— Я в порядке, — сказал он Стиву. — Я сейчас иду.

— Если ты будешь держаться и помогать им, — сказал Стив, вытирая глаза рукавом, — они тоже смогут тебе помочь. Вы все трое должны помогать друг другу, Луис. Только так. По-другому нельзя.

— Все верно, — согласился Луис, продолжая прокручивать в уме картину случившегося, думая, что если бы тогда он прыгнул чуть дальше и поймал Гэджа за полу куртки, то ничего бы не случилось.

Когда в зале происходило прощание, Элли бесцельно и молча передвигала фишки «монополии», сидя за доской с Джудом Крэндаллом. В другой руке она все еще держала фото Гэджа на санках.

Стив Мастертон решил, что для Рэчел будет лучше пойти на дневную церемонию; впоследствии он горько сожалел о своем решении.

Чета Голдмэнов прилетела в Бангор утром и остановилась в гостинице. Отец Рэчел звонил четыре раза, и Стив под конец уже едва не кричал на него. Ирвин Голдмэн сказал, что никакие черти не удержат его вдали от дочери, когда она в нем нуждается. Стив отвечал на это, что Рэчел необходимо отдохнуть перед тяжкой дневной церемонией. Не знаю, как черти, сказал он, но одному американскому доктору шведского происхождения очень не понравится, если к Рэчел будет кто-нибудь врываться до того, как она сможет выйти из дома сама. Но он понимал, что поддержка родственников ей не помешает, и хотел, чтобы она пошла на дневную церемонию.

Старик обругал его на идиш и швырнул трубку, прервав связь. Стив ожидал, что он все-таки придет, но Голдмэн решил ждать. Рэчел тем временем стало чуть лучше. К ней вернулось чувство времени, и она вышла на кухню поискать сэндвичей или еще чего-нибудь съедобного.

— Наверно, все, когда вернутся, захотят есть? — спросила она Стива.

Он кивнул.

Колбасы или ростбифа не было, но в холодильнике нашлась индейка, и она сунула ее в раковину оттаивать.

Заглянув на кухню через некоторое время, Стив увидел се плачущей возле раковины.

— Рэчел?

Она посмотрела на Стива.

— Гэдж любил ее. Он очень любил индейку. Я только подумала, что он... он никогда больше не сможет ее есть.

Стив отправил ее одеваться — последний тест на способность ориентироваться,и, когда она вышла в простом черном платье с поясом, держа маленькую вечернюю сумочку, он решил, что все в порядке, и Джуд тоже так подумал.

Стив отвез ее в город. Он стоял вместе с Сурендрой Харду у порога зала и смотрел, как Рэчел, словно тень, движется по узкому проходу к утопавшему в цветах гробу.

— Как они, Стив? — тихо спросил Сурендра.

— Чертовски плохо, — сказал Стив хрипло, — Как ты думал, это должно быть?

— Я думаю, это действительно чертовски плохо, — сказал Сурендра, вздохнув.

Неприятности начались еще утром, когда Ирвин Голдмэн отказался пожать руку своего зятя.

Присутствие такого количества друзей и родных вывело Луиса из состояния шока, подсказав ему, что он должен что-то говорить и делать. Он преодолел ту степень горя, которую так любят эксплуатировать в своих интересах работники похоронных бюро.

Перед залом было небольшое фойе, где можно было покурить или посидеть на довольно ветхих стульях. Стулья выглядели так, словно их сбыли сюда прямо из какого-нибудь старинного английского клуба. Перед дверью зала стояла небольшая доска, черная с золотыми буквами, надпись гласила: «Гэдж Уильям Крид». Если пройти чуть дальше по этому уютному белому зданию, похожему на обычный старый дом, можно было наткнуться на такое же фойе и зал за ним, перед которым стояла доска со словами «Альберта Бернхэм Нидо». Сзади был еще один зал, но перед его дверью не было таблички; он пустовал в этот день. В нижнем зале выставлялись образцы гробов всех размеров и типов, и если заглянуть туда, как это сделал Луис, гробы могли показаться сборищем странных животных.

Джуд ходил вместе с ним в воскресенье, на следующий день после гибели Гэджа, выбирать гроб. Они спустились вниз, и вместо того, чтобы сразу войти в зал, Луис долго стоял, уставясь на дверь, похожую на ту, что соединяла в ресторане обеденный зал с кухней. Джуд с похоронным агентом в один голос сказали: «Не туда», — и Луис послушно отошел от двери. Но он знал, что за ней находится. Его дядя был могильщиком.

В восточном зале, где лежал Гэдж, стояли новые стулья, дорогие, с плюшевыми сиденьями и спинками. Впереди, в углублении наподобие церковного нефа, стоял гроб Гэджа. Луис выбрал модель из розового дерева под названием «Вечный покой». Гроб был изнутри обит розовой шелковой материей, и агент особенно настойчиво подчеркивал это достоинство, говоря, что это гораздо лучше голубой. Луис заметил, что вряд ли это так уж важно для них с Рэчел. Агент только кивнул. Он спросил, как Луис собирается оплачивать похороны. Он сказал, что может предложить несколько способов.

В уме Луиса всплыла игривая реклама: «Я без проблем уплатил за гроб моего сына купонами Рэли!»

Как во сне он сказал:

— Я оплачу все по моей кредитной карте.

— Прекрасно, — отозвался агент.

Гроб был не более четырех футов длиной — гробик лилипута. Однако за него заломили больше шестисот долларов.

Сейчас Луис хотел подойти поближе, но не смог из-за цветов, делавших зрелище просто невыносимым. От их пряного запаха его подташнивало.

В начале прохода, возле самой двери в фойе, лежала книга записей на подставке. К подставке была прикована изящная шариковая ручка. Тут директор похоронного бюро поставил Луиса «принимать соболезнования».

Друзья и родственники должны были расписаться в книге. Луис никогда не понимал, зачем нужны такие вещи. Труднее всего было представить, как, когда все кончится, они с Рэчел будут заглядывать в эту книгу. Это было страшнее всего. Когда-то у него был школьный ежегодник, и такие же были в колледже и в медицинском училище; был еще свадебный альбом с золотым тиснением «Наша свадьба» на обложке под кожу, начинающийся фотографией Рэчел, примеряющей перед зеркалом фату с помощью матери, и кончающийся фото двух пар туфель перед закрытой дверью отеля. Был еще детский альбомчик Элли, фото в котором добавлялись довольно часто, начиная с «Моя первая стрижка» (прилагается локон младенческих полос) и «Бум!» (иллюстрируется фотографией ребенка, сидящего на попке).

Теперь будет еще и этот. Как мы его назовем? Луис думал об этом, ожидая начала церемонии. «Наш похоронный альбом»? «Соболезнования»? «День, когда мы закопали Гэджа»? Или, может быть, более торжественно, типа «Смерть в нашей семье»?

Он поглядел на обложку книги, которая, как и «Наша свадьба», была обтянута чем-то, напоминающим кожу. Обложка была чистой.

Как и ожидали, первой явилась с соболезнованиями Мисси Дэнбридж, добросердечная Мисси, которая сидела с Элли и Гэджем, когда Луису с Рэчел надо было отлучиться. Луис с усилием вспомнил, что именно Мисси взяла к себе детей в день, когда умер Виктор Паскоу. Она взяла детей, а они с Рэчел занимались любовью, сначала в ванне, потом на кровати.

Мисси плакала, плакала навзрыд, и при виде спокойного, окаменевшего лица Луиса заплакала еще сильнее, кинувшись к нему. Луис обнял ее, ощущая, что как бы то ни было, только человеческая забота, человеческое сочувствие могут размягчить эту твердую землю, преодолеть их горе, добавив к нему свое.

— Как жаль, — твердила Мисси, откинув назад темные волосы с мертвенно-бледного лица. Какой это был чудный мальчик. Я так любила его, Луис. Как жаль! А все эта ужасная дорога, я надеюсь, этого водителя засадят в тюрьму на всю жизнь, он не должен был ехать с такой скоростью, о Господи, он был такой чудный, такой милый, такой красавчик, почему Бог взял именно его, не знаю, не могу понять, но мне жаль, мне так жаль...

Луис успокаивал ее, обнимая за плечи и успокаивал. Он чувствовал, как ее слезы капают ему на воротник, чувствовал ее дыхание. Она спрашивала, где Рэчел, и Луис сказал, что она отдыхает. Мисси пообещала навестить ее и сказала, что она с радостью посидит с Элли, если это будет нужно. Луис поблагодарил ее.

Она отошла, все еще всхлипывая, с красными глазами, и направилась к гробу, когда Луис окликнул ее. Директор, имени которого Луис даже не помнил, говорил ему, что все гости могут расписаться в книге, и черт его возьми, если он им этого не предложит. Всем.