Он не имел права брать с собой роту: дело было для «Отчаянной надежды», порожденной безысходностью и взращенной на остатках гордости – а значит, для добровольцев, самых храбрых и самых глупых. Шарп знал, что может не идти туда сам – но ему не нужно еще не остывшее место погибшего: свое капитанство он завоюет сам. Во рву постепенно затихал ужас последней атаки, в пространстве между брешами установилось что-то вроде перемирия: пока британцы не высовывались из-за равелина, канониры не обращали на них внимания. Но стоило самой маленькой группке людей вступить в огненный круг перед брешью, пушки начинали плеваться огнем и картечью. Где-то далеко на гласисе, в темноте, слышались приказы: готовилась новая атака, которая бросит в ров последние резервы дивизии – и если решение прорваться по узкому краю равелина могло сработать, то только сейчас, только в этот безнадежный момент. Шарп повернулся к своим людям и достал палаш: лезвие блеснуло в ночи, свистнула сталь. Лица расположившихся на склоне людей, обращенные к нему, были бледны.

- Я иду туда. Одна, последняя атака – и все будет кончено. Центральную брешь еще никто не трогал, а я попробую: через равелин и в ров. Может, сломаю свои чертовы ноги, потому что там нет ни лестниц, ни мешков с сеном, но я пойду. Пойду, потому что французы смеются над нами, потому что они решили, что победили – и я намерен их в кашу порубить за это! – он и сам не подозревал, сколько в нем накопилось ярости. Он никогда не умел произносить речей, но ярость сама находила слова: - Я хочу, чтобы эти ублюдки пожалели, что родились на свет. Они все сдохнут. Я не могу звать вас за собой, вы не обязаны туда идти, но сам я иду. Можете оставаться здесь, никто вас не обвинит в трусости, - слова кончились, он просто не знал, что сказать еще. За спиной потрескивало пламя.

Патрик Харпер встал, в его огромной руке был зажат большой топор, один из многих розданных перед боем, чтобы прорубаться через препятствия во рву. На лезвии играли красноватые отблески. В свете пламени он казался легендарным воином, пришедшим из забытых времен. Харпер сделал шаг вперед, переступив через мертвых, повернулся к роте и улыбнулся:

- Идете?

Идти им было незачем: слишком часто Шарп требовал от них невозможного – и всегда получал, но не сейчас, в этом аду. Однако они вставали: сводники и воры, убийцы и пьяницы – все улыбались Шарпу и проверяли оружие. Харпер поглядел на своего капитана:

- Отличная речь, сэр, но моя оказалась лучше. Не поделитесь вот этим? – он указал на семиствольное ружье.

Шарп кивнул и передал его гиганту:

- Заряжено.

Дэниел Хэгмен, бывший браконьер, взял винтовку Шарпа: он был лучшим стрелком в роте. Лейтенант Прайс, нервно теребя кончик сабли, улыбнулся капитану:

- Думаю, я достаточно безумен, сэр.

- Можешь остаться.

- И дать вам первым добраться до баб? Нет уж, я иду.

Роч и Питерс, Дженкинс и Клейтон, Кресакр, регулярно побивавший жену, – все были здесь, все чувствовали возбуждение: им наконец-то попалось достаточно сумасшедшее дельце. Шарп оглядел их и пересчитал, любовно заглядывая каждому в глаза.

- А где Хэйксвилл?

- Слинял, сэр. Давно его не видел, - здоровяк Питерс сплюнул на гласис.

Ниже по склону, входя в круг света, двигался последний батальон, и Шарп понял, что рота должна атаковать прямо сейчас.

- Готовы?

- Да, сэр.

В миле от них, невидимый с гласиса, Третья дивизия зачищала последний из замковых дворов: потребовался почти час жестоких боев с немцами и французами, подошедшими из центрального резерва, располагавшегося на соборной площади. А на расстоянии мили в противоположную сторону, столь же невидимый для остальных, Пятая дивизия генерала Лита штурмовала Сан-Винсенте. Лестницы были разбиты в щепки, люди падали в ров, прямо на торчащие колья, но подносились другие лестницы, а мушкеты били по амбразурам. Так была одержана вторая немыслимая победа. Бадахос пал. Пятая дивизия вырвалась на улицы, Третья удерживала замок, но люди во рву и на погруженном во тьму гласисе этого не знали. В самом городе новости распространялись быстрее: слухи о поражении быстрее чумы пронеслись по узким улочкам, докатившись до бастионов Санта-Мария и Тринидад. Их защитники с ужасом оглядывались, но город был темен, замок молчал – и они пожимали плечами, уверяя друг друга, что это не может быть правдой. Но что, если они были не правы? На стены опустился страх, сжав сердце каждого своими зловещими крыльями.

- Готовьсь!

Боже! Еще одна атака! Защитники стен повернулись спиной к темному городу и глянули вниз: действительно, там, в темноте, на заваленном телами склоне, собиралась еще одна атака, новое мясо для пушек. Искры побежали по запальным трубкам, пушки изрыгнули столбы дыма – мясорубка сделала новый оборот.

Шарп, ожидавший первого выстрела, услышал его и побежал. В Бадахос.

Стена скрылась в дыму, прорезавшемся только огненными вспышками. Шарп прыгнул в ров, высоко подняв палаш.

На это он не рассчитывал: все пространство внизу было заполнено живыми, умирающими или уже мертвыми. Из окровавленных трупов выжившие сложили несколько небольших стен, защищавших от картечи. Теперь они вцепились в него, крича: «Ложитесь! Быстрее! Иначе они нас всех убьют!»

Под их натиском Шарп упал прямо на груду тел, но выкарабкался и пополз вперед, слыша, как вокруг падают другие. Об камни равелина щелкали пули, раненые толкались, Шарп орал: «С дороги!» - и выставлял вперед палаш, чтобы расчистить путь. Но мертвые не могли двинуться. И приходилось перебираться через тела, поскальзываясь в крови. А справа, у Тринидада, артиллеристы добивали остатки последней атаки.

Из темноты высунулись руки, ухватили Шарпа и потянули вниз, в грудь ему нацелился байонет. Сзади кричал и ругался по-ирландски Харпер. Человек, державший Шарпа, вцепился в него так крепко, что пришлось несколько раз ударить его рукояткой палаша. Впереди ждали залитые ярким светом стены равелина и пушки. Шарп почувствовал искушение раствориться среди тел – пусть ночь скроет его. Он снова ударил схватившего его человека, на этот раз плоской стороной лезвия, тот упал. Ноги Шарпа коснулись стены равелина, он начал забираться наверх, но тело не слушалось: его сковал страх бессмысленной смерти, царившей там. Он замер.

И тут во рву появился новый звук, настолько безумный, что Шарп неверяще обернулся, отблеск на лезвии палаша на миг ослепил его. К нему пробивались остатки полка Южного Эссекса, их желтые нашивки были залиты кровью: увидев свою легкую роту, прорывавшуюся к равелину, они решили присоединиться к безумной затее, и именно их крик остановил Шарпа.

- Шарп! Шарп! Шарп! – они выкрикивали это ритмично, как боевой клич, и даже люди, не понимавшие, что он значит, подхватывали его. Во рву началось движение, все скандировали: - Шарп! Шарп! Шарп!

- Что они кричат, Марч?

- Похоже на «шарф», милорд.

Генерал рассмеялся: всего несколько минут назад он страстно желал, чтобы у него была тысяча Шарпов, в теперь, возможно, этот мошенник подарит ему город. Адъютанты, чувствуя в этом смехе горечь, ничего не поняли – но решили не спрашивать.

Артиллеристы, засевшие на стенах, тоже слышали клич – и тоже не поняли его смысла. Они только что изрешетили и отбросили очередную атаку на Тринидад, как отбрасывали и все предыдущие – но тут взгляд их упал на равелин, теперь полностью скрытый людской массой. Весь ров пришел в движение: французы считали, что заполнили его трупами, но теперь трупы ожили и двигались к ним, горя желанием отомстить, а на устах мертвецов было единственное слово:

- Шарп! Шарп! Шарп!

Боевое безумие охватило Шарпа, в ушах зазвенела песня битвы, заглушая грохот пушек. Он не видел взрывов, не осознавал, что за его спиной орудия снова наполнили воздух смертью, а пытающиеся пересечь ромб равелина люди падают, чтобы больше не подняться. Он просто пересек равелин, чувствуя жар правой щекой, и прыгнул вниз. Высота оказалась неожиданно большой, а ров впереди – странно пустым. Камень под ногой брызнул острой крошкой, в него попала мушкетная пуля, Шарп по инерции чуть не упал вперед, но выправился и побежал к стене.