото тотчас обернулось цветком. Посмотрим, чего стоят мои богатства здесь.

— Ай! — Ведьма с опаской взяла слиток, точно боялась обжечься, повертела со всех сторон.

Золото оставалось золотом, только теперь буханка была перепачкана грязью, и к ней прилип сухой листок.

Я протянул Энни рубин. Охнув, старуха выронила изо рта трубку. Она взяла драгоценный камень в другую руку и поднесла его к свету. Рубин ярко заиграл в солнечных лучах. Ведьма зачарованно переводила взгляд с камня на слиток и обратно.

— Ты богач, Коллаби!

— И я, и ты, Энни, и там еще черт знает сколько осталось! — Я позволил ведьме заглянуть внутрь моего пояса, где лежали монеты одна к одной, словно жучки с золотыми спинками, бессовестно сверкающими на солнце.

Энни испуганно отскочила вбок, потом метнулась обратно и осторожно положила сокровища на бревно, как будто боялась, что они взорвутся. Стиснув костлявые кулаки, старуха тряслась мелкой дрожью, в ее выпученных глазах постепенно зрело понимание. А потом Энни вдруг пустилась в пляс, закружилась в каком-то диком ведьмовском танце. Она притопывала, хрипела, размахивала тощими, словно иссохшие сучья, руками, которыми грозила мне еще пару дней назад, смеялась и одновременно размазывала по морщинистому лицу слезы. Я хохотал, глядя на Энни и на золотую буханку, которая не превратилась в хлеб, а монеты, набитые в поясе, приятно тяжелили бока и спину.

Первым делом я отделаюсь от Ашберта. Лучше не соваться в его логово самому, если я не хочу, чтобы он проломил мне башку. Пожалуй, заведу себе слугу, здоровенного детину, и отправлю с деньгами его. Теперь уж я не стану водить компанию со всяким сбродом вроде Ашберта; мое место — в высших кругах. Отныне для Ашберта я, подобно горному орлу, буду едва заметной точкой, но не оттого, что мал и ничтожен, а оттого, что парю в недосягаемой вышине.

Энни бочком приблизилась к бревну и стала глядеть, как я столбиками выкладываю на него золотые монеты.

— Убери, убери их! — зашептала она.

— Энни, это же твое!

Она замотала головой, по щекам в два ручья полились слезы.

— Здесь слишком… много. На что можно истратить такую гору денег? Нет, нет, для меня это чересчур! Посмотри, как они блестят! Я упаду в обморок, когда буду вытаскивать монету из кармана. А если кто-нибудь пойдет за мной вслед и ограбит? Забери их, Коллаби. — Энни почти умоляла. — Я ведь даже не смогу унести медяки, которыми мне насыплют сдачу! Карман прорвется, и все монеты вывалятся.

Какая же она старая, эта Энни Армблоу. Что она видела в жизни? Вот вам и ведьмовское ремесло: сидишь в нищете и зарабатываешь редкие медяки на чужих несчастьях.

— Энни, я сам все устрою. Что бы ты предпочла: выстроить новый дом или купить самый роскошный из тех, что уже есть в городе? Только скажи, и я выполню твое желание.

Энни еще немного поохала и оглядела все, что осталось на месте волшбы: мелкий мусор и золу от сгоревших ингредиентов, которые стоили дороже, чем все ее добро, вместе взятое. Я протянул ей трубку. Ведьма покосилась на меня так, будто я вызвал ее на кулачный бой, потом все же взяла трубку, разожгла ее и окутала себя клубами дыма.

— Маленькая хижина, — прокаркала она из глубины сизого дымного облака, — это все, о чем я когда-либо мечтала. Никакой роскоши, лишь бы чуть-чуть получше этой лачуги. Хотя нет, не так! Ни о чем таком я и мечтать не смела. У меня никогда не было надежды…

Энни закрыла лицо руками и расплакалась, вспоминая все невзгоды, которые ей пришлось перетерпеть со времен сиротской юности и по сей день. Она поползла ко мне на коленях, как паломница к святыне — я даже испугался, — и начала целовать мою руку, зажимая короткие пальцы в своей узкой, серой от грязи ладони.

Признаться, не на такое я рассчитывал, когда шел к ней за помощью. Я думал, мы быстренько провернем дельце — по-мужски, без лишних разговоров, а тут Энни вдруг переворачивает мне всю душу, выплескивая свои чувства. Да-а, быть богатым, оказывается, не так-то просто.

Бранза шла по сказочному лесу, одетая в платье с двумя карманами. В одном чирикала крохотная Эдда, на дне другого Ма молча занималась шитьем. От их хрупких уязвимых фигурок ощутимо веяло страхом, и этот холодный ветерок неприятно сквозил между деревьями.