Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Когда шестеро надзирателей в шлемах, бронежилетах и забралах вели Шэя Борна по коридору, мы все как один прильнули к окошкам. Эскорт миновал душевую, Джоуи и Кэллоуэя и остановился прямо передо мной, чтобы я мог толком рассмотреть новобранца. Тот оказался парнем невысоким и тощим, с короткими каштановыми волосами и глазами как Карибское море. Это я знал точно, потому что последние каникулы мы с Адамом провели на берегу этого моря. Мне бы не хотелось, чтобы у меня были такие глаза. Не хотелось бы смотреть каждый день в зеркало и вспоминать то место, где ты уже никогда не окажешься.

Тогда Шэй Борн взглянул на меня.

Сейчас, пожалуй, самое время поведать вам, как я выгляжу. Лицо у меня такое, что охранники никогда не смотрят мне в глаза. Да я и сам порой предпочитаю прятаться в глубине камеры. Алые и фиолетовые язвы покрыты чешуйками. Ими усеяно все мое лицо от лба до подбородка.

Чаще всего люди содрогаются. Даже самые вежливые, вроде того восьмидесятилетнего миссионера, который раз в месяц приносит нам брошюрки, – даже он отводит глаза, как будто я выгляжу еще хуже, чем ему помнилось. Но Шэй выдержал мой взгляд и кивнул, как будто я ничем не отличался от всех прочих.

Я услышал, как дверь в соседней камере задвинулась. Звякнул металл: это Шэй просунул руки в окошко, чтобы ему сняли наручники. Как только надзиратели ушли, Крэш завопил:

– Эй, Смертник!

В камере Шэя Борна царило молчание.

– Отвечай, когда с тобой разговаривает Крэш.

– Отцепись от него, – вздохнул я. – Пусть бедняга хоть пять минут подумает и поймет, какой ты придурок.

– Ох, Смертник, будь осторожнее, – сказал Кэллоуэй. – Люсиус к тебе подлизывается, а его последний любовничек уже давно кормит червей.

Судя по звукам, Шэй включил телевизор и подсоединил наушники, которые полагаются нам всем во избежание звуковых войн. Я немного удивился, что смертник смог купить в тюремном магазине телевизор, как и мы все. Это были специальные телевизоры с тринадцатидюймовыми экранами, которые «Зенит» на заказ изготовлял для тюрем штата. Катоды и прочие потроха были прикрыты прозрачным пластиковым корпусом, чтобы охранники могли увидеть недостачу деталей, если бы ты захотел смастерить какое-нибудь оружие.

Пока Кэллоуэй и Крэш, как обычно, сообща меня дразнили, я вытащил свои наушники и включил телевизор. На часах было уже пять, а я старался не пропускать шоу Опры Уинфри. Но когда я попробовал переключить канал, ничего не изменилось. Экран мигнул, как будто переходил на двадцать второй канал, но двадцать второй канал выглядел точно так же, как и третий, и пятый, и «Си-Эн-Эн», и «Фуд Нетворк».

– Эй! – Крэй забарабанил в дверь. – Эй, начальник, кабель-то не пашет! Знаешь, у нас тоже есть права…

Иногда наушники не спасают.

Я выставил максимальный звук и стал смотреть региональные новости. Там рассказывали о благотворительном вечере, на котором должны собрать средства для детской больницы, расположенной неподалеку, возле Дартмутского колледжа. Клоуны, воздушные шарики и даже двое игроков «Ред Сокс», раздающие автографы. Камера навела фокус на девочку с золотыми, как у феи, волосиками и синими мешками под глазами; таких детей всегда показывают, когда уламывают вас полезть в мошну. «Клэр Нилон, – сказал репортер за кадром, – ждет новое сердце».

Ну-ну, подумал я. У всех свои проблемы. Я снял наушники. Если я не могу слушать Опру, я вообще ничего не хочу слушать.

Именно поэтому я смог услышать первое слово, произнесенное Шэем Борном на ярусе I.

«Да», – сказал он, и в тот же миг, словно по волшебству, кабельное телевидение заработало вновь.

Вы, вероятно, уже обратили внимание, что я на голову выше всех этих кретинов на ярусе I. Все потому, что мне здесь не место. Я совершил преступление во имя страсти, однако у нас с судьей возникло разногласие: он предпочел сосредоточиться на «преступлении», а я – на «страсти». Но позвольте задать вам один вопрос: как бы на моем месте поступили вы, если бы любовь вашей жизни нашла себе новую любовь своей жизни – моложе, стройнее, красивее?

Забавно, конечно, что никакой приговор, вынесенный судом за умышленное убийство, не мог сравниться с муками, что ожидали меня в заключении. Последний раз я сдавал анализ на хелперные лимфоциты полгода назад, и тогда выяснилось, что на кубический миллиметр крови у меня приходится всего семьдесят пять клеток. У человека без ВИЧ Т-лимфоцитов было бы около тысячи, но вирус становится частью белых кровяных телец. И когда белые кровяные тельца производятся для борьбы с инфекцией, вирус тоже разрастается. Чем слабее становится моя иммунная система, тем больше у меня вероятность заболеть или подхватить условно-патогенную инфекцию вроде пневмоцистной пневмонии, токсоплазмоза или цитомегаловируса. Врачи говорят, что я умру не от СПИДа, а от воспаления легких, туберкулеза или бактериальной инфекции в мозге. Впрочем, если хотите знать мое мнение, это лишь вопрос семантики. Умру так умру.

Живопись была моим призванием, а сейчас стала единственным хобби, хотя найти материалы в подобном месте весьма нелегко. Раньше я отдавал предпочтение масляным краскам «Уинзор энд Ньютон» и колонковым кистям, собственноручно натягивал и грунтовал парусиновые холсты теперь же приходилось пользоваться чем попало. Я просил племянников рисовать карандашом на стопках карточек, а потом стирал эти рисунки и использовал бумагу заново. Я прятал в тайнике любую пищу, содержащую пигмент. Сегодня я работал над портретом Адама – рисовал, разумеется, по памяти, потому что у меня больше ничего не осталось, Я смешал в крышечке из-под сока красные чернила, добытые из фруктовой конфеты, с капелькой зубной пасты. Во второй крышечке я растворил в воде немного кофе. Смешав два раствора, я получил точный оттенок его кожи – глянцевитый, темный цвет патоки.

Я уже набросал его черты в эскизе – широкий лоб, волевой подбородок, крючковатый нос. Черенком ложки я соскреб агатовые хлопья с фотографии шахты в «Нэшнл Джиогрэфик», которые затем смешал с каплей шампуня, таким образом приготовив своеобразную мучнистую краску. На импровизированный холст я наносил ее огрызком карандаша.

Господи, до чего же он красив!

Было уже три часа ночи, но, если честно, сплю я мало. Стоит заснуть, как меня тут же пробуждает зов природы: ем-то я сейчас мало, но пища проносится сквозь меня со скоростью молнии. Меня постоянно тошнит, а голова не прекращает болеть. Из-за стоматита мне очень больно глотать. Потому бессонница содействует моему творчеству.

Сегодня я вспотел насквозь. Проснувшись, я с трудом отодрал липкие простыни, стряхнул струпья, и на этот матрас ложиться мне больше не хотелось. Вместо того я вытащил свою картину и продолжил воссоздавать облик Адама, хотя меня отвлекали другие его портреты, развешанные по стене. Адам в той позе, в которой он впервые потряс меня, позируя для моих студентов; лицо Адама, когда он просыпается утром; Адам удивленно оборачивается, как в тот момент, когда я его застрелил.

– Я должен это сделать, – сказал Шэй Борн. – И никак иначе.

Прибыв сегодня днем на наш ярус, он сохранял абсолютное молчание. Интересно, с кем это он беседует в столь поздний час? Поблизости никого не было. Возможно, ему приснился дурной сон?

– Борн? – прошептал я. – Ты в порядке?

– Кто… кто это?

Говорить ему было нелегко. Он даже не заикался – скорее, каждый слог походил на булыжник, который ему необходимо сдвигать вручную.

– Меня зовут Люсиус. Люсиус ДюФресне, – сказал я. – Ты с кем-то разговариваешь?

Он замешкался.

– Ну, я, кажется, разговариваю с тобой.

– Не можешь уснуть?

– Могу, – ответил Шэй. – Но не хочу.

– Тогда тебе, считай, повезло.

Я хотел пошутить, но он, видимо, не понял.

– Тебе повезло не больше, чем мне, а мне – не меньше, чем тебе.

Ну, в чем-то он, надо признать, прав. Мой приговор, конечно, был мягче, чем у Шэя Борна, но я точно так же умру в стенах этой тюрьмы – и довольно-таки скоро.

6
{"b":"140526","o":1}