Мы свернули к мосту, возле реки стало ветренее.

– Даша, ты выглядишь так, словно тебе совершенно не холодно, – сказала маменька, кутая лицо в меховой воротник.

– Нам, сибирякам, на такой незначительный мороз внимания обращать не положено! – ответила я, маменька зафыркала, и даже кучер Макаровых Антон Парфенович, отвозивший нас, позволил себе обернуться и рассмеяться.

– Позволю себе заметить, что и вы, ваша светлость, вскоре обвыкнетесь, – сказал он. – Может, уже сегодня к вечеру мороз перестанете замечать.

– Да я уже и сейчас не так мерзну, как прежде. Стоило лишь пообедать с аппетитом.

– Вот! – поддержала я ее. – А сейчас сходишь в баню, попаришься, и тебе никакой мороз не страшен станет.

Я угадала, нам действительно первым делом предложили попариться в бане. Баня у Марии Степановны была отменная. Топилась по-белому[17], полки, сделанные из липы, казались янтарными и мягкими. А уж квас!!! Такой уж точно, кроме Пелагеи, никто не способен приготовить.

После, к некоторому своему удивлению, – обед у Макаровых был вкусен и обилен, и мы отдали ему должное, то есть съели немало, – мы с превеликим аппетитом отужинали. Я была права, Пелагея расстаралась на славу. Особенно вкусна была запеченная в ржаном тесте нельма, которую подавали с брусничным сладким соусом.

– Кушайте, угощайтесь! – предлагала Мария Степановна. – Не глядите, что пост, вам с дороги дозволительно! А при этаком морозе и всем остальным непостное съесть – не великий грех.

Укладываясь спать, маменька сказала:

– Я просто счастлива, что согласилась сюда приехать. Здесь такие милые люди!

– Люди здесь разные, – не согласилась с ней Мария Степановна, помогавшая взбить перину. – Это вот к Дашеньке, да и к деду ее тоже, льнут люди добрые и хорошие. А так-то у нас тут народ всякий.

– Спасибо вам, Мария Степановна! – сказала маменька. – Я за последние годы столько всяких гостиниц и отелей повидала, иные царским дворцам не уступают. Но так уютно я себя давно не чувствовала.

– Ну и живите на здоровьице! – ответила наша хозяйка. – Спокойной вам ночи.

Подошла ко мне и шепнула:

– На новом месте приснись жених невесте!

Но женихи мне не снились. Или снились, да я ничего не запомнила.

С утра мы чувствовали себя на удивление бодрыми и оживленными, добираясь до театра, на мороз внимания не обращали. Разве что маменька удивлялась серебристому инею, появившемуся на воротнике за те несколько минут, что мы рассматривали кафедральный собор.

В театр мы вошли почти за четверть часа до назначенного срока, но оказалось, что труппа уже в сборе. Ну это-то было понятно, Александр Александрович уж наверное распорядился явиться всем чуть раньше, не всякий день к ним в труппу заезжают примадонны французского театра. Но вот отчего все норовили заговорить с нами по-французски, мы некоторое время понять не могли. Ну в самом деле, не могли же здесь не знать, кто такая маменька? Не полагали же они ее настоящей француженкой, не говорящей по-русски?

Кстати сказать, французский в исполнении господ артистов по большей части был ужасен! Сносно говорили лишь несколько человек. И скажем честно, антрепренер к их числу не относился. Нет, не так! Господин Корсаков говорил по-французски замечательно. Издалека было слышно – вот он, настоящий французский язык. Ровно столь же блестяще он говорил по-немецки, по-итальянски и еще бог знает на каких языках, которых знать не знал. Но выходило очень похоже. Если не вслушиваться. Потому что звучал язык из его уст превосходно, но изъяснялся он на нем из рук вон плохо. Даже на французском, который знал по гимназическому курсу. По этой причине пришлось несколько раз переспросить, отчего все вокруг говорят именно так, а не по-русски.

– Но как же? Что тут есть непонятно? – наконец вынужден он был отвечать на родном языке, но с жутким акцентом. – Весь город знать о приезд прима французская труппа. Весь город ждать нетерпеливо. И предвкушать спектакль, что мы будет исполнять по-французски!

Маменька растерялась.

– Ох! – воскликнула она. – Я, право слово, в затруднении.

– Французский артисток Ирэн де Монсоро не знать французский язык? – удивился Александр Александрович.

– В общем… приходится сознаться в этом прискорбном факте, – маменька потупила глаза. – Дело в том, что я играла лишь три роли. Одну на английском, другую на немецком, третью, да, на французском. Но я учила ее наизусть, не вполне понимая сути.

– Доннер веттер! – воскликнул господин Корсаков по-немецки. – Немедля приступайт учить всем сразу и оченно скоро немецкий!

Труппа с искренним интересом наблюдала за этим диалогом.

– Саша! – вмешалась в разговор Екатерина Дмитриевна. – Пора сдаваться и признать, что твоя шутка не удалась. Ирина Афанасьевна ее давно раскусила.

– Да, да! – согласился антрепренер. – Сдаюсь! Мы пошутили, Ирина Афанасьевна. Впрочем, как уже справедливо отмечено, вы это поняли и сами.

– Далеко не сразу, – засмеялась маменька. – Некоторое время была просто поражена и ничего не понимала. После решила, что это то ли некий ритуал, то ли вы все дали обет целый день говорить по-французски. Ну что ж, будем знакомиться?

– Ох, Ирина Афанасьевна. О вас за последнюю неделю было сказано столько, что вас уже представлять нужды нет. Так что давайте я сразу начну называть наших артистов и других работников труппы.

Во время этого разговора я успела раскланяться со всеми старыми знакомыми, которых здесь было большинство. Потому при представлении обращала внимание лишь на новые для меня лица и имена.

Когда представление было завершено, Александр Александрович сказал:

– Сегодня у нас вторник. Рождество выпадает на ближайшую субботу. Я сам еще не видел сегодняшних газет, но, полагаю, сразу после их прочтения публика ринется в кассы театра. Так что нам никак невозможно ударить в грязь лицом. За вас, Ирина Афанасьевна, я спокоен…

– Весьма напрасно! – засмеялась маменька.

– Спокоен, и не спорьте с антрепренером! Но всем нам нужно притереться друг к другу, да и сыграть необходимо так, чтобы после зритель обсуждал не только вас, но и хвалил всех, каждым восхищался. Восхищался! И никак не менее! Поэтому, если вы не против, мы прямо сейчас приступим к репетиции. А уж после нее, ежели у вас достанет сил и желания, вы ответите на некоторые вопросы. Их и у меня невероятное число скопилось. Но все сразу мы на вашу голову выплескивать не станем. Не против такого плана работы?

– Вы здесь антрепренер и режиссер, вам и командовать, – сказала маменька. – Но, умоляю вас, посвятите меня в то, какую пьесу нам предстоит сыграть!

– А что бы вы пожелали?

– Разве это имеет значение? При данных обстоятельствах, когда я все еще недостаточно знаю возможности труппы, пристрастия публики и все прочее…

– И все же, ответьте, окажите любезность.

– Хорошо, отвечу. Я была бы не против исполнить Катарину в «Укрощении строптивой»[18].

– Вот новость! – удивился господин Корсаков и принял расстроенный вид. – Я думал… да что там думал, был уверен! Афанасий Николаевич еще в той телеграмме, где сообщал о вашем согласии приехать сюда, писал, что вы хотели бы сыграть… Катарину в «Укрощении строптивой»!

Все засмеялись, и вот тут маменька смутилась.

– Никак не ожидала от него…

– Выходит, ваш отец знает свою дочь очень хорошо! Возможно, лучше, чем вы сами себя знаете.

– Выходит так! Особенно если учесть, что я с ним на эту тему даже переговорить не успела!

Я с радостью провела полдня в театре, наблюдая за репетицией и не без удовольствия отмечая, что нынешняя труппа, собранная Александром Александровичем, действительно неплоха и уступает прошлогодней разве что самую малость. Уже к перерыву могла с уверенностью сказать, что маменьку с ходу приняли в число своих, и настороженность, которую вполне следовало ожидать – все ж таки заезжая звезда из столицы, – прошла. Да и маменька весьма быстро освоилась. Тем более что многих артистов она знала по нашим с дедушкой рассказам.