«Дух, подай нам знак», — вспомнил он и едва не издал истерический смешок.

Вид красных, плачущих глаз Мисси вернул его к реальности.

— Мисси, хотите расписаться в книге? — спросил он и, чтобы что-то добавить, сказал еще, — для Рэчел.

— Да, конечно, — сказала она, — Бедные вы, бедные.

И внезапно Луис понял, что она скажет дальше, и это почему-то ужаснуло его, будто ее слова были пулей, большой черной пулей из ружья убийцы, поразившей его. Он знал, что они будут поражать его снова и снова в предстоящие девяносто минут, а потом опять — днем, когда утренние раны перестанут кровоточить.

— Слава Богу, он не мучился, Луис. Все случилось так быстро.

«Да это было быстро, очень быстро, — подумал он после ее слов, чувствуя жгучее желание произнести это вслух, — все случилось быстро, без сомнения, вот почему гроб закрыт, с Гэджем уже ничего нельзя было сделать, даже если бы мы согласились одеть его, как манекен в магазине, и напудрить, и подрумянить. Это было очень быстро, дорогая Мисси, только что он бежал по дороге, и уже лежал на ней, только далеко впереди, у дома Риддера. Он ударил его, и убил, и потом тащил по дороге, и лучше думай, что это случилось быстро. Сто ярдов или еще больше, как футбольное поле. Я бежал за ним, Мисси, я кричал его имя снова и снова, как будто думал, что он еще жив — это я-то, доктор! Я пробежал десять ярдов и там была его бейсбольная кепка, пробежал двадцать ярдов — там валялся сандалик, пробежал сорок ярдов, когда грузовик съехал с дороги и скрылся за сараем Риддера. Люди выбегали из домов, а я все кричал его имя, Мисси, и через пятьдесят ярдов лежал его джемпер, вывернутый наизнанку, а через семьдесят ярдов — другой сандалик, а потом уже Гэдж».

Внезапно мир стал заволакиваться серой пеленой. Все поплыло у него под ногами. Он ухватился за подставку, на которой лежала книга.

— Луис? — послышался откуда-то издалека голос Мисси.

— Луис? — теперь ближе. Голос был встревоженным.

Мир снова обрел четкие контуры.

— Что с вами?

Он усмехнулся.

— Все о’кей. Ничего, Мисси.

Она записала себя и своего мужа — мистер и миссис Дэвид Дэнбридж — добавив к этому их адрес — почтовый ящик 67, Олд-Бакпорт-роуд, а потом подняла глаза на Луиса и быстро их опустила, словно то, что она жила рядом с дорогой, где погиб Гэдж, было преступлением.

— Держитесь, Луис, — прошептала она.

Дэвид Дэнбридж потряс ему руку, пробормотав нечто невразумительное, его внушительное адамово яблоко ходило вверх-вниз. После этого он вместе с женой подошел для ритуального осмотра гроба, сделанного в Сторивилле, штат Огайо, где Гэдж никогда не был и ничего о нем не знал.

Следом за Дэнбриджами вошли все, нестройной колонной, и Луис принимал их рукопожатия, объятия и слезы. Его воротник и верх рукавов темно-серого костюма скоро стали совершенно сырыми. Запах цветов заполнил всю комнату, смешавшись с особым запахом похорон. Этот запах он помнил с детства — сладкий, тяжелый, удушающий аромат цветов. Луис тридцать два раза выслушал, как хорошо, что Гэдж не мучился — тридцать два, он считал. Двенадцать раз ему сказали, что «он сейчас среди ангелов».

Это начало его мучить. Вместо того, чтобы потерять смысл от повторения (как это бывает с собственным именем, повторяемым снова и снова), слова эти все глубже и глубже проникали в его сознание. К моменту, когда подошли его тесть с тещей, он уже чувствовал себя израненным воином на поле боя.

Первой его мыслью было, что Рэчел права. Ирвин Голдмэн действительно стар. Ему было пятьдесят восемь или пятьдесят девять. Но сегодня он выглядел лет на сто. Он до смешного напоминал премьер-министра Израиля Менахема Бегина с его лысиной и очками с толстыми стеклами. Рэчел говорила, что отец уже стар, когда вернулась домой после Дня Благодарения, но Луис не ожидал, что он так стар. Конечно, подумал он, тогда все было еще не так плохо. Тогда старик еще не потерял одного из своих внучат.

Дори стояла рядом, лица ее не было видно под двумя или даже тремя слоями черной вуали. Волосы ее были окрашены голубым — любимый цвет пожилых леди из высшего общества. Она держала мужа под руку. Из-под вуали Луис мог видеть только блеск ее слез.

Вдруг он решил, что настало время покончить с прошлым. Он не мог больше ждать и выносить груз всех этих банальностей.

— Ирвин, Дори, — пробормотал он, — Спасибо, что приехали.

Он протянул вперед руки, как бы желая одновременно пожать руки отца и матери Рэчел или даже заключить их в объятия. Сразу за этим он почувствовал, что слезы готовы хлынуть у него из глаз, в абсурдном предвкушении примирения, к которому могла привести смерть Гэджа, как в сентиментальных дамских романах с объятиями над гробом, а примирение могло как-то утихомирить его собственную головную боль, нараставшую и нараставшую.

Дори отпрянула, попытавшись как бы убрать от него руки. Она только сказала «О, Луис..». или что-то вроде того, когда Голдмэн потянул ее назад. Какое-то время они все трое стояли в странных позах, но этого не заметил никто (кроме, может быть, директора, занимавшего скромное место в углу зала — Луис вспомнил, как так же любил стоять дядя Карл) — Луис с протянутыми руками, и неподвижные, как истуканы, Ирвин и Дори Голдмэн, похожие на пару со свадебного торта.

Луис увидел, что в глазах тестя не было слез; они были сухими и горели ненавистью. «Уж не думает ли он, что я убил Гэджа назло ему?» — подумал Луис. Глаза, Ирвина Голдмэна, казалось, измеряли Луиса, обнаружив в нем, наконец, мелкого, ничтожного человека, похитившего его дочь и ввергшего ее в пучину несчастий. Затем взгляд переместился с Луиса на гроб Гэджа, и лишь после этого смягчился.

Но Луис еще сделал последнее усилие.

— Ирвин, — сказал он. — Дори. Ну пожалуйста. Нам нужно держаться вместе.

— Луис, — сказала Дори довольно мягко, и они отошли, возможно, Ирвин снова потянул жену за собой, не глядя по сторонам, и не глядя на Луиса Крида. Они подошли к гробу, и Голдмэн вынул из кармана маленькую черную шапочку.

«Вы забыли расписаться в книге», — мелькнуло в голове у Луиса, и тут на него обрушился такой жесточайший приступ головной боли, что лицо его скривилось.

Наконец, утреннее прощание окончилось. Луис позвонил домой. Джуд спросил, как все прошло. Нормально, ответил Луис. Он попросил позвать к телефону Стива.

— Если она уже может одеться, я думаю, ей стоит сходить туда днем, — сказал Стив, — Как тебе?

— Да-да, — сказал Луис.

— Как ты, Лу? Говори прямо — как ты?

— Нормально, — кратко ответил Луис. — Держусь. Вce они расписались в книге. «Все, кроме Дори и Ирвина».

— Ну ладно, — сказал Стив. — Может, пойдем пообедаем?

Обед. Пойти пообедать. эта идея казалась настолько странной, что Луису вспомнились фантастические романы, которыми он зачитывался в детстве, — Роберт Хайнлайн, Меррей Ленстер, Гордон Р. Диксон. «У туземцев на этой планете есть странный обычай: когда кто-нибудь из их детей умирает, они «идут пообедать». Я заню, что это звучит дико, но не забывайте, что эта планета еще совсем нецивилизована».

— Конечно, — сказал Луис, — почему бы не посидеть в ресторане между церемониями?

— Успокойся, Лу, — сказал Стив, но он не очень расстроился. В нынешнем состоянии безумного спокойствия Луис разбирался в людях лучше, чем во всю прошлую жизнь. Может быть, это была иллюзия, но в ту минуту он понял, что для Стива даже этот его сарказм был лучше, чем настораживающее спокойствие.

— Что, если нам сходить к «Бенджамину»?

— Ну что ж, прекрасно, — ответил Луис.

Он звонил из офиса директора. Сейчас, когда Луис проходил мимо Восточного зала, он был почти пуст, только Ирвин и Дорис Голдмэн сидели в переднем ряду с опущенными головами. Луису показалось, что они собираются остаться там навсегда.

Они не зря выбрали «Бенджамин». В Бангоре обедали рано, и в час ресторан был почти пуст. Джуд и Стив пришли вместе с Рэчел, и все четверо заказали цыплят. Рэчел сразу отлучилась в дамскую комнату и оставалась там так долго, что Стив забеспокоился. Он уже хотел попросить официантку сходить за ней, но тут она вернулась к столу с красными глазами.