Я заметила себе спросить о времени года, если зимой дело было, так все понятно – замерзли тела, и все дела. Но пока перебивать не стала.

– Вот такая горькая присказка, – продолжила рассказ Мария Степановна. – А дальше уж сказка начинается. Вскоре заговорили, что в опустевшем доме нечисть объявилась. Вой слыхали, хохот сумасшедший, а то и нечто совсем уж уму непостижимое. Огни, как кому-то мерещилось, за окнами по дому плавали сами собой, тени смутные порой мелькали. Ну и уж точно враки, будто забредшие туда на ночлег бродяги решили сперва в окно глянуть, прежде чем на ночлег обустраиваться, и на тебе, голову отрубленную увидели. Та то в одном углу, то в другом, раз! – и объявится из ниоткуда! И улыбается этак, что самых храбрых дрожь пробирает. А то петь чего-то начнет, и от тех песен кровь в жилах останавливается. Ну вот кто бы мне сказал, как эти болтуны могли этакие страсти сквозь запертые ставни рассмотреть? Про то, чтоб в дом войти, ведь никто и не заикался. Разговоры эти, как водится, поутихли со временем. А тут в доме еще одного мертвеца нашли. Собаки соседские в ту ночь такой вой подняли, что отважились люди внутрь войти. А там мертвец! И вроде этот опять, по их словам, на бродягу не похож, а напротив, приличный человек. А главное, опять-снова причин никаких, чтобы ему умереть, не было. Разве что лицо все перекошено, ровно от ужаса, увиденного или там услышанного. Вот с тех пор все уверовали окончательно, что по дому тому призраки разгуливают. И самого Кулева повесившегося, и тещи его, им невинно убиенной. Призраки и промеж собой ругаются и грызутся, а уж всякого, кто хотя бы приблизится к дому, убить готовы. И уж не дай бог кому там на ночь остаться – живому не выйти!

Мария Степановна помолчала, подумала над чем-то.

– Вроде и добавить нечего, – сказал она. – Только давно я уж этих россказней не слышала, с чего бы тебе о них услыхать?

– Да к слову пришлось, вот и помянули, – не стала уточнять я. – А сами что обо всем этом думаете?

– Да я не думаю, зачем мне об этом думать? Мне вон муж еще тогда говорил, что ничего там такого не могло произойти. Злодеяние ужасное, но понятное. От белой горячки тот Кулев вполне мог голову не только отрубить, но и припрятать куда подальше. В реку выбросить или еще как. А саму старуху то ли не догадался, то ли сил ему не достало закопать или утопить. Тела же тленом не тронуты по причине того, что дело ранней весной происходило, а дом нетопленным несколько недель стоял, промерзли они, и все дела. А слухи про нечистую силу всякие воры да бродяги распространяли, чтобы самим спокойно там притон себе устроить. Дом-то пустым долго стоял. Вот и того человека, что в нем нашли мертвым, тоже преступники туда затащили. Супруг мой человек верующий был, а церковь – она призраков не признает. И я в Бога верую, а в нечистую силу не шибко. Зато мужу всегда верила, потому как умен был и во всякую глупость веру не поощрял.

– Ох, что за ужасы вы рассказываете! Доброго вам вечера! – сказала маменька, некоторое назад время появившаяся в дверях кухни.

– И вам доброго вечера, Ирина Афанасьевна, – ответила Мария Степановна. – Как день прошел?

– Неплохо. Легко работалось, а значит, и играть нам легко будет, и публике наше представление легко смотреть и в удовольствие. Вот только… Загадочное событие и у нас произошло.

– Да что ж такого могло случиться? Надеюсь не страшное?

– Нет, не страшное. Уж всяко не такое, о каких вы говорили. Хотя кое для кого малоприятное. Александр Александрович, – маменька глянула на Марию Степановну, понимает ли она, о ком разговор зашел, та в ответ кивнула, – в перерыве пошел за одной вещью. С ним, говорят, такое случается, придумает какую-нибудь штуку и, чтобы сюрпризом стала, потихоньку для нее все приготовит. Вот и в этот раз отлучился, никому не сказав. В подвал театра. А его там кто-то запер. Он стучит, никто его не слышит. А мы все ждем его в растерянности и даже придумать не можем, куда же наш антрепренер пропал среди белого дня? Точнее день сегодня был совсем не белым, а можно сказать, на ночь похожим – этакая страшная гроза разразилась. Мы все выходили смотреть, пусть и боялись сильно.

– А что господин Корсаков? Скоро достучался?

– Ох, не очень скоро, но и не слишком долго его искали. Но все равно непонятно, как такое могло произойти? Ведь некому было его запереть. Да никто бы и не стал так глупо шутить.

Тут Пелагея сказала, что ужин у нее готов.

Уже перед сном у меня мелькнула вздорная мысль, что происшествие в театре из одного ряда с происшествиями в особняке Козловского. Вздорной я ее сочла оттого, что даже представить себе трудно кого-то, кто так бы невзлюбил театр и принялся строить такие сложные козни. Да и возможностей у такого человека и там и там проказничать не было бы. А уж представить себе целую группу таких людей я даже смеха ради не могла. На всякий случай решила завтра же проверить, что случилось в подвале театра, и спокойно уснула.

С утра я, как и накануне, отправилась с маменькой на репетицию. С удовольствием смотрела, как артисты готовят новый спектакль, а в перерыве попросила Михалыча, служащего при театре швейцаром и сторожем, проводить меня в подвал.

– Никак желаете, Дарья Владимировна, посмотреть, где вчера Александра Александровича заточили?

– Конечно. Надо же разобраться, как такое могло произойти.

Разбираться, собственно говоря, даже не пришлось. Едва Михалыч стал отворять ту дверь, что накануне доставила столько неприятностей, как потянуло сильным сквозняком, который не дал ей открыться до конца.

– Это кто-то дверь черного хода распахнул, – объяснил Михалыч. – Всегда этак дуть начинает, как кто входит или выходит.

– А ну-ка, отпустите дверь.

Но сквозняк к этому моменту прекратился, и дверь осталась неподвижной. Тогда я сама хлопнула ею посильнее. Дверь захлопнулась, а защелка на ней вошла ненамного под скобу.

– Вот и весь секрет, – разочарованно протянул Михалыч. – Сквозняком, оказывается, захлопнуло нашего антрепренера!

– А вам хотелось бы, чтобы это был кто-то из труппы?

– Я такого даже не предполагал! Как можно о людях такое подумать?

– А о ком можно?

– Ну мало ли, – чуть растерялся наш швейцар. Потеребил бороду и честно признался: – На домового грешил. Он порой у нас как расшалится! Только вы уж о нашем разговоре никому не передавайте, а то засмеют.

– Уговорили. Но вы мне про домового после расскажете.

– Так приходите, как освободитесь. Расскажу. Вам я доверяюсь.

Сказать правду, я была слегка разочарована, слишком простое нашлось объяснение. Но тут представила, как было бы жутко самой оказаться за захлопнувшейся дверью, там, где нет электричества и твоя свеча могла быть потушена тем же сквозняком… А я сижу в темноте, на мой стук никто не приходит. Повсюду шорохи раздаются. А я даже не знаю, как все случилось, вдруг в самом деле домовой расшалился? Нет, пусть уж лучше, кому вдруг выпадет такая незавидная участь, знают, что хотя бы нечистая сила здесь ни при чем.

Едва мы поднялись наверх, как мне сказали, что меня ждут в буфете. Там и в самом деле меня поджидал служивший в прошлом сезоне в театре буфетчиком очень приятный молодой человек, которого все, даже я, называли Петрушей.

– Вот, едва минутка выкроилась, прибежал засвидетельствовать вам свое почтение. Ну и как же без презента.

Петруша протянул мне коробку конфет пралине в шоколаде «Шоколадной фабрики «Бронислав».

– Возможно, в столицах конфеты вкуснее, но и эти вам всегда нравились. Так?

– Так! Спасибо огромное. А вы, раз в студенческой шинели, значит снова пошли учиться?

– Совершенно верно. Не всю же жизнь буфетчиком служить, хотя мне эта работа и была по нраву. Вы уж простите, Даша, но мне и вас отрывать от дел не хочется, и самому спешить нужно.

– Да вы меня не отрываете, напротив, очень вам рада.

– Тогда с вашего позволения я на днях загляну, чтобы с вами чуть подольше побеседовать.