— Ты не можешь говорить так всерьез.

— Нет, могу, — решительно возразила Бетти.

— Но…

— Позволь мне кое в чем признаться, Кили. В эти прошедшие несколько лет я использовала тебя в своих целях. Нет-нет, дай мне закончить, — заторопилась она, когда Кили попыталась возразить. — Ты принесла нашему делу огромную пользу. Ты стала для нас идеальным представителем. Ты яркая, красивая, удачливая. С тобой мы получили больше доверия, чем мы и воспользовались в полной мере. Когда ты стала нашим представителем, мы перестали выглядеть толпой истеричек.

С момента нашей последней поездки в Вашингтон я испытываю угрызения совести по поводу того, что поощряла тебя, хотя и ненавязчиво и без злого умысла, принести свою молодость, жизненную энергию и любовь в жертву памяти Марка. Я даже помню, как предостерегала тебя не рисковать своей репутацией, связавшись с таким человеком, как Дакс.

— Я никогда не делала ничего против своей воли, Бетти. Я испытывала, да и сейчас испытываю такие же сильные чувства, как прежде, и настроена столь же решительно.

— Но теперь у тебя есть другое дело, такое же важное, которое ты должна поддержать. Если ты любишь этого человека, а я думаю, ты любишь его, иначе ты не терзала бы себя чувством вины, тебе следует быть рядом с ним, Кили. И если его поведение может служить верным индикатором, думаю, ваши чувства взаимны. Ты нужна ему. Он живой, и он здесь, рядом, во плоти и крови, а Марка нет и, возможно, никогда не будет.

Кили бросила на приятельницу сердитый взгляд:

— Как ты можешь такое говорить? Меньше недели назад ты не имела ни малейшего представления, что Билл вернется домой. А он здесь. Ты ждала его все эти годы, была верна ему. — К своей огромной досаде, она никак не могла сдержать слезы, катившиеся по щекам.

— Да. Но у меня есть трое детей, о чем не следует забывать. К тому же я провела с Биллом десять прекрасных лет, которые не так легко забыть, как несколько недель. Мы прожили вместе жизнь, а вы с Марком — нет. Я не могу указывать тебе, что тебе делать, Кили, могу только сказать одно: если хочешь быть с Даксом, будь с ним. Не приноси навсегда в жертву свое и его счастье.

Кили покачала головой, уже не чувствуя слез, которые продолжали катиться по щекам:

— Слишком поздно, Бетти. Я не согласна с тобой и не могу оставить дело, во имя которого так долго боролась. Не могу я так просто взять и бросить ПРНС. Многие по-прежнему зависят от меня, особенно теперь, когда эти пропавшие без вести солдаты вернулись. У нас появилась новая надежда, возможно, появятся новые пути расследования, о которых мы прежде не подозревали. Но даже если отложить все это в сторону, мы с Даксом были обречены, прежде чем все это началось. Если даже между нами была сначала какая-то искра любви, теперь она исчезла.

Она посмотрела на Бетти, и та подумала, что никогда еще не видела выражения такой печали и разочарования на столь молодом лице.

— Я преодолею эту депрессию, как только вернусь домой, в Новый Орлеан, и снова приступлю к работе.

Кили не представляла, каким ошибочным окажется подобное мнение. Она так устала от всего произошедшего в Париже и от бессчетных интервью, которые ей пришлось дать во время короткой остановки в Вашингтоне, что по прибытии домой сняла телефонную трубку, забаррикадировалась в своей квартире и проспала почти двадцать четыре часа.

Когда она, наконец, проснулась, то обнаружила, что Масленая неделя в полном разгаре. Найти место для парковки невозможно. Ждать столик в ресторане можно часами. Чтобы пройти по тротуару, приходилось обходить вокруг площадок и стараться увернуться от кутил, пьяных и шумных. В ее теперешнем настроении подобные потехи не могли вызвать ничего, кроме отвращения.

Она позвонила директору, умоляя предоставить ей несколько дней отпуска, которые она заработала. Получив от него недовольное согласие, она погрузила вещи в машину и поехала в Миссисипи навестить родителей.

Они почувствовали ее плохое настроение и ходили вокруг нее на цыпочках. Она хорошо ела, так же хорошо спала, когда позволяли сны, но подолгу гуляла в одиночестве по берегу залива. Короткое посещение дома инвалидов, где жила миссис Уилльямз, почти полностью разрушило накопленные ею силы, и она вернулась оттуда с ощущением, что в мире никогда не воцарятся порядок и справедливость.

Когда она вернулась на работу, все стали обращаться с ней с чрезмерной, почтительной добротой. Она казалась себе душевнобольной, только что выпущенной из психиатрической больницы. Ей были отвратительны покровительственный тон, которым с ней разговаривали, исполненные жалости взгляды и наигранная веселость.

Николь, не переносившая никаких депрессий, избегала общения с Кили, за исключением нескольких сочувственных разговоров по телефону. Разговоров о Даксе Деверексе она не заводила. Только однажды упомянула, что прочитала о его популярности, которая еще больше возросла в результате его деятельности на благо вернувшихся военнопленных. Кили никак не прокомментировала ее замечание, Николь поняла намек и оставила эту тему. С одного взгляда на Кили становилось ясно, что ее самообладание стало тоньше яичной скорлупы. Николь, как и все прочие, не хотела взять на себя ответственность за то, чтобы разбить ее.

Николь избегала Кили в течение трех недель, затем напросилась на обед.

— Ты не поверишь — у меня не назначено ни одного свидания на субботний вечер. Приду к тебе на обед. Приготовь запеканку из спагетти с этим восхитительным жирным сыром.

Кили рассмеялась:

— Чего не люблю, так это застенчивых гостей. Чего еще тебе хотелось бы?

— Ту слоеную шоколадную штучку со сливочным сыром и орехами пекан.

— Что еще? — сухо осведомилась Кили.

— Французские булочки.

— Что-нибудь еще?

— Нет, — небрежно бросила Николь. — Вино я сама принесу.

Что она и сделала. В семь часов вечера того же дня Кили в джинсах и хлопчатобумажном спортивном свитере открыла дверь столь же небрежно одетой Николь, несшей в обеих руках по бутылке вина.

— Это будет нечто! Я намерена наесться до потери сознания. Если у девушки не назначено свидание на субботний вечер, у нее может быть только одно утешение — послать к черту свою диету. К тому же меня вчера вырвало, и я весь день не могла проглотить ни кусочка. Так что я заслуживаю пир.

— Надеюсь, ничего серьезного или заразного, — заметила Кили, провожая Николь в кухню.

— Думаю, нет. Наверное, просто один из тех вирусов, которые проходят за двадцать четыре часа.

— Но на всякий случай не дыши в мою тарелку.

— Ты просто подготовь ее и… — Она оборвала фразу, не договорив, так как в дверь позвонили. — Черт! Кто бы это мог быть? Я чертовски отвратительно выгляжу и не хочу, чтобы кто-нибудь меня видел.

— Не знаю, кто это может быть, — заметила Кили. — Я больше никого не приглашала.

— Кто бы то ни был, я избавлюсь от него. Не намерена ни с кем делиться этой вкуснятиной.

Николь выскочила за дверь, а Кили отвлеклась на кипящие спагетти и повернулась только тогда, когда Николь окликнула ее каким-то непривычным для себе приглушенным голосом:

— Кили, там к тебе какой-то мужчина, солдат. — Ее голубые глаза смотрели с недоумением.

— Солдат? — пронзительно переспросила Кили и уронила деревянную ложку на столешницу.

Николь кивнула.

Пройдя мимо нее, Кили вытерла руки о посудное полотенце и прошла в гостиную. Солдат стоял и нервно вертел в руках фуражку. Он был худой, бледный, а желтоватым цветом лица напоминал человека, перенесшего недавно тяжелую болезнь. Его руки и ноги казались слишком большими на фоне худющего тела. Уши выглядели также ненормально большими под коротко, по-военному, остриженными волосами. Ему было около тридцати, хотя морщинки, пролегавшие в уголках рта, могли принадлежать значительно более старому человеку.

— Я Кили Престон Уилльямз, — представилась она. — Вы хотели видеть меня?